И это Гордееву что-то напомнило. Он сосредоточился... Черт возьми! Это было сильно похоже на слова, которые прозвучали в телефонной угрозе, поступившей к нему в юрконсультацию.
— Черт возьми! Сергеев, так это ты звонил мне в офис с угрозами?!
Режиссер хихикнул:
— Неплохо получилось, правда?
Гордеев, не раздумывая, засадил ему левый крюк (Сергеев улетел с кровати далеко в угол) и вышел в другую комнату — надо же было дать людям время одеться.
Ну что же, может, оно и к лучшему, может, теперь он будет относиться к ней просто как к клиентке, перестанет выдумывать какие-то химеры и живо размотает этот клубок до конца... Гордеев взял с полки томик Михаила Кузмина.
Я спрашиваю мудрецов вселенной:
«Зачем солнце греет?
Зачем ветер дует?
Зачем люди родятся?»
Отвечают мудрецы вселенной:
«Солнце греет затем, чтоб созревал хлеб для пищи и чтобы люди от заразы мерли; ветер дует затем, чтобы приводить корабли к пристани дальней и чтоб песком засыпать караваны; люди родятся затем, чтоб расстаться с милою жизнью и чтоб от них родились другие для смерти».
«Почему ж боги так все создали?»
«Потому же, почему в тебя вложили желанье задавать праздные вопросы».
Он вернул книгу на место в тот момент, когда появилась Яна. Не глядя на нее, он подумал: вот уж точно, праздные вопросы — основа всех наших проблем. Начинаешь забивать себе голову всякой чушью...
— Я надеюсь, наши отношения от этого не изменятся? — проворковала девушка. — Ты должен меня понять. Мы с ним старые друзья и...
— Мы на «вы», Яна Станиславовна, — прервал ее Гордеев.
Девушка невольно закусила губу.
Мужская рубашка сползла, обнажив соблазнительное плечо. Впрочем, более чем вероятно, что это была сознательная уловка.
— Только поторопитесь с авансом, пожалуйста. Завтра с утра жду вас у себя в офисе.
Часть третья. МНИМЫЕ ВЕЛИЧИНЫ
Приехав в Польшу, о Терезе Соколовской Коля Щербак знал следующее. Ей около сорока, и из них почти десять лет она прожила с Монаховой. Гордеев со слов своей клиентки (младшей сестры Монаховой) подозревал или, скорее, допускал, что Соколовская могла увезти из Москвы нечто важное из личных вещей Монаховой, какие-нибудь ее дневники, фотографии или, может быть, неосязаемые вещи — важные свидетельства последних дней жизни Монаховой. Хотя опять-таки имелись сведения, что незадолго до своей смерти Монахова Соколовскую рассчитала.
Щербак провел подготовительную работу и теперь знал, что собственной семьи у Соколовской нет, имеется старик отец — владелец табачной лавки в городе Лодзь и сестра, о которой вообще ничего не известно. Куда делась Тереза, вернувшись в Польшу, — поселилась у кого-то из родственников, обзавелась собственным домиком где-нибудь в Лодзи же или, наоборот, в деревенской глуши — можно было только гадать.
Щербак остановился в гостинице «Полония». Всего две звезды, но оказалось не так уж плохо: в номере — телефон, радио, спутниковое телевидение, ванная, в отеле — ресторан с польской и международной кухней, парикмахерская, солярий и прочие приятные мелочи. Побрившись и переодевшись, он вооружился русско-польским разговорником и спустился к портье:
— Где ешть тутон склеп[4] пана Соколовскаго? Кшиштофа Соколовскаго? — польские sx, z, s дались Щербаку с трудом.
В самолете Щербак разговорник пролистал и нашел, что польский язык не сложный, во всяком случае, полегче английского или немецкого. Но когда портье начал что-то быстро лопотать по-своему, отрицательно мотая головой и разводя руками, Щербак смог разобрать в лучшем случае каждое третье слово, но и в них был не особо уверен.
— Не розумем, — остановил он словоохотливого служителя отеля. — Не розумем.
И портье, перейдя на вполне приличный английский, сказал, что Лодзь большой город, и в нем много больших магазинов, которые портье конечно же все знает наперечет, а лавки пана Соколовского он не знает, потому что она, наверное, не рядом с гостиницей, и о ней его до сих пор ни разу не спрашивали, но если пану нужен качественный табак, то портье готов порекомендовать ему как минимум пять очень уважаемых в городе мест, где пан найдет все, что ему угодно, и даже больше. Щербак поблагодарил, но, разумеется, отказался.
Он купил карту города и городской телефонный справочник и попробовал разобраться с Соколовскими, исходя из предположения, что отец Терезы должен жить неподалеку от своего магазина или прямо в том же доме, а магазин должен находиться не в центре. Однако задача у него оказалась посложнее, чем у Терминатора: не из трех Сар Коннор пришлось ему выбирать, а из тридцати четырех Кшиштофов Соколовских. И искать на незнакомой карте незнакомые адреса тоже оказалось делом нелегким. Убив минут сорок и практически не продвинувшись, Щербак вырвал нужную страницу справочника и попросил вызвать ему такси. В конце концов, объехать тридцать четыре адреса не так сложно — за день вполне можно успеть. В крайнем случае, за два.
Таксист после второго адреса стал заинтересованно коситься на Щербака, после третьего — сдерживал любопытство только ценой невероятных усилий, после четвертого — не выдержал:
—Якего Соколовскаго пан хоче жнайты?
Щербак кое-как объяснил, что ищет Кшиштофа Соколовского — владельца табачной лавки. Таксист с минуту соображал, а потом с хитрой ухмылкой поинтересовался:
—Дашт пан сто жлоты?
— Сто злотых?
— Так.
— Сто злотых сверх счетчика, если мы быстро найдем табачную лавку Соколовского? — еще раз уточнил Щербак.
— Так.
— Так, — кивнул Щербак, — пан дашт сто жлоты.
Довольный таксист завел мотор, проехал пару кварталов, остановился у маленькой стеклянной будки с вывеской «policja», выскочил из машины, пару минут поговорил с полицейским, кивая на Щербака и бурно жестикулируя. Щербак подумал, что таксист просто решил сдать его властям, как русского шпиона, но полицейский так и остался в будке, а таксист вернулся и с умным видом изрек:
— Означэние мейсца и керунку. — Что, очевидно, означало, что он определился с местом и направлением.
Как выяснилось, не совсем определился, потому что они покатили не к нужной табачной лавке, а к очередной стеклянной будке. Но в принципе тактику таксист выбрал верную: кому, как не патрульным полицейским, знать владельцев магазинчиков в их районе. Так, передвигаясь из района в район, от будки к будке, они наконец нашли то, что искали: в старом квартале постройки, наверное, начала прошлого века в трехэтажном доме с барочными прибамбасами по фасаду — совсем крошечный табачный магазин, по соседству с такими же крошечными цветочным и кондитерским.
— Ето ешть то, шо пан хце?
— Так. Наверное... — Щербак отдал обещанную сотню сверх счетчика и поблагодарил.
Таксис радушно оскалился:
— Ни ма за що, проше.
Щербак отпустил такси, поскольку не знал, как долго тут придется проторчать и сложится ли разговор с отцом Терезы.
На стеклянной двери табачного магазина болталась табличка «Otwarte», то есть открыто, хотя в магазине царил полумрак и за стеклами витрины не было видно ни продавца, ни покупателей. Щербак вошел, звякнув висящим над дверью колокольчиком. Откуда-то из недр послышались быстрые шаги, и, дожевывая на ходу, за прилавок выскочил довольно молодой человек. Щербак был разочарован, он совершенно не рассчитывал, что в таком магазинчике за кассой сидит не сам хозяин, а наемный работник.
— Чи пан ма... — начал Щербак и, забыв, как по-польски сигареты, показал пустую пачку «Мальборо».
Парень, ни слова не сказав, положил сигареты на прилавок, взял деньги, отсчитал сдачу.
—А пан Соколовский?..
Продавец что-то ответил, но из ответа Щербак разобрал только «вечор», то есть вечер. Очевидно, Соколовский будет вечером. Возможно, он приходит считать дневную выручку или сам закрывает магазин. Где живет пан Соколовский, Щербак спрашивать уже не стал — подумал, что лучше дождаться этого самого вечера, который вряд ли будет поздним, и ненавязчиво проводить отца Терезы до дома. А там, может быть, удастся увидеть и Терезу.
На часах было уже 17.40, и Щербак решил побродить тут поблизости — скоротать время.
На противоположной стороне улицы зеленел тополями крошечный сквер. Там гуляли мамаши с колясками и маленькими детьми и было несколько лавок, расположенных достаточно удобно, чтобы наблюдать вход в магазин Соколовского.
Щербак перешел дорогу и закурил только что купленную сигарету. На вкус польские «Мальборо» были лучше русских, но все же хуже американских оригинальных... Какой-то худой старик с обвислыми усами, пыхтевший трубкой на самой первой лавочке сквера, призывно махнул ему рукой. Щербак кивнул, но не остановился. Он облюбовал для себя гораздо более удобную скамью, и она была свободна. Но старик еще раз махнул рукой и крикнул вслед что-то вроде «для непалёнцых». Смысл призывов старика Щербак понял, только увидев надписи на каждой скамье «Dia niepalaccych», то есть для некурящих. И как выяснилось, в этом сквере была только одна скамейка, на которой можно было курить, — именно та, на которой сидел старик. И что самое странное: только одна урна, в которую можно было выбросить сигарету, — возле скамьи для курящих.
