Сзади послышался вой сирены; он невольно сжался и воскликнул:
— Господи!
Вдруг он заметил в боковом зеркале «тойоту». За рулем сидела женщина с перекошенным от злости лицом; он отвернулся и покатил дальше. Он понимал, что допустил крупную ошибку. И даже не одну, а две. Нет, три.
Он убил полицейского. «Чану» заметили. И еще — он не убрал на место винтовку. Она валяется в фургоне, почти на виду.
Гриссел слушал, как расстроенная Мбали, приложив трубку к уху, снова и снова спрашивала:
— Приехала скорая?
Потом она направилась к двери, на ходу бросив Мани:
— Бригадир, я ухожу. Мое место там.
Несколько человек звонили в участки в Ботасиге, на Тейбл-Вью и в Мейтланде. Приказывали развернуть блокпосты. Голоса их звучали громко и встревоженно. Кто-то на повышенных тонах беседовал с представителем компании «Телком», требовал предоставить сведения о телефонном звонке, поступившем в милнертонский участок.
— Вы не понимаете. Я не могу ждать до завтра…
Гриссел сообразил, что кое-что может сделать и сам. Вошел в список входящих вызовов и перезвонил Фаберу из ОЭКС.
— Сначала вам придется поехать в Милнертон. Там застрелили еще одного.
— Соломон?
— Мы думаем, да.
— Куда ехать?
Он продиктовал адрес. Фабер сказал, что они уже едут, и отключился.
Гриссел еще немного постоял, присматриваясь и прислушиваясь, испытывая смутное желание принять участие во всем сразу. Его захватило привычное волнение, предвкушение погони. Цель почти осязаема!
Он понимал, что время не ждет. Он должен форсировать события. Нельзя позволить Соломону выстрелить снова.
Он ушел с работы только в четверть одиннадцатого. Констебль Эррол Матхейс скончался от ран в милнертонской клинике — внутреннее кровотечение и повреждения внутренних органов оказались слишком серьезными. С блокпостами они опоздали, стрелку удалось уйти. Гриссел понял, что сегодня ничего уже сделать невозможно.
Он позвонил Алексе с дороги. Она подошла к телефону сама и сразу спросила:
— Как дела? — Он вздохнул с облегчением, услышав ее трезвый голос.
— Не очень хорошо. Я еду к тебе.
— Тогда я передам Элле, что она может ложиться спать.
— Я скоро приеду.
Когда через двадцать минут он остановился у ее дома, на веранде зажегся свет. Алекса распахнула дверь и остановилась на пороге.
— Ты устал, — сказала она и поцеловала его в щеку. — Я подогреваю тебе пиццу. Ее заказала Элла.
Бенни заметил, какое у нее усталое, одутловатое лицо. Лоб в испарине… Он прекрасно понимал, как ей сейчас трудно. И невольно вспомнил похожую на Алексу красавицу, безупречную и безмятежную Аннемари ван Эден. Сердце у него сжалось от нежности к Алексе.
— Я очень горжусь тобой, — сказал он, входя и закрывая за собой дверь.
Она ссутулила плечи, как будто у нее больше не осталось сил, и горько заплакала. Бенни крепко обнял ее. Она прижалась к нему.
Они долго стояли так, пока она не успокоилась.
Он старался ни в чем не обмануть ее ожиданий. Поедая пиццу и запивая ее апельсиновым соком, он рассказывал, как у него прошел день.
Алекса смеялась, слушая про Скелета Бошиго и чудака Лена де Бера. Когда Бенни описывал поместье Генри ван Эдена, она едва заметно улыбнулась и качнула головой. Потом он перешел к рассказу об Эгане Рохе, и она стала слушать внимательнее, часто кивая.
Когда он покончил с ужином, Алекса отнесла в раковину его тарелку и вилку и снова села. Они оба закурили.
— Я все время думаю, — призналась Алекса. — Правда, не знаю, какой тебе толк от моих мыслей.
— Мне все пригодится, — ответил Бенни, растроганный ее желанием помочь.
— Помнишь, я тебе говорила про Симоне, которая обожала фотографироваться? По-моему, в последние годы таких, как она, стало больше. Особенно среди исполнителей на африкаанс. Интересное явление! И вот еще что странно — большинство из них женщины. Так вот, Бенни, по-моему, они похожи… на мотыльков, которые вьются вокруг яркой лампы — славы. Их тянет на сцену вовсе не потому, что они так любят петь. Им больше всего на свете хочется очутиться в центре внимания. Стать знаменитыми. Вот и все.
Она говорила очень серьезно; Бенни сразу понял, что она много размышляла. Ей как будто не терпелось искупить свою вину перед ним, попросить прощения… Сегодня мысли о славе помогли ей не сорваться, продержаться целый день.
Ему захотелось обнять ее и приласкать.
— Женщины, по-моему, не так жаждут богатства, — продолжала Алекса. — У мужчин все по-другому… они стремятся к власти, хотят много денег… И секса. А женщины хотят… просто прославиться. Выделиться из толпы. Я долго старалась понять ход их мыслей. Связано ли такое явление с нашими корнями? Может быть, так ведем себя только мы, африканеры? Как нам обрести новое место в новой Южной Африке? Наши мужчины утратили власть, потеряли свой волнующий и яркий образ. Теперь к ним относятся в лучшем случае равнодушно, безразлично. Все разговоры о новой нации, о великом целом. Может быть, стремясь к славе, к власти наши женщины инстинктивно пытаются как-то заполнить брешь… вакуум? Наверное, такое сейчас творится везде. Людей стало слишком много, больше нет отдельных ярких личностей, мы превратились… в информационные каналы?
Алекса вскинула на него глаза, сообразив, что далеко отклонилась от темы.
— Так вот, Бенни, девушки, о которых я говорю, так отчаянно жаждут славы! Они преодолевают бесконечные трудности, берут уроки пения и сценической речи, сидят на диетах… Их родители тратят тысячи на стилистов, фотографов, музыкантов и звукозаписывающие студии. Сколько я повидала совсем юных девочек, которые толпятся у дверей продюсеров с дисками в руках… Они бесстыдно предлагают себя. Ни о каких чувствах, ни о каком постоянстве речи нет, они как бабочки, которые перепархивают с цветка на цветок в поисках более сладкого нектара. Им хочется осуществить свою мечту. Стать знаменитыми. Все они страдают нарциссизмом, страшные эгоистки, завистливы, ревнивы. Тратят бешеные деньги на уход за волосами, часами смотрятся в зеркало, заказывают новые рекламные снимки. Носят платья в обтяжку, с низким вырезом. Вся их внешность как будто кричит: «Посмотрите на меня, посмотрите на меня, пожалуйста, заметьте меня!» Я вот что хочу сказать: возможно, Ханнеке Слут тоже хотела прославиться и обладала таким же характером. Только она хотела выделиться в своей области, в сфере юриспруденции.
Гриссел вспомнил все, что он слышал о Ханнеке Слут.
— Она намекала матери, что у программы РЭВЧ большое будущее и можно неплохо заработать, — задумчиво сказал он. — Кажется, ей хотелось начать собственное дело. Она даже намекнула организатору… специалисту по сделкам… что хочет получить его место.
— То же самое сильное желание, — сказала Алекса.
— Восемь лет назад у нее был роман с начальником… Женатым пятидесятилетним мужчиной.
— Может быть, она рассчитывала, что он поможет ей продвинуться по служебной лестнице. Кстати, не потому ли она бросила своего приятеля? Решила, что он для нее бесполезен…
— Вполне возможно, — согласился Гриссел.
Алекса насмешливо улыбнулась:
— Неужели тебе нужна помощь доморощенного сыщика вроде меня?
— Мне нужна помощь человека, который понимает женщин вроде Ханнеке Слут.
— Так тебе интересно узнать, что я обо всем думаю?
— Да, очень.
— Она испытывала такое же желание, как и те девушки-певички… Кому ее желание больше всего угрожало?
Гриссел задумался. Хороший вопрос!
— Точно не ван Эдену. Он очень богат… Может быть, Эгану Роху? Думаешь, он еще питал надежды?
— Нет, — сказала Алекса. — Не забудь о стюардессе… он переборол себя и пошел дальше. По-моему, надо поискать среди ее коллег.
Без четверти семь он явился в конференц-зал на совещание объединенной следственной группы — свежий, относительно выспавшийся. И Алекса утром выглядела гораздо лучше; ломка почти прошла. Сегодня ей не нужно было репетировать. Они с Эллой договорились поехать по магазинам. Грисселу они объяснили, что «мужчинам этого не понять», и он обрадовался, что ему не придется тащиться с ними.
Сегодня бремя его вины немного ослабло.
Пока узнать удалось немного. Почти все сведения о рабочих, грузчиках и так далее можно будет получить только после начала рабочего дня. Гриссел попросил Купидона открыть квартиру для экспертов и предупредил, что сам будет опрашивать коллег и друзей Слут, но его мобильный телефон будет все время включен.
Когда совещание закончилось, Гриссел вместе с ван Вейком перешел в ЦУИ.
Центр управления информацией разместился в просторном зале; семь сотрудников сидели перед ноутбуками в полумраке приглушенного освещения. Результаты их сопоставительного анализа отражались с помощью видеопроектора на большом экране.
