Четыре человека в джипе были спокойны. Их плоские желтовато-смуглые лица не выражали ни напряжения, ни нетерпения.
Их узкие зоркие глаза видели все, ни во что не вглядываясь. На коленях у троих лежали американские армейские карабины, четвертый не был вооружен.
Прошло еще несколько минут, и на пустырь неспешно въехал тяжеловесный черный «мерседес». Медленно подкатившись к середине пустыря, «мерседес» остановился, и не успел еще затихнуть мотор, двери распахнулись, выпустив коренастого смуглого человека с черными как смоль вьющимися волосами.
Пройдя половину пути до джипа, черноволосый остановился. Остальных людей в «мерседесе» видно не было из-за тонированных стекол, но невольно чувствовалось их присутствие, их напряженные, внимательные взгляды.
— Эй, Киргиз! — окликнул черноволосый, простояв с полминуты. — Что, так и будешь сидеть? Выходи, поговорим.
Дверца джипа легко распахнулась, и на пустырь выпрыгнул невысокий худой человек с жидкими обвислыми усами — тот четвертый, который не был вооружен.
— Кыто ты такой? — спросил он черноволосого. — Я должен был встречаться зыдесь с Толстым.
Черноволосый полез в карман — при этом в джипе послышался металлический звук передернутых затворов — и бросил перед Киргизом на землю желтый сальный кругляшок.
— Вот тебе ухо Толстого, — сказал он с хищной усмешкой, — остальное взяла богиня.
— Я слышал о том, что у вас тыворится, — проговорил Киргиз после недолгого молчания, — но думал, что это сыказки. Ты кыто?
— Я — ассириец, — гордо ответил черноволосый, — слуга богини. Рука великого жреца.
— Ты шесытерка. Я не буду с тобой разыговаривать. Пусть выйдет тывой хозяин.
— У меня нет хозяина! — Ассириец выпятил грудь. — Ассирийцы не рабы! Ассирийцы — владыки земли! Мы служим богине, а великий жрец — ее уши и уста!
— Мыного говоришь, — Киргиз поморщился, — я тебя не зынаю, я твоего хозяина не зынаю. Должен был сы Толстым встретиться, Толстого нет — разыговора нет.
— Зря ты, Киргиз, так со мной разговариваешь, — в голосе Ассирийца послышались угрожающие интонации, — ты думаешь, к Монголу пойдешь? Думаешь, к Шубе пойдешь? Вот твой Монгол, вот твой Шуба! — Он бросил на землю перед Киргизом еще два желтых обрубка.
— Что, думаешь, самый кырутой? — Киргиз хищно оскалился, жилы на его тощей шее напряглись. — Мы таких кырутых ломали! Говорю, шесытерка, хозяина зови, хочу погылядеть на него!
— Великий жрец не разговаривает с людьми низкой крови! — надувшись от спеси, ответил айсор. — Его могут слушать только ассирийцы!
— Пусть тывой хозяин хоть сы жабами разговаривает, хоть сы собаками! — огрызнулся Киргиз и повернулся, чтобы уйти.
— Стой, Киргиз! — крикнул ему в спину ассириец. — Стой, если не хочешь познакомиться со златолицыми!
— Ты меня не пугай! — резко обернулся Киргиз, оскалив кривые волчьи зубы. — Я тыбя голыми руками разорву! Я тыбя зубами загырызу! Я ныкого не боюсь! А если вы, беспрыдельщики, засаду сыделали, перестреляете нас — где вы товар будете искать?
— Вот-вот, — подхватил ассириец, кстати, о товаре. Ты товар привез, деньги тратил, время тратил, рисковал — кому этот товар отдашь? Огромные, между прочим, деньги у тебя повиснут! Ты тоже небось не сам по себе, за тобой твои баи киргизские стоят, они тебе этого не спустят! Так что лучше бы ты, узкоглазый, со мной по-людски поговорил.
— Я сы тобой, шесытерка, говорить не буду! — Киргиз отчетливо щелкнул зубами. — Я Толстого зынал, Монгола зынал, Шубу зынал, я Кривого зынаю — тебя не зынаю и зынать не хочу!
Он легкой устойчивой походкой человека, больше привыкшего к лошади, чем к машине, вернулся к своему джипу. Дверца захлопнулась, мотор взревел — казалось, раздалось конское ржание, — и, вздыбив пыль всеми четырьмя колесами, джип сорвался с места.
— Кривого он, говоришь, знает? — проговорил мрачный высокий человек с длинными черными волосами, который сидел на заднем сиденье «мерседеса» и внимательно слушал разговор на пустыре. — Будет тебе Кривой!
Сидевший рядом с ним худой высокий айсор с нервным лицом, изуродованным длинным змеистым шрамом, посмотрел на великого жреца и проговорил:
— Зря мы отпустили этого кочевника.
Надо было отдать его златолицым.
— Ты говоришь прежде, чем я тебе разрешил, — оборвал его жрец, — ты говоришь прежде, чем подумал. Киргиз привез дурь... наркотики. Очень много. Так много, как никогда еще не было. Он должен отдать товар нам.
Лицо человека со шрамом передернулось.
— Разве могут благородные сураи пачкать свои руки дурью?
Великий жрец повернулся к нему лицом и тихим яростным голосом сказал:
— Ты не умеешь слушать. Я уже сказал тебе: не говори прежде, чем я позволю. Думаешь, это ты решаешь, что могут и чего не могут делать благородные сураи? Нас мало, мы слабы И чтобы стать сильнее, нам нужны деньги, много денег. Очень много денег. Если для этого нам придется торговать дурью, мы будем это делать. Если для этого нам придется жрать дерьмо, мы и это будем делать. Нет того, что мы не сделали бы ради нашей великой цели! Ты это понимаешь?
— Я это понимаю, но эта грязь может испортить сияние нашей цели...
— Нет, ты все-таки не понимаешь, — тяжело вздохнул жрец и, неожиданным молниеносным движением выбросив из рукава узкий стальной клинок, вонзил его под ребра своему строптивому собеседнику.
Тот дернулся, широко открыл глаза, потянулся к горлу жреца, но взор его уже погас, изо рта потянулась струйка крови, и он бездыханным откинулся на мягкое сиденье «мерседеса».
— Нет ничего, чтобы мы не сделали ради нашей великой цели! — назидательно проговорил великий жрец, повернувшись к остальным своим приближенным, в безмолвном ужасе наблюдавшим за происходящим. — Поехали!
* * *
Надежда только диву давалась — до чего быстро старухи взяли в оборот Шошу. Они прихватили его у будки сапожницы, и тетя Вася тут же начала допрос на ассирийском языке.
Шоша сначала удивился, потом сделал слабую попытку вырваться из старушечьих когтей, но не тут-то было. Парень был полностью деморализован тети-Васиным знанием ассирийского языка и чувствовал к неизвестной настырной старухе если не доверие, то уважение.
Как выяснилось тотчас же, Галия-то понимала по-ассирийски прекрасно, а вот Шоша язык знал неважно, поэтому для удобства решили перейти на русский.
— Скажи, пожалуйста, Шоша, на каком языке проходят ваши богослужения? — спрашивала тетя Вася.
— По-русски, — хмуро отвечал парень, — потому что многие вообще не знают ассирийского. И жрец для них проводит богослужение по-русски.
— А он сам говорит по-вашему?
Парень замялся:
— Говорит.., вообще-то, но я не слышал.
— Так. А вот эти.., златолицые — кто они такие?
Надежда встрепенулась — ого, тете Васе удалось выяснить кое-что про златолицых!
Слышала она какие-то рассказы шепотом, но не верила — кто ж этому поверит. В средствах массовой информации про златолицых не было сказано ни слова, но все упорно твердили про усиление бандитских разборок и про передел влияния.
— Жрец говорит, что в них вселяются духи древних воинов и что направляет их сама богиня, поэтому они непобедимы, — запинаясь, произнес Шоша. — Это правда, все, кто их увидит, просто каменеют от ужаса, и пули златолицых не берут.
— Расскажи подробнее, как они выглядят.
— Ну, белые такие одежды, маски золотые на лицах, а бороды рыжие, колечками...
— Хм, если я скажу тебе, что древние ассирийцы красили бороды хной, но не все, а только самые знатные, а воины никогда так не делали, как ты отреагируешь?
— Никак. — Шоша еще больше насупился.
— А если я скажу тебе, что никто и никогда не носил в Ассирии золотых масок? — настаивала тетя Вася.
Молчание было ей ответом.
— Что у тебя за пентаграмма вытатуирована вот тут? — показала тетя Вася. — Я знаю, что она появилась недавно.
— Это знак, которым украшали себя все поклонники львиноголовой Ламашту! — с вызовом ответил Шоша.
— Ну а если я скажу тебе, что у древних ассирийцев никогда не было культа львиноголовой Ламашту? И что этот знак вовсе не отмечает поклонников богини, это просто клеймо, которым помечали пленных рабов, как метят скот и в наши времена.
— Что? — закричал Шоша.
Тетя Вася тут же сунула ему под нос очередную табличку:
— Оттиск ассирийской печати. Клеймение рабов.
Надежда вытянула шею и заглянула через ее плечо. Действительно, голый мужчина стоял на коленях, его держали два стражника с копьями, а третий подносил уже к плечу несчастного клеймо. И внизу был нарисован точно такой же знак, какой был на руке у Шоши.
— Сдается мне, что этот жрец вешает вам всем на уши длинную лапшу, — проговорила Надежда.
Шоша поглядел на нее зверем, а тетя Вася дернула за рукав — не мешай, мол, сами разберемся.
