Но когда Игорь вошел в барак, вторая смена уже маялась в ожидании похода строем в производственный барак, где на стареньких и списанных машинках делали план, за счет которого заключенные получали право раз в неделю дополнительно отовариваться в ларьке. Правда, в этом ларьке, кроме консервов, ничего путного не было, но все же приятно было разнообразить скудное меню лагерной столовки банкой джема, тоже списанного по сроку годности с какой-нибудь военной базы из множества разбросанных по безлюдной тайге, конечно, ракетных или авиационных, с бомбардировщиками дальней авиации. Но, в основном, с ракетных шахт, где строго следили за сроком годности употребляемых ракетчиками продуктов. Ценные специалисты должны были есть все только самое свежее.
Списанные продукты всегда находили своего потребителя. Ими были зеки.
Появлению Игоря в бараке искренно обрадовался лишь один человек. Это был Пан. Он бросился к Игорю, как к родному сыну.
— Слава богу! — воскликнул он. — Тебя на швейку определили?
— Нет! — ответил Игорь, оглядываясь по сторонам, в поисках свободной койки.
Но Пан уже тянул Игоря в глубь барака.
— Идем, я тебе, на всякий случай, койку занял, рядом с моей!
В бараке, к удивлению Игоря, стояли не деревянные, а металлические кровати с сетками. Они были двухэтажными, стояли друг на друге, по четыре кровати, как в купе поезда, только поезд состоял из одного длинного вагона, окошечки были маленькими и подслеповатыми, да и „купе“ в этом „вагоне“ располагались в три ряда от самого входа.
Игорь заметил, что все вновь прибывшие заняли самые неудобные для проживания койки, у входа. Дверь беспрестанно открывалась и хлопала, потому что никто не удосуживался ее придерживать, и свежий воздух непрерывным потоком поступал через нее. Летом было хорошо, только комары, залетавшие „на огонек“, первыми жертвами выбирали спящих у входа. Но вот зимой порывы холодного ветра, чреватые простудами и неизбежным радикулитом, доставляли немало хлопот.
Павлов сидел на нижней полке почти у входа и слушал, как его ругает Моня, очевидно, Игорь застал конец жаркого спора.
— Сколько ты найдешь людей, — кипятился Моня, — которым хотелось бы знать о себе правду? Кому нужна твоя правда?
— Правда нужна всем! — не уступал пришедший в себя после перенесенного показательного зрелища Павлов-доцент. — Только люди не хотят себе в этом признаться.
— Глупости! — убеждал его Моня. — Люди ненавидят правду, а людей, имеющих смелость ее высказывать, ненавидят вдвойне.
„Правда подчас рождает ненависть“, — подумал Игорь. — Кто это сказал? Уже не помню! Как быстро знания, приобретенные с таким трудом, превращаются в ничто. Это трудно взбираться на гору. А скатываться очень легко. Только, вот, разбиться можно в конце падения».
Пан одному ему известными путями, сказались опыт и связи в уголовном мире, занял две койки в среднем ряду барака, где всегда было тепло и не дуло.
— Положи вещи на койку, придет кладовщик, отдашь в кладовку, цивильное с собой не положено иметь, только теплое белье нужнее, да и то, по большому блату. И пойдем представимся!
— Кому? — огляделся Игорь.
— Не оглядывайся! — велел Пан. — Авторитету барака! Он хотел с тобой познакомиться. Только не подумай плохого. Не каждого берут с грузом на миллион долларей. А глаз он уже положил на Баню.
И Пан противно захихикал.
Игорю стало неприятно, но барак — это не то место, где можно иметь самолюбие. Дарзиньш был прав, когда говорил, что все остается на воле, а здесь начинают действовать совершенно другие законы.
— Представляешь, когда мы мылись в парилке, самолично пришел и осматривал его издали, как цыган лошадь. В любовницы пойдет Баня, ловко ты его окрестил, или изобьют и опустят. Отправится в барак «Дунь».
И он захихикал еще противнее. Потом, внезапно спохватившись, спросил:
— Так куда тебя направили? В этом бараке только шныри и швейники живут.
— Хозяин меня к себе шнырем и забрал! — сообщил Игорь, чем вызвал тень беспокойства в глазах у Пана.
— И чего это он к тебе воспылал? — послышался грубый и жесткий голос.
Пан сразу же стал угодливо изгибаться. Игорь увидел перед собой щуплого мужичка в особом тюремном прикиде, когда тюремная одежда была перешита в соответствие с уголовными традициями: брюки клеш, а тюремная куртка с обязательным воротником «апаш».
Болезненный вид авторитета никого не обманывал: землистый цвет лица был вызван долгими скитаниями по камерам, баракам и БУРам, как вор в законе, он, естественно, не работал никогда, но в связи с новыми правилами его теперь зачислили в бригаду швейников, где за него давала план вся бригада, по принципу «за себя и за того парня».
— Образованием юридическим приглянулся, — ответил спокойно Игорь. — Знаю некоторые юридические тонкости.
Беспокойство в глазах Пана пропало сразу, как только он вспомнил об образовании Игоря.
Но авторитет все еще смотрел недоверчиво.
— А больше он тебе ничего не предлагал? — спросил он с иронией.
— Даже посмеялся, когда я ему твердо заявил, что стучать не буду! — сказал Игорь. — «Кому, — говорит, — ты нужен? Мне фраера не нужны!»
— Ничего себе «фраер»! — удивленно протянул авторитет. — «Дури» взяли на «лимон» баксов, строгача влепили, да еще в признании отказывают.
И он засмеялся. Тут же его смех был угодливо подхвачен «кентами» и «шестерками».
Игорь нахмурился:
— Меня подставили! — сказал он угрюмо. — Я и не знал, что передавал. Эти козлы не захотели упускать случая раздуть дело и получить лишнюю звездочку.
— О, как тебя уже образовали! — насмешливо протянул авторитет. — Я, «фраерок», было подумал, что ты в авторитеты полезешь, а ты решил косить под мужика.
Он внимательно всмотрелся в Игоря, затем протянул ему вялую руку.
— Для ментов — Беднаркин Андрей! — представился он. — А для тебя — Полковник. Усек?
— Усек! — подтвердил Игорь.
— Ты, парень, вроде ничего! — решил Полковник. — Поглядим на твое поведение. Но запомни одно: в бараке хозяин — я! Шустри в «крикушнике». Но будешь «сучить», вычислим и зарежем. Ты не бойся, — пошутил он почти что голосом Джигарханяна, — «мы тебя не больно зарежем, чик, и ты на том свете».
— А я и не боюсь! — улыбнулся Игорь. — Лезть ни во что не собираюсь, буду тянуть срок, как могу, но в сексоты не пойду.
— Не ходи! — одобрил Полковник. — Никуда не ходи. Первый в зоне бунт, и всех «сук» на куски порвут. Ты молодой, здоровый. Пересидишь, выйдешь, учиться пойдешь.
И Полковник величественно, сопровождаемый своими двумя здоровенными охранниками, двинулся на выход.
У двери он задержался и неожиданно для всех обратился к Павлову:
— Слушай, Доцент! Объясни с биологической точки зрения: почему я так часто срать бегаю?
— Это надо объяснять с медицинской точки зрения! — обрадовался Павлов.
Он решил блеснуть и своими медицинскими познаниями, но Полковник уже потерял к нему интерес и не торопливо двинулся вон из барака.
Павлов так и остался сидеть с раскрытым ртом, озадаченный таким странным отношением к себе.
Моня расхохотался, глядя на недоуменное выражение лица Павлова.
— Вот тебе еще один пример, как люди любят слушать правду о себе! — заявил он. — До и что ты можешь сказать о его болезни. Надо же анализы провести…
— Можно предположить ахилию желудка, — возразил Павлов, — врожденную слабость секреторного аппарата желудка…
Павел Горбань злобно прервал его:
— Глохни, Доцент! Без тебя тошно! Надоел.
Физиологические потребности и Игоря погнали в туалет, но он не стал спрашивать у Павлова совета, у него все было в порядке. Поэтому он быстренько выскользнул за дверь и направился к деревянному приземистому зданию, издававшему характерный запах, знакомый Игорю по туалетам московских вокзалов.
Но на полпути его остановил подручный авторитета.
— Погодь, Студент! — предупредительно выставил он ладонь перед Игорем. — Полковник любит думать в полном одиночестве. Терпи, коза, а то мамой будешь! — прибавил он со смешком.
Ничего не оставалось, как стоять и ждать. Но подручный был малым добрым, достал пачку «Кэмела» и щедро протянул Игорю.
— Не курю! — отказался Игорь.
Подручный равнодушно спрятал сигареты, оставив себе одну, и заметил так же равнодушно:
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! Впрочем, — добавил он, — многим из нас не дожить до старости.
«Лет до ста расти нам без старости…» — вспомнилось Игорю.
Но он постарался промолчать. Приняв за правило не встревать ни в какие конфликты, он стал немедленно придерживаться собственных правил.
Подручному Полковника стало скучно курить молча, и он опять попытался затеять разговор с Игорем.
