— Вперед? — спросил он, не глядя на Самохина. Почему-то пришло ощущение, что не может он взглянуть на приятеля легко, беззаботно, радушно.
— Вперед, старик! — Самохин, кажется, стряхнул с себя скованность и снова сделался напористым, уверенным, быстрым на слова и решения. — Опаздываем, старик, опаздываем!
Хотя дорога была свободна и Евлентьев мог сразу пересечь осевую линию и свернуть к Москве, он сначала повернул направо, проехал метров двести, постепенно прижимаясь к осевой линии, и лишь тогда, выждав паузу в движении, развернулся к Москве.
— Уж больно церемонно ты разворачиваешься! — рассмеялся Самохин.
— Зато по правилам, — ответил Евлентьев, не отрывая взгляда от дороги — ему хотелось рассмотреть зеленую «шестерку», но, проезжая мимо, ничего особенного он не увидел. Глянув в зеркало, еще раз убедился, что за рулем сидит все тот же пожиратель шашлыков в клетчатой кепке. — Набрось ремень, — сказал он Самохину. — Сейчас гаишники за это сто тысяч берут.
— Они и от большего не откажутся!
— Но и меньшим не удовлетворятся, — усмехнулся Евлентьев. — Может быть, к банкирам у них другое отношение...
— Ни фига! — отрезал Самохин. — Упаси Боже признаться, что ты банкир! Как липку обдерут!
— Значит, и вашему брату скрываться приходится. После этих слов приятели надолго замолчали. Евлентьев время от времени поглядывал в зеркало, но зеленой «шестерки» больше не видел, хотя на некоторых участках дорога просматривалась на десяток километров в обе стороны.
— Так что, — спросил Евлентьев, останавливаясь на площади Савеловского вокзала. — Как дальше жить будем?
— Ты должен сохранять боевую готовность. Я позвоню. Скорее всего в четверо в пятницу... Мы встретимся, и я передам тебе все, что требуется.
— Пристрелять бы машинку-то...
— Машинка будет в порядке. А пристрелять... У тебя на это будет ночь. За ночь к ней привыкнешь. За Ночь к кому угодно можно привыкнуть.
— По себе знаешь?
— Пока, старик, — Самохин протянул руку и пожал горячую после долгой езды ладонь Евлентьева. — До скорой встречи в эфире. Я позвоню.
Евлентьев не стал дожидаться, когда Самохин помашет ему от входа в метро, и, включив мотор, резко набрал скорость и нырнул под мост. На Нижней Масловке он развернулся в обратную сторону и через несколько секунд мчался по улице Расковой. А еще через две минуты въехал в арку своего дома. Глянув вверх, успел заметить, что знакомая шторка чуть колыхнулась — Анастасия ждала его.
— Как покатались? — спросила она, едва Евлентьев вошел в прихожую.
— Нормально. Проведали самохинского сослуживца.
— Как сослуживец? Жив? Здоров?
— Не знаю... Не застали.
— А говоришь, проведали.
— Попытались проведать, — терпеливо отвечал Евлентьев, хотя чувствовал — еще два-три таких вопроса, и его терпение кончится. Видимо, поняла это и Анастасия.
— Есть будешь?
— Потом... Четыре часа за рулем — это для меня многовато. В себя еще не пришел, — не раздеваясь, Евлентьев упал на диван и закинул руки за голову.
— Далеко были?
— Да так... Не очень.
— Другими словами, ты советуешь мне заткнуться? — спросила Анастасия, не отрывая взгляда от телевизора, на экране которого сухопарая неряха никак не могла отстирать свои трусики, пока не пришла соседка, и каким-то новым зверским препаратом совместными усилиями эти трусики им удалось кое-как застирать. Обе были совершенно счастливы, сверкали натренированными жвачкой зубами и всем настоятельно советовали отстирывать трусики только этим средством.
— Тебе бы не хотелось куда-нибудь съездить? — спросил Евлентьев.
— Далеко?
— Как угодно.
— Хочу в Грецию.
— Поехали, — беззаботно сказал Евлентьев.
— Ты заработал на Грецию?
— Пока нет. Так... Что-то в воздухе забрезжило, запахло, закорячилось...
— Когда? — Анастасия умела задавать самые точные вопросы, и Евлентьев не переставал этому удивляться.
— В субботу.
— В ближайшую?
— Да... Поскольку в прошедшую вылететь уже, наверное, не успеем.
— Так! — Анастасия выпустила в потолок дым, проследила взглядом, как он постепенно растворяется в воздухе, нащупав у коленки пульт управления, убрала с экрана счастливую бабу, которой удалось одновременно избавиться и от запора, и от прыщей, и от перхоти. — Так, — повторила она. — А сегодня у нас вторник.
— Времени достаточно, — Евлентьев все еще лежал на диване, заведя руки за голову и закрыв глаза. — Любая фирма успеет и визу оформить...
— По-моему, в Грецию виза не нужна.
— Тем более. А билеты взять они успеют. У нас есть долларов шестьсот... На два билета хватит.
— А обратные?
— Там возьмем.
— А жить на что?
— Авось, — твердо сказал Евлентьев. Анастасия не настаивала на более подробном ответе.
— Как я понимаю, мы можем там и задержаться?
— Пошастаем по островам, поживем в маленьких гостиницах, попитаемся в маленьких ресторанчиках, поплескаемся в маленьких бухточках, покатаемся на маленьких корабликах... Там еще тепло, там еще лето. Вода теплая, небо ясное, вино... Одни названия чего стоят — Афродита, Венера, Аполлон... Красиво.
— Когда начинать?
— Сейчас турагентства работают до шести, успеешь. Наши паспорта вон там, на полке, — не открывая глаз, Евлентьев протянул руку и указал на пустоватую полку книжного шкафа. — Бери лучше на вечер. Мы прилетим в Афины на закате.
— Надо же собраться...
— Не надо.
— Совсем?!
— Дорожных сумок достаточно. И об этом не будет знать никто. Вернее, об этом будут знать три человека... Ты, я и тот тип, который оформит паспорта и билеты.
— Даже так? — удивилась Анастасия. — Но я могу позвонить маме?
— Позвонишь ей оттуда. Из Греции. Ей будет приятно.
— Странный отъезд получается, а, Виталик?
— Как посмотреть, — проговорил Евлентьев и замолчал. То ли задремал, то ли впал в забытье.
Самохин позвонил в среду, на следующий день. Встреча произошла, как обычно, на Савеловском вокзале, в машине.
— Старик, — быстро проговорил он, — все твои пожелания выполнены. Вот коробочка с машинкой, — он вынул из сумки и поставил между ног небольшой деревянный ящичек. — У тебя будет время привыкнуть к нему, присмотреться. Ты ведь хотел этого?
— Да.
— Сделано. Вот гонорар. Здесь пятьдесят тысяч. Очень неплохие деньги, даже для меня. Советую никуда их не сдавать и не торопиться тратить.
— Почему?
— Чревато. Засветишься.
— Учту, — Евлентьев с некоторой опаской взял небольшой пакет, завернутый в мятую газету, повертел в Руках и достаточно небрежно сунул в карман куртки — Можно не пересчитывать?
— Лучше, конечно, пересчитать, у нас положено пересчитывать. Но там действительно все правильно.
— Пятьдесят тысяч... Это плохо... Цифра какая-то четная. Лучше бы пятьдесят одна...
— Но и пятьдесят одна тоже делится пополам, — усмехнулся Самохин.
— У тебя, при тебе есть еще доллары?
— Нет, а что?
— Хотел попросить один доллар. Чтобы нечетное число получилось...
— Хорошо! — весело согласился Самохин. — Будем считать эти деньги авансом.
А основную сумму в количестве одного доллара я вручу тебе после выполнения задания. Идет?
— Годится. Сроки?
— Пока ничего не отменяется. Суббота. Как мы и договорились. В семь утра ты должен быть на месте. В районе лесного озера. От него пять минут ходьбы до поселка. Дорогу помнишь?
— Найду, — ответил Евлентьев. — Сколько там патронов?
— Полная обойма.
— Это хорошо.
— Погоду обещают солнечную, теплую. Все должно состояться.
— А при чем тут погода?
— В плохую погоду не ходят за грибами.
— Я смотрю, у вас все продумано, — усмехнулся Евлентьев.
— Да, у нас все продумано, — с нажимом произнес Самохин. — Я поручился за тебя, старик, надеюсь, ты не слиняешь с этими деньгами.
— Но ведь наше сотрудничество только начинается?
Самохин некоторое время рассматривал Евлентьева молча, с некоторой озадаченностью, словно не сразу понял, о чем идет речь. И эту заминку заметил Евлентьев, с удовлетворением заметил.
— Это хорошо, что ты так думаешь, — произнес наконец Самохин. — Не обещаю тебе много работы, не обещаю постоянной работы, но кто знает, кто знает Еще раз предупреждаю — осторожней с деньгами. Не сдавай и не спеши тратить. В любом преступлении...
— О каком преступлении ты говоришь? — удивился Евлентьев.
— Извини, старик... В любом деле самый уличаюший след — это денежный. Стоит легавым уловить в воздухе запах денег, как все остальное становится делом техники. Я тебя предупредил, — с нажимом произнес Самохин.
— И не один раз, — заверил Евлентьев, показывая, что все сказанное Самохиным он хорошо помнит.
— Извини, но я вынужден повторяться.
— Ничего-ничего, не надо извиняться. Ты же о деле хлопочешь, об успехе беспокоишься, о моей безопасности душа у тебя болит.
