Устала, моя золотая. И как тут не устать от такого однообразия! Да и я, честно говоря, устал. Боже, как смертельно устал я от этой невзрачной и ни к чему не обязывающей жизни! Ничего-ничего, скоро переберемся в новую квартиру, где у моей прелестницы будет отдельная комната с сорока запорами, в которую, кроме моей, не ступит ни одна человеческая нога. А потом я куплю коттедж! Непременно коттедж с зимним садом и мраморным бассейном, в котором будут плавать японские золотые рыбки, но самая важная, самая прекрасная моя рыбка будет занимать вместе с роскошным итальянским гарнитуром весь второй этаж.
Когда я снова с мешками и сумками начну мотаться по грязным городам России, и когда усталый буду валился на третью полку какого-нибудь общего вонючего вагона, и когда с пеной у рта буду переругиваться с зарвавшимися проводниками и бригадирами, и когда буду учинять разборки в тамбуре с мошенниками и уголовниками, тыча им в морды девятимиллиметровым револьвером, мою душу будет согревать она, всегда юная, всегда прекрасная, с венком из белых роз, перед бассейном с золотыми рыбками. Разумеется, это место, отгороженное от земных сует железобетонным забором, будет истинно райским, и все там будет служить истинной красоте, той самой, которая, по наивному уверению одного великорусского мученика, и спасет этот лживый и продажный мир. Только все не так, дорогой голубчик Федор Михайлович, это красоту нужно спасать от мира! А мир спасется сам посредством зубов.
Да-да, я знал, ради чего так изматывался, ради чего мне были нужны миллионы. Исключительно ради истинной красоты! И тут я был солидарен с блистательным Периклом, утверждавшим, что богатство хорошо только в том случае, когда знаешь, на что его используешь.
Но все эти радужные грезы омрачала похотливая физиономия Рогова, которая в самый наисладчайший момент выплывала неведомо откуда. Такие не способны восторгаться красотой. Такие удовлетворяются только варварским надругательством над ней. Это все проклятое Богом Ханааново отродье. Если оно позавидует величию храма, то непременно его разрушит; если позавидует алтарю, то обязательно в нем нагадит; на скале же, которую не в силах сдвинуть с места, непременно нацарапает: «Здесь был Вася». Проклятые небом правнуки Хама приходят на Землю единожды, и непременно рабами. Им не дают вселенских имен, поэтому они пытаются увековечить свои земные. И Герострат — классический тому пример. Только все это напрасно. После смерти они все равно погружаются в небытие.
Такие мысли часто посещали меня в дороге, и страх за Галатею возрастал с каждым днем. Было удивительно, что она никогда не снилась мне в поездах, но однажды, когда я возвращался из Москвы, бессонно ворочаясь на второй полке плацкартного вагона, она неожиданно возникла у изголовья и положила мне на лоб свою узкую ладонь. Я почувствовал холод её пальчиков и услышал как она прошептала:
— Бедный мой, бедный…
Я хотел спросить, почему же я бедный, когда у меня в каждом кармане по пачке долларов, но не успел. Она внезапно расхохоталась.
Я вскочил и сильно ударился о третью полку. Но она не исчезла по обыкновению, а только отпрянула и продолжала смеяться. Поезд трясло, пассажиры спали, но при тусклом свете я видел, как сверкали её жемчужные зубки и лихорадочно сияли глаза.
— Ты смеешься? Бог ты мой! Неужели смеешься?
Тут я сообразил, что смех её был не радостным, а, скорее, истеричным, и в глазах змеилась все та же неземная усталость. Я обнял её за талию, но она гибко выскользнула и побежала куда-то по вагону, ничего не объяснив. Я начал кричать, чтобы вернулась, и пассажиры стали просыпаться и недоуменно поднимать свои заспанные головы. Нужно было сорваться за ней, поймать за локоть, потребовать объяснений, но я сидел на своей полке, как прикованный, и потирал ушибленную макушку.
Из дневника следователя В. А. Сорокина
16 сентября 2000 года
Сегодня самый удачный день! Я вычислил «потрошителя». Жаль, что он уже не сможет сесть на скамью подсудимых. Но и совершить злодеяние над новой девочкой он тоже уже, к счастью, не сможет. Однако по порядку!
Вчера после прочтения письма я сразу же запросил миграционное агентство и выяснил, что в 1988 и 1989 годах из нашего города эмигрировало в Германию восемь женщин, все — Ольги. Из них только две учились в Москве. Одна в Московском педагогическом, другая в Сельскохозяйственной академии. Ту, что закончила педагогический в 1971 году, я отбросил сразу. По возрасту она не совпадала с описываемой Ольгой. А другой Ольгой, по фамилии Миллер, 1965 года рождения, я занялся вплотную. В 1982 году она закончила 4-ю школу, а в 1987-м — Сельскохозяйственную академию. В тот же год она вернулась в Ульяновск. В 1988 году произошло убийство девочки, и в этом же году она начала оформлять документы на выезд. Процедура длилась около года. За это время произошло ещё одно убийство. Я запросил фамилии учеников 4-й школы выпуска 1982 года и сразу же наткнулся на нашу работницу Валентину Злотникову. Она работает в секретариате.
Я ещё во время чтения письма заподозрил, что писавший его человек близок к областной администрации либо он работник прокуратуры. В личном деле Злотниковой значилось, что она была принята к нам в 1982 году, сразу после окончания школы. То есть она пережила всех прокуроров и была в курсе всего, поскольку работает с документами. (У меня даже возникло подозрение, что она и есть тот эксклюзивный источник «Симбирских вестей».) Я уверен, что письмо написала она.
Смотрю список учеников этого класса и вдруг натыкаюсь на фамилию: Клокин! Всю ночь не спал: думал: случайность или нет? И утром Синельников мне приносит купчую дома Рогова. Документов на дом в Красном Яре как не было, так и нет, а копия купчей лежала в бюро недвижимости Чердаклинского района. Так вот, исходя из купчей, этот дом продал Рогову не кто иной, как Клокин. Клокину раньше принадлежал этот дом!
Тянем ниточку дальше. Строить он его начал в 1987 году — как раз в этот год Ольга Миллер вернулась из Москвы. Продал его Клокин в 1990 году, когда уже стало ясно, что Миллер больше не вернется из Германии. И с тех пор убийства девочек прекратились. Все факты говорят о том, что «потрошитель» — Клокин.
Это объясняет, почему из троих зарубленных Клокин изуродован больше всех. Убийца выместил на нем злобу. Отсюда и объяснение, почему убийства были совершены топором.
Возникает резонный вопрос: кто? Думаю, отец Ольги Соколовой. Он, по словам жены, был одержим местью маньяку. Соколов специально для найма киллера копил деньги.
В принципе, логика в этой версии есть: Соколов выслеживает Клокина, каким-то образом заманивает его в дом, в котором бывший хозяин потрошил свои жертвы, и совершает над ним возмездие. Рогов и Петров попались под горячую руку.
Сегодня я посылал Синельникова проверить у Соколова алиби. Алиби у него есть. Весь день 28 августа он провел на работе, но, по словам сотрудников, очень нервничал и на каждый звонок кидался к телефону. Предполагаю, что Соколов личного участия в убийствах не принимал, а нанял для этого дела Пьяных. Сейчас выясняю, был ли знаком Пьяных с Соколовым.
Только что осторожно поговорил со Злотниковой. Спросил, не училась ли она вместе с моей знакомой Ольгой Миллер. Злотникова сказала, что училась и даже сидела с ней за одной партой. Кстати, Миллер сейчас гостит у родителей.
Я сразу же взял адрес родителей Миллер и отправился к ним. Ольга Миллер мне слово в слово пересказала то, что было написано в письме, и речь действительно шла о Клокине. Однако, по её словам, в Германию она уехала не из страха за себя, а потому что у неё там родственники. Кстати, она сомневается в том, что девочек потрошил Клокин. По её мнению, он слишком труслив для этого.
На этом пока все. Считаю необходимым задержать Валентину Злотникову.
— Вас уже ничто не спасет, — первое, что произнес Сорокин, когда я переступил порог его кабинета. — Допрыгались. Доигрались в благородство…
Глаза его выражали досаду. Под глазами были круги. Он долго раскладывал какие-то бумаги на столе. Вчитывался и морщился. Затем поднял на меня глаза.
— Итак, вы продолжаете настаивать на том, что зарубили троих своих сотрудников из-за того, что они вас ограбили?
— Какая разница из-за чего я убил. Главное, что я признался в содеянном, — вяло ответил я.
— Так из-за денег не убивают, — покачал головой Сорокин. — Так убивают из мести. И то не все, а сумасшедшие.
— Считайте, что я сумасшедший.
— Нет, — поднял палец следователь. — Сумасшедшие обычно не заметают следов.
— А с чего вы взяли, что я их заметал? — улыбнулся я.
