Ну ладно: оставим уродов в покое, вы же хотели, кажется, чтобы я рассказал о себе. Вы ведь этого хотели? Я готов.
Как рассказывала мне мать, я долго не хотел появляться на свет. Долго – месяцев десять или одиннадцать. По всей видимости, я заранее предвидел, какое количество самых разнообразных гадостей ждёт меня здесь, и потому я благоразумно – до последней возможности – оттягивал момент. Лишь заботы врачей лишили меня тёплого уютного ложа: кесарево сечение грубо нарушило долгий покой, и в середине декабря меня наконец выпихнули в самостоятельную жизнь.
Как рассказывала мать, несмотря на такой долгий срок я оказался достаточно мелким: но поскольку она и сама была не великаншей, меня посчитали нормальным. Моя мать тоже низкого роста: сантиметров на пять повыше, что компенсируется у неё толщиной, особенно в последние годы. Что же касается отца: его я никогда не видел, даже на фотографиях. Что вы сказали? Откуда моё отчество? По её версии моего отца звали Сергеем, работал же он геологом и постоянно находился в экспедициях. Что касается имени: верю, именно так его и звали, только вот всё остальное настолько отдавало ложью и тухлятиной, что ещё в ранних классах школы я понял горькую истину. Точнее две истины.
Одна касалась непосредственно меня. Подслушанный как-то разговор дальних родственников шёл обо мне: один из них назвал меня инвалидом и жертвой несостоявшегося аборта, так что слегка пренебрежительное отношение к нам обоим преподносились как совершенно естественное и справедливое. Они жалели меня и снисходительно воспринимали многие шалости, делая скидку на предполагаемую неполноценность и ущербность. Видели бы они меня сейчас: я ответил бы им так, что они сразу заткнулись бы, ощущая уже себя дураками и невеждами!
Вторая же истина касалась отца. Не знаю уж, что у него там случилось с матерью, но я был явно нежеланным ребёнком. Я не исключаю даже, что мать подверглась насилию, и именно поэтому меня и пытались выковырять и выбросить на помойку. Но я, видимо, так вцепился в жизнь – всеми конечностями сразу – что меня просто не смогли извлечь, и, обидевшись, я сидел внутри до последней возможности.
Отец же – который и передал свою живучесть – явно проводил свои командировки во вполне определённых местах: таких же, как это. Как-то я услышал разговор во дворе: один парень советовал другому не лезть ко мне, причём не потому, что я маленький и слабый. Он брякнул, что мой отец уголовник и связываться со мною просто опасно. «А то придёт и уроет!» Хотел бы я, чтобы именно так всё и случилось: мелкие размеры далеко не всегда служили мне защитой, так что стоило кое с кем посчитаться. Однако за долгие годы я так и не дождался возвращения отца из затянувшейся экспедиции, к чему он явно и не стремился. Если бы захотел: он мог хоть как-нибудь напомнить о себе, и уж как-нибудь я бы узнал об этом от матери.
Однако явно не до нас ему было: я не исключаю даже, что он мог просто и не знать о моём существовании, если у них с матерью дело свелось к короткой шальной связи. Зачем ему нужна была моя мать! Может я говорю и плохо, но она всегда была непривлекательной женщиной: полтора метра ростом, с толстыми распухшими ногами и грубым лицом. Кого она могла привлечь! Даже на старых фотографиях – в молодости – она сильно смахивала на посудомойку, кем на самом деле и работала большую часть жизни. Так что может для неё это было и достижение: что она смогла хоть на время привлечь моего отца, оставившего следы своего присутствия в моём лице и давшего ей смысл жизни.
Я не хочу углубляться в подробности семейной биографии, но кое-что могу рассказать. У моей матери имелся старший брат – совершенно нормального вида, не то, что мы, и ещё несколько двоюродных братьев и сестёр. Родители же матери, а мои соответственно бабушка с дедушкой умерли рано: ещё когда я только пошёл в школу. Моя мать сама была поздним ребёнком, я же родился совсем поздно: матери тогда стукнуло почти сорок, и никто явно не ожидал от неё такого подвига. Жили мы в комнате в коммунальной квартире, хотя дом и место были совсем не простые. Это был центр города: один из переулков бульварного кольца, с расположенным совсем близко прудом и другими полезными довесками. Я только сейчас понимаю, насколько ценным оказалось место: на фоне нищеты, с которой теперь приходится иметь дело. Тогда же я совершенно не ценил, например, ту библиотеку, что находилась в соседнем здании, или, например, театр, в доме напротив. Пару раз я всё-таки ходил на спектакли, я любил только комедии и не стал бы сидеть и смотреть какую-то нудятину. Сейчас бы я с удовольствием пошёл на какой угодно спектакль, хотя бы ради одной обстановки, но кто ж предложит мне теперь что-то подобное?
Дом, где мы жили, находился недалеко от различных удовольствий, но там был ещё и хороший двор. И ещё переулки: которые стали моей настоящей школой жизни и дали мне побольше, чем настоящая школа. Хотя я, наверно, слишком забегаю вперёд: лучше, наверно, двигаться по порядку, примерно так, как я окунался в окружавшую меня жизнь. Вас ведь интересует, как человек становится э… криминальной личностью, приобщается к тёмным углам и закоулкам? Это я пожалуйста, без вопросов. Но тогда давайте: я – вам, а вы – мне. То есть я без утайки расскажу о своей жизни, вы же поможете мне кое в чём. Вы ведь наверняка можете повлиять на тюремное руководство и кое-чего для меня добиться. Договорились?
Вопрос на самом деле несложный и чисто бытовой: это первое. В моей камере сломался умывальник и пол стало иногда заливать. Можете себе представить: как мне приходится на несчастных девяти или десяти метрах! Я же ступить не могу, боясь вляпаться, так что можете представить, какая там возникает обстановка!
И второе: из-за всего этого я начал кашлять. Подозреваю, что неспроста, но попробуй докажи доктору, что мне нужна помощь! Они скорее нас убить готовы, чем оказать помощь: разумеется, здесь же собраны убийцы и маньяки, и отношение у персонала соответствующее. Так что: вы не могли бы попросить, чтобы меня нормально осмотрели и дали таблетки, если надо? Хорошо? Я ведь неопасный, как многие тут, и совершенно не заслуживаю такого отношения. Договорились?
Вот и хорошо. Возвращаясь же к моему появлению на свет, хочу заметить: что никто к нему готов не был. Мать явно переросла тот возраст, когда от неё ожидалось что-то подобное. Она мне как-то хвасталась, что была у неё в молодости любовь, без особых правда деталей и подробностей. Я так и не понял, кто там кого бросил: но судя по всему пострадавшей стороной, как и обычно, оказалась моя мать. Но ведь если бы у неё всё срослось тогда, меня бы ведь не было?! Так что судьба распорядилась тогда удачно, не дав появиться моему конкуренту, и так же удачно распорядилась она, когда родился я. У матери тогда пошла в гору карьера, если можно так сказать: незадолго до того она получила наконец ту комнату, где прошло моё детство, и перешла работать в школу. Так что предпосылки для моего рождения были созданы, и мне оставалось только родиться.
Как рассказывала мать, она чуть не умерла, рожая меня. Неспокойный активный характер проявился уже тогда: чтобы извлечь меня, потребовалось даже кесарево сечение, и мать потеряла так много крови, что могла умереть. Через пару недель, по всей видимости, нас выписали из роддома, и на несколько месяцев она рассталась с работой.
Разумеется, я ничего не помню из происходившего в первые два года жизни: самые первые воспоминания начинаются с трёхлетнего возраста, да и то всё выглядит очень смутно. Со слов матери я знаю, что на работу ей пришлось вернуться через полгода, приглядывать же за мною ей помогала мать и моя соответственно бабушка. Как-то они там договаривались между собою, распределяя время и возможности: я был с самого начала беспокойным типом, и приходилось им совсем непросто. Первое, что я помню – жуткий скандал, который я закатил из-за того, что мне не дали какую-то игрушку: потрясение от такой несправедливости оказалось настолько сильным, что я орал и катался по полу, не помню вот только: получил ли я желаемое. Мать ведь была нищей, и если в том, что касается еды, у нас никогда не возникало недостатка, то в остальном дело было по-другому. Мать ведь работала в школьной столовой, причём в не самой плохой школе, так что самые разнообразные продукты у нас имелись даже тогда, когда их не было в магазинах. Нет, нам не было нужды выстаивать огромные очереди и сражаться за кусок колбасы или сыра, так же как и за какие-нибудь апельсины или мандарины. Регулярно приносимые домой авоськи происходили из нескольких огромных холодильников на кухне, куда однажды я как-то сунул нос. Знакомый уже с продовольственными магазинами для всех – куда мы всё-таки заходили покупать хлеб и прочие самые обычные продукты – я поразился обилию того, что попадало в школу. Гирлянды сосисок и сарделек, цыплячьи тушки, пакеты с мороженной рыбой, палки колбасы: таков был примерный список запасов, не говоря уж про вульгарные яйца или самые разнообразные овощи и фрукты. Вряд ли контроль могучих богатств был максимально строгим, что и позволяло причастным к процессу – в разумных количествах, конечно – обеспечивать себя дармовой едой. Я скажу больше: несмотря на внешнюю нищету жизни, я был с детства избалован во всём, что касалось еды. Когда мы шли в гости к родственникам, то я совершенно не бросался на гастрономические изыски, которыми развлекался кое-кто из родных. Я мог наоборот забраковать какой-то деликатес, и родственник ещё удивлённо спрашивал мать: а что со мной такое?
