Во-первых, был высокий, крупный мужчина примерно тридцати пяти лет, рябой, одетый просто, и даже небрежно, – в отличие от завсегдатаев, одевавшихся пафосно, и ведущих себя вызывающе. За последний месяц его там часто видели. Побеседовать с ним не удалось: в тот вечер он скрылся, потом появился только один раз. Его перестали пускать, так как он ни разу не покидал казино без выигрыша. Удивительно, что ему позволили столько раз обчистить кассу.
Во-вторых, был еще один мужчина – крупный, с волевым лицом, загорелый, похожий на военного, в возрасте около сорока лет. В тот вечер он общался с рябым, потом видели, как он разговаривал с Кондауровым, а после этого исчез за дверями с надписью «Только для персонала». Этого мужчину видели всего один раз – в день убийства.
В-третьих, была девушка. Известно её имя – Катя. Она больше часа просидела за одним столом с Кондауровым. Никто её не знал, видели её первый и последний раз. Кондауров заказывал ей дорогое шампанское, очень мило с ней разговаривал. Никто не видел, как она ушла. Вот отзывы о ней.
Администратор (женщина):
– Простушка, шеф мог бы себе получше найти.
Крупье (девушка):
– Продуманная сучка, знает, перед кем ноги раздвигать.
Посетительница:
– Дешевка, лошица.
Охранник:
– Ох**нная баба, я б ей засадил.
Официант (молодой парень):
– Дорогая телка.
Объективно она выглядела следующим образом. Возраст: двадцать-двадцать два года, среднего роста, телосложение среднее. Волос средней длины, темно-каштановый, «шоколадный». Глаза – зеленые. Одежда: светло-голубые джинсы и темная шелковая блузка без рукавов, шлепанцы с камушками. Из особых примет: ожерелье из зеленых камней. Другие впечатления: замедленные движения, заторможенность.
Подытоживая рассказ, капитан Галеев сказал, что у него есть несколько версий того, как на самом деле развивались события, но, поскольку начальство считает, что сделано уже достаточно, то, хочешь, не хочешь, дело надо закрывать.
– Что-то не так? – спросил он, заметив отрешенный взгляд Иосифа Григорьевича, устремленный в одну точку.
Спохватившись, Давиденко улыбнулся и сказал, что все в порядке. Он вдруг подумал, что знает, о какой девушке идет речь. Он был уверен так, как был уверен в том, что он полковник милиции, а не рыночный гопник, – уверен в том, что если покажет её фотографию работникам казино, то они сразу опознают эту девушку.
Иосиф Григорьевич ничего не сказал Галееву, предпочтя оставить за собой преимущество быть хранителем тайны этой девушки. Он лишь усмехнулся, подумав, какие впечатления производит хорошенькое свежее личико на людей, привыкших лицезреть размалеванных шмар. Он спросил:
– Как же ты, Рашид, видишь реальное положение дел?
– Двух мнений быть не может – Мкртчана подставили. Я смогу это доказать, еще раз плотно пообщавшись с Глуховым: выясню доподлинно, когда и при каких обстоятельствах был передан незадачливому «бандиту» пистолет. А если поработать с водителем Кондаурова, или кто там обслуживал его машины, то можно выяснить, каким образом появились в салоне отпечатки пальцев Мкртчана. По цепочке выйду на организаторов убийства. Еще у меня вызывает недоверие личность Еремеева. Сам по себе он очень нехороший человек.
С этими словами Галеев вышел из-за стола и направился к железному шкафу. Какое-то время он рылся там среди бумаг, потом, найдя нужную папку, сел обратно за свой стол.
– Его моральный облик, – тут он поморщился – … кошмар! Не удивлюсь, если окажется, что это он забрал с места происшествия ударник.
– Какой еще ударник? – спросил Давиденко.
– Тот самый, от пистолета Макарова, который Мкртчан принес на починку мастеру. Дело в том, что мастер спросил насчет ударника – где, мол, родная деталь? Ему ответили, что потеряли. Пришлось вставлять новый. А на месте убийства ударник не был найден. Хотя облазили все четко – и салон машины, и все вокруг.
Выждав паузу, Рашид добавил:
– Я был на месте преступления и видел, как Еремеев крутился возле «Мерседеса». И оперативники тоже заметили. Надо было обшмонать его, поздно спохватились. Нет никаких сомнений, что члены банды связаны с организаторами убийства Кондаурова. Просто так паленые пистолеты не продают разным лопухам типа Мкртчана.
Затем он раскрыл папку на нужном месте и передал Давиденко.
– Посмотрите.
Иосиф Григорьевич присвистнул:
– Надо же! Вот так адвокат. Ад…вокат…
– Не верю, что Еремеев не знал, что за встреча у Кондаурова. И человек, ехавший с ними в машине, четвертый пассажир. Не верю, что адвокат его не знает. Мне б его на часик, он бы мне все выложил. Но… не дают мне его – ни на часик, ни на четверть часика.
И он, наблюдая за тем, как Давиденко изучает содержимое папки, еще раз проговорил все свои сомнения по поводу Еремеева и в заключение сказал, что обязательно побеседует еще раз с Глуховым по поводу пистолета. Возможно, те члены банды, что сейчас скрываются, смогут больше рассказать. Остается только уповать на то, что их быстро поймают. Больше нет возможностей как-либо пролить свет на это темное дело.
– И еще раз Еремеев. Каким-то непостижимым образом он каждый раз выкручивается. Непредсказуемый, как рубль, такие вещи вытворяет.
– От этого только смерть помогает, – спокойно произнес Иосиф Григорьевич.
Прозрачные волны, непрерывно набегавшие на извилистый берег, стелились там пенистой бахромой. Небо было безоблачно, море – безмятежно. Андрей и Катя, взявшись за руки, медленно шли вдоль берега; между этими двумя воплощениями бесконечности, двумя бескрайними синими просторами – один поверх другого. Казалось, что чувства их невольно сплетаются и сами уносятся в беспредельную синеву, как зачастую дети берутся за руки и пускаются бежать, сами не зная, куда.
– Посмотри, Андрюша: эти камни, они гладкие от бесчисленных ударов волн, но внутри сохраняют свою структуру. Немногие люди могут оставаться людьми под ударами судьбы. Я рада, что нашла тебя таким же, каким знала. И снова, как тогда, мне стало неинтересно все, что не связано с тобой.
– У меня замедленное, и своеобразное восприятие действительности. Часто я начинаю переживать события и осмысливать их через некоторое время после того, как они произошли. При этом понимаю, что действовал так, как нужно. А во время самого события я не чувствую себя участником, действую, как сомнамбул.
– А я медленно соображаю, но действую быстро и осмысленно.
– Как же твой приезд в Волгоград? – спросил Андрей.
– Мой приезд, поражающий своей спонтанностью… у меня даже потерялся дар речи… значит, он был обдуман заранее. Семь лет, это что, мало для обдумывания спонтанного поступка?
– Мне кажется, Катюш, тебя сковывает какое-то внутреннее напряжение. Взгляд какой-то тяжёлый. В этом мы с тобой похожи.
– Я хочу быть другой, более живой и непосредственной. Иногда у меня это получается. Но в такие моменты мне кажется, что теряю частицу себя. Как это объяснить… Чувствую, что я – это не я. Куда-то улетает муза, ничего не могу написать. А когда я, по своему обыкновению, мрачная, злобно-тоскливая, то у меня все хорошо получается. Строка сама ложится на бумагу за строкой.
– Легкость в мыслях необыкновенная!
Она засмеялась:
– Нет, Андрюша, я сама пишу свои стихи.
Набежавшая волна обдала их брызгами, они оказались по щиколотку в воде. Вода закружила мелкие камушки, зашипела, и схлынула, оставив мокрое пятно на камнях.
– Как здорово! – воскликнула Катя.
Посмотрев на него, спросила:
– Ты у меня голодный?
– Да.
– Ненасытный ты… обжора!
Выбравшись с пляжа, они пошли по дороге, тянущейся вдоль моря. По другую сторону были ограды частных домов. Андрей присматривался к ним, прикидывая, какой бы коттедж он себе построил, если бы сейчас у него была такая возможность. Он заметил, что многие дома здесь имеют как бы незаполненный первый этаж, и там находится открытая веранда. В России наоборот: веранда выносится за дом, она существует, как пристройка, и она всегда закрытая.
– Тут никогда не было Советской власти, – сказала Катя. – Люди здесь привыкли жить хорошо.
За оградой показалось строение с табличкой «Дом отдыха «Литературная Газета».
– Посмотри, как отдыхают литераторы. Опять же, тут неподалеку дача поэта Евгения Евтушенко. Когда ты будешь знаменитой, у тебя тоже будет дом на побережье.
– И нам не придется вышагивать по три километра, чтобы дойти до моря.
Ему нравилось, когда она так говорила – «мы сделаем», «у нас будет», имея в виду отдаленное будущее, в котором они существуют как одно целое – «мы».
Он остановился, чтобы получше рассмотреть приглянувшийся дом. Потом повернулся к Кате. В тот день на ней был коротенький топик, джинсовые шорты, и открытые туфли без задников, кожаные салатные ремешки которых украшали крупные темно-зеленые камушки. Она была хороша, овеянная тем легким воздухом, что ласкает прекрасные формы и питает возвышенные мысли. Андрей охватил взглядом её изящную грудь, немного полные бедра, смелый изгиб стана. Левой рукой она держала пляжную сумочку, а правой играла букетиком фиалок.
