— Верно.
— Ну, а дальше все повторялось по известному ей с детства сценарию. Она, видно, как папочка, маньяк Скворцов, гасила свой приступ безумия, убивая жертву.
— Как?
— Ну, это не так уж и важно. Душила, например.
— Хороший пример, ничего не скажешь! А куда девала?
— Ну, я же говорю — как папа!
— Закапывала, значит?
— Да, и возможно, это было для нее не менее, а может быть, и более важной частью ритуала, дающего выход приступу безумия. Именно закапывала!
"Да-да.., пожалуй… — внутренне согласилась с ней Светлова. В ушах у нее до сих пор стоял детский лепет, раздававшийся на сеансе у Горенштейна: “А ямка глубокая? Я пойду посмотрю…” — Безусловно у ребенка уже тогда проглядывался некий патологический интерес”.
— И вот — машина оставалась на дороге, а тело исчезало, — продолжала Туровская.
— Где? Как? Куда оно, это тело, исчезало?
— Лес… Кругом леса! Выбирай любую елку и закапывай.
— И она тащила на себе… Или волоком? Тяжелое тело?
"Под центнер весом, как, например, у пропавшего Шматрикова”, — уточнила про себя Аня.
— Почему нет? Известно, что, например, молоденькие санитарки, в которых было не более сорока пяти килограммов, вытаскивали с поля боя здоровенных мужчин, весивших значительно больше, чем сами эти девочки.
— По всей видимости, наша Марина далеко их тащила? Ведь у дороги не закопаешь, правда?
— Правда…
— "Копала глубокую яму?
— Я уже говорила о ее необычной физической силе.
— По времени — на такое должно было уходить не меньше половины ночи!
— А я, надо тебе признаться, иногда видела, как она выскальзывает по ночам! — торжествующе обнародовала явно припасенный сюрприз Туровская. — Только раньше не хотела тебе говорить… Боялась, что ты ее выгонишь из мотеля.
Аня хотела хоть немного реабилитировать Немую, упомянув о ее свиданиях с Кикалишвили, на которые та выскальзывала по ночам. Но решила не мешать захватывающему диалогу супругов.
— Ленечка, а ты помнишь дело, — продолжала Туровская, — одного из самых кровожадных маньяков столетия? Ну помнишь — по телевизору фильм показывали?
— Не припоминаю что-то.
— Когда он был маленьким, его мамаша работала в суде и часто приносила домой судебные дела с фотографиями — жертвами кровавых преступлений. И вот, представь, мальчик разглядывал их со все возрастающим интересом, любопытством и, как оказалось, удовольствием… И в итоге…
— Да-да? Мы затаили дыхание…
— И в итоге у повзрослевшего свихнувшегося молодого человека на счету оказалось с десяток ужасных преступлений…
— Ужас!
— Он резал и кромсал свои жертвы так же, как те тела на фотоснимках из суда, которые ему показывала мамочка. Вот вам и детские впечатления!
* * *
"Похоже, похоже на правду, — думала Светлова. — Похоже, однако, и — не более!
Допустим, белая глина на кроссовках — оттуда, где Скворцова “копала ямку”… Но почему — точно такая же на колесах машин? Ведь они оставались на дороге, на асфальтированной трассе, где нет никакой глины…
Или она заезжала на машине жертвы куда-то в лес, оставляла там труп, потом возвращала машину на место? Тогда неплохо бы это место найти. Там же должна быть и белая глина…
Почему же Скворцова не сумела справиться с Ниной Семерчук-Фофановой? Шматрикова — мужика здорового! — одолела… А Фофанову — нет?
Но то, что Немая причастна, — это, пожалуй, правда.
Итак…
Осич убирала Кривошееву не сама. И Амалечка убрала Айвазян не сама.
Осич, которая для Немой “вторая мама”, использовала для этого девушку… Точней, использовала ее кровожадность. Питон хочет кролика? Укажем ему на этого кролика!
Возможно, они просто сами направляли в мотель тех, от кого они хотели избавиться.
Осич — Кривошееву.
Кудинова — Айвазян.
Но Питону парочки кроликов было мало…
И далее Немая уже промышляла сама — без указки “второй мамы”.
Так исчезли:
Шматриков.
Вадим Алексеев.
И, наконец, та же участь ожидала Нину Фофанову… Но она отчего-то не исчезла.
Теперь Немой больше нет. Амалия сбежала.
Одна Осич как ни в чем не бывало живет припеваючи”.
Светловой давно следовало навестить Горенштейна. Анна, увы, не была у него с тех пор, как трагически погибла Марина Скворцова.
К тому же Светловой пришло в голову, что она вообще страшно неблагодарная.
И Анна заехала в цветочный магазин, чтобы в знак своей признательности доктору пополнить его цветочную, дорогую его сердцу коллекцию.
Светлова выбрала какой-то очень редкий и очень дорогостоящий цветок в горшке. Так ей, во всяком случае, объяснила девушка-продавец.
С трудом удерживая в руках тяжелый этот горшок, Светлова заторопилась в дом доктора Горенштейна.
Дверь почему-то открылась не сразу… Наконец после третьего звонка она резко распахнулась…
На пороге стояла крепко накрашенная дама… Взгляд ее был полон холодного презрения.
От недоброго предчувствия у Анны сжалось сердце.
Видимо, это и была супруга доктора, про которую, увы, ввиду ее долгого отсутствия Светлова совсем запамятовала.
И как же эта супруга оказалась некстати!
— Здравствуйте! — растерянно промямлила Аня. Дама молча смотрела на Светлову.
— Как вы только осмеливаетесь сюда являться? — наконец изрекла она.
— Я?
— Да! Я попрошу вас, голубушка, больше сюда не приходить!
И прежде чем дверь захлопнулась перед ее носом, Светлова успела увидеть огорченное, растерянное лицо доктора Горенштейна, промелькнувшее в коридоре за спиной крепко накрашенной дамы.
Вне себя от возмущения, Светлова все-таки опять нажала кнопку звонка.
Дверь снова отворилась.
— Мне Соломона Григорьевича, — начала Аня.
— Собственно, я передала вам слова Соломона Григорьевича — больше сюда не приходить! — так же холодно и зло глядя на нее, сообщила супруга Горенштейна. — Я бы сама и вовсе не стала с вами разговаривать! Мало того, что вы чужих мужей пытаетесь соблазнять, еще и девушку несчастную до могилы довели! Как вы могли втянуть моего мужа в эту историю?
Она презрительно кивнула на цветочный горшок, который Светлова продолжала растерянно держать в руках.
. — Цветочков принесли! Неплохие. Не поскупились! Впрочем… Совести у вас, видно, совсем нет! Это ясно!
— О чем вы говорите? — изумилась Светлова.
— Таким, как вы, наверное, все равно, по какому поводу покупать цветы — к свадьбе или похоронам, не так ли?
И дверь снова захлопнулась.
— Дорогая! — Анна слышала за дверью возмущенный голос Гора, явно возражавший супруге. — Как ты могла.., как ты могла поверить в эти сплетни? Как ты могла выгнать эту девушку? Вообще… как ты могла, ничего не сказав мне, вмешиваться в мои дела? И так.., так говорить с ней!
— Учти, Соломон, из-за нее ты попал в беду!
— Боже мой! Виктория! Кому ты поверила! Неужели нашей соседке? Единожды солгавши.., знаешь, как там дальше?!
— Ну ты слишком строг к нашим соседям. Я понимаю, что у нас возникло какое-то охлаждение в отношениях… Но это бывает в семейной жизни… Каждый из нас небезгрешен, и иногда так получается.., ну ты понимаешь? Маленькая случайная ложь вовсе не значит, что человек способен на клевету.
— “Маленькая случайная”! — горько повторил Гор. — Дорогая, ты еще наивнее меня! Конечно, можно солгать… Но не в таких вещах…
Голоса выясняющих отношения супругов, удаляясь, стали тише.
В общем, Светлова была бы не Светлова, если бы не позвонила еще раз.
Расчет оправдался. На этот раз после долгой, очень затянувшейся паузы ей открыл сам Гор.
Очевидно, в непростой борьбе, но ему все-таки удалось нейтрализовать свою разбушевавшуюся супругу.
"Неужели Гор запер ее в ванной?” — с некоторым удовлетворением и даже злорадством подумала Светлова.
Впрочем, она не стала тратить время на выяснение этих щекотливых подробностей.
— Слушаю вас, — сухо и страшно официально поприветствовал Светлову Гор.
Было очевидно, что он уже знает о смерти Марины Скворцовой.
— Соломон Григорьевич, — робко начала Аня. — Понимаете… Я все не решалась вам этого сообщить…
— Напрасно, — горько заметил Гор. Аня сделала паузу, набираясь храбрости:
— Вы еще не все знаете, Гор… Я не хотела вам, этого говорить, Соломон Григорьевич… Но это было не самоубийство. Доктор, видите ли, Марину Скворцову убили.
— Так… — Горенштейн низко опустил голову. — Это точно?
— Скорее всего…
— Значит, взяли мы с вами все-таки, любонька, грех на душу? Насколько я понимаю, самое предосудительное, что собиралась сделать эта девочка, — это заговорить? Не так ли? Право же, в нашем мире безопаснее быть немой. Опять я вляпался, стало быть.
— Да, я знаю, Соломон Григорьевич. Простите. Если можете, простите, что я вас втянула в новую неприятность.
