Глядя на внешне спокойную, но в сердце с невидимыми душевными страданиями и умственными сомнениями, Татьяну, он ослеп пробегающими перед глазами картинами пережитого, с мыслями о ней, вытаскивающими с того света.
Мышцы его напряглись, готовясь к желаемому рывку. Легкие наполнились воздухом, еле сдерживая крик. Он вырвется вот-вот из пересохшей глотки, и весь мир, снова, как в первый день их знакомства, исчезнет, воплотившись в нее…
Но какая-то промелькнувшая молния, рассекшая мозг, остановила страстное желание обнять и прижать к груди, любимую, словно прибив его к скамье.
Делая вид, что не заметил сходства между изображенной им и действительно существующей женщиной, из последних сил сдерживая свои эмоции, Павел старательно прислушивался к голосу, звучащему изнутри, подсказывающему о немыслимом подвохе.
Будто не слыша, произнесенное девушкой, художник перевел голову в ее сторону и пристально всмотрелся в ее глаза. Если бы она знала, с каким трудом он пересилил себя, обернувшись именно в её сторону, а не оставшись в желаемом! Все с таким же бледным оттенком лица и с, уже, отсутствующим взглядом, раненый произнес:
– Не знаю…, я ведь до сих пор в полудреме. Наверное, похоже, она ведь давно здесь работает? Может пока, как амеба в каталке катался и привык к ее лицу… – что-то прет. А вот вас не разглядел, вы же все время сзади! Ну-ка… – И жестом, приглашая сесть рядышком, начал быстро набрасывать, причем, специально, глазами раздев медсестренку, быстренько набросал ее нагую. Получилось неплохо, но немного обидело девушку. Она, сделав вид оскорбленной, вскочила и быстрым шагом, направилась к корпусу.
Павел знал, что она обязательно обернется, и конечно, понимал, что в это время взгляд его должен быть направлен в ее сторону – он разглядел ее улыбку и улыбнулся в ответ, заметив, прижимаемый ею листок к груди.
Не окрепший организм, еле превозмогал сумасшедшую нервную нагрузку, его стошнило… Обтершись платком, не подымаясь со скамейки, буквально теряя сознание от бешенного сердцебиения и чрезмерного давления, Паша, исподлобья взглянул наконец на интересовавшее…, и с мыслью: «Как же я мог поменять ее на все это – на эти годы?!» – потерял сознание…
Татьяна, проходя круг за кругом, читала, полюбившуюся ей, молитовку своему Ангелу-Хранителю. Тяжелая борьба проходила внутри ее сознания. Стоило только появиться надежде, как она, так нежно хранимая и лелеянная, пыталась раствориться в появляющихся фактах, разрушающих ее. Девушка, будучи человеком глубоко верующим, понимала, что ее силы может забрать любое переживание, не имеющее под собой настоящей причины. Так обычно действует враг рода человеческого, посыпая, на уже выздоравливающую душевную рану, зловредную соль сомнений и подозрений, которые человек не в состоянии сразу отбросить.
Он ненавязчиво нашептывает очень логичные мысли, коих любой из нас может выдумать десятки, но почему-то, именно его убеждениям мы часто доверяем безусловно: «Если бы он тебя любил и ценил, мог бы он поступить так, оставив одну, не помогая и не поддерживая, даже морально. Разве может любовь обманывать?! Сколько лжи между вами, и все с его стороны. Ты всегда узнаешь последней о случившемся с ним. Столько жертв ради него, и что же?!!!..».
Вместо ответа на эти мысли, девушка старательно прибегала к голосу сердца: «Ничто, приобретенное без терпения, не ценится нами. Я чувствую его своим сердцем, где-то совсем рядом… Да, пусть так: то, что он делает, мне женщине не понятно, но ведь и многие мужчины не стремятся разобраться в наших, женских желаниях и поступках, принимая их просто такими, какие они есть! Пашенька любит меня, и Господь дает даже заботиться о нем. Разве читала бы я столько молитовок о нем, разве думала бы я о человеке не любимом и не любящем так чисто и возвышенно. Разве возможно нелюбящему, пять минут разговора слушать мое щебетание и не разу не перебить, сказав лишь несколько фраз, уместив в них всю силу своей любви… Эти несколько предложений, столько всего они в себе несут! Повторяя их потом, вспоминая их интонации, глубину, мощь, исходящего из самого сердца чувства, не я ли убеждалась ими в его любви и желании?!»
Голос не унимался и настойчиво закидывал мысль за мыслью: «Да он бросил тебя! Уехал, даже, не позвонив! А сейчас! Где он? Его нет, и не будет рядом! Сама подумай, будь он здесь, имей он желание увидеть тебя, что могло бы помешать ему?! Нет, нет и нет… Да даже если появится, не следует доверять ему! Ты посмотришь – его поведение будет непонятно для тебя, а он и не объяснит… Некоторые вопросы вызовут у него гнев, многое выльется на тебя незаслуженно. Ты ему не нужна, а твои сомнения – лишь прорастающая слабость, не могущая сопротивляться страсти… Да, да – это именно страсть! А разве может страсть быть угодна Богу!»
Прекрасно понимая, к чему ведут уступки перед такими мыслями, Татьяна в своих размышлениях, противопоставляла следующее: «Невозможно быть только благополучию – в нем одном душа погибнет! Для нас спасительны испытания и искушения, а преодолеваемые трудности приближают к Богу. Для того Он и попускает их…».
Дочь «Солдата» воспитывалась редким по доброте человеком, искренне верящим, и отдающим всего себя ради внучки. Многое пережила Элеонора Алексеевна, гораздо больше, чем может представить себе, видящий ее, впервые, человек. Поразительное качество смогла она воспитать в дитя – видеть и плохое, и хорошее, но замечать для себя только второе.
Первое впечатление, создаваемое девушкой – некое ограниченное ее состояние, что представлялось исключительно, с ошибочной точки зрения, узконаправленными интересами. На деле, чадо это было весьма напитанное знаниями, одаренное добродетелями и талантами, интеллект имела развитый и жаждущий роста. Все представляемое пред ней жизнью, она пропускала через заповеди Божии, и именно этим и казалась странна!..
Толкая перед собой кресло-каталку, девушка, явно ощущая, что-то происходящее вокруг нее. Такие минуты посещают каждого из нас. Несмотря на самый длинный халат из всех медсестер, одетый на ней, под дуновением ветерка, под ним тоже выделялись её формы. Изящная ножка, в медицинском сабо, при ходьбе вытягивала за собой всю себя, вплоть до середины бедра, а при легком наклоне, ни один мужчина не в состоянии был удержать свой взгляд от открывающегося лифа в разрезе на груди.
Волосы, частично, аккуратно убранные под головной убор, выбивавшиеся из под него закрученной спиралькой, постоянно падающей на глаза, большие, волнительные, обрамленные длинными ресницами глаза, не оставляли равнодушными никого из мимо проходящих. Когда она поднимала на кого-нибудь взгляд, то верхняя часть глубокого, густого, серо-голубого цвета, зрачка, чуть прикрывалась веком – томное очарование нестрастного взгляда притягивало каждого своей чистотой, но ей же и пугала…
Когда мы думаем о, вот-вот, должному состояться счастливому моменту, то представляем только охватившее обоих счастье, воспринимая именно это мгновение с эмоциями, равными фейерверку восторга и океану радости.
Тяжело быть в счастье сдержанным, делясь им, а в горе благодарным за испытания! Бесы, хоть и не знают будущего, но могут что-то подслушать или подсмотреть, чтобы после подбросить это в извращенном виде. Человек часто чувствуя это, останавливаемый своим Хранителем, задумывается, но редко на долго, бросаясь из огня в полымя…
«Ослябя» пережив за последние два года, многое зло, неся его и сам, стал осторожен. Голос интуиции для него не был мифом, а потому сейчас слышимое предупреждение – не форсировать события, заставляло сдерживать свои порывы. Он рвался и метался в своем чувствах к этой женщине, видя, наблюдая за ней, по ее, еле уловимому взгляду, чувствуя ее переживания. Зная, что душа ее так же чувствует его душу, он застыл, внимая каждое движение, каждый шорох, производимый ей.
Паша запоминал и впитывал все, что способен был заметить, все больше понимая, что в данный момент, права на нее не имеет!
«Ослябя» еще не привык к новому своему положению, но очень старался. Теперь, прежнего Павла не существовало – он «погиб». Здесь и сейчас существовал другой Павел, с другими данными. Оба Павла были убеждены в смерти Татьяны, но вдруг, получив опровержение, встали перед невыносимым выбором. Но у него было время, и он знал, либо будет с ней, либо его не станет совсем!
Парень, потихонечку выпрямляясь, начал, как художник, подмечать новые, открывающиеся для него, изменившиеся в девушке повзрослевшие черты лица, формы тела, движения. Они давно стали родными, вросли в его память, завладели им, тянули, настойчиво занимали помыслами все сознание, а невозможностью воплощения желаемого, проклинали его самого.
Сколько светлого несла она для него, сколько смысла было в её существовании, но до сегодняшнего момента, он не хотел думать о создавшемся положении, еще надеясь все исправить, но сейчас, неожиданно понял – свет этот существует, помимо тьмы, в которой он стал своим…
