Непослушный язык выдавил на губы комок густой слюны. Точно этот комок и был причиной всех бед, тело вдруг ожило, задвигалась грудная клетка. В затяжном кашле Гринченко перевернуло на бок, он с трудом встал на четвереньки и полез в кратер.
Перевалив через гребень, наткнулся на Женьку Углова. Тот лежал на спине, руки вдоль тела и чуть отведены, ладонями вверх, словно Женька выказывал ими сожаление о том, что мина взорвалась так близко. Лицо было разворочено, из ран выползала бурая творожистая масса, похожая на кровяную колбасу. Чуть дальше, за дымящимися головешками разбросанного взрывом костра, стоял на коленях Зинатуллов, прикрывал окровавленными руками лицо и раскачивался из стороны в стороны, будто с трудом удерживал равновесие. Тимрук как лежал на боку, опершись на локоть, так и остался. Он удивленно смотрел то на Женьку, то на Рашида, то на Сергея и, казалось, до сих пор не понимал, что случилось.
– Рашид, ты ранен? – спросил Гринченко. – Рашид?
Зинатуллов отвел окровавленные руки, открыв еще более окровавленное лицо, проорал:
– Камушками посекло!.. В Женьку всё пошло! Перевязать его надо!
– Не надо, – сказал Гринченко, садясь неподалеку от Углова. В правом виске ломило, будто кто-то сверлил там дырку тупым сверлом. Дотронулся – кровь. – Рашид, что у меня там?
Зинатуллов размотал бинт и приподнял голову Углова, намериваясь перевязать ее.
– Слышь, Рашид! – крикнул Гринченко.
– Помоги Женьку перевязать! – крикнул в ответ Зинатуллов.
– Не ори, слышу!.. Глянь, что у меня с головой?
– Я не ору! Это ты шепчешь – ничего не понятно! – возразил Рашид, вдавливая чистым белым бинтом внутрь черепа бурую массу.
– Брось ты его, поздно уже! Посмотри лучше меня.
– Не поздно! – Рашид неумело наматывал быстро пропитывающийся кровью бинт наискось через лицо. Под бинтом исчез левый глаз, а правый, как живой, смотрел на однополчан и казался весёлым, словно Углов разыгрывал Зинатуллова: сейчас встанет, оботрется рукавом и скажет, хихикая: «Как я тебя, чёрт нерусский?!»
Поняв, что от контуженного Рашида толку мало, Гринченко позвал Тимрука:
– Вить, глянь, что у меня?
– Ранен я, – тихо ответил Витька и виновато улыбнулся, показав просвет между зубами.
– Сильно?
– Не знаю... но встать не могу.
Ноги и бок Тимрука были покрыты темными пятнышками крови, впитавшейся в галифе и гимнастерку. Пятнышек было больше двух десятков, на все бинтов не хватит.
– Где больнее всего? – спросил Сергей.
Витька показал на бок:
– Здесь... В животе печёт – дышать тяжело.
На его лицо крупные капли пота торопливо прокатывались между красными угрями.
– Потерпи, сейчас укол сделаю.
Бок Тимрука сильно покромсало. Раны были маленькие, кровь почти не текла – попробуй разберись, какая опаснее. Сергей перевязывал все подряд, а Витька, взбодренный промедолом, помогал одной рукой.
– Как же так, а?! – рассерженно воскликнул подошедший к ним Зинатуллов. – Мы с Женькой собирались вдвоем на дембель ехать, сначала ко мне, потом к нему... Как я один поеду?!..
Раскосые глаза Рашида зло сощурились, уставились на пулемет. Лунатиком Зинатуллов подошел к нему, поднял и застрочил по соседней вершине, пока не кончились патроны в магазине, а затем, отшвырнув пулемет, долго матерился, смешивая русские и татарские ругательства, и грозился двумя руками.
– Кость у тебя видна, – сказал друг, когда Сергей наклонился, чтобы перегрызть бинт. – Давай перевяжу.
– Успеем, – отказался Гринченко и принялся за другую россыпь ран на боку, там, где из-под загорелой кожи выпирали ребра.
На гребне кратера появился лейтенант Изотов.
– Живы?.. Гринченко, почему на связь не выходишь?
Сергей посмотрел по сторонам, но рацию не нашел, наверное, на склоне валяется.
– А с этим что? – Изотов остановился возле Углова.
Никто не ответил. Санитар, спустившийся в кратер вслед за офицером, пощупал пульс на Женькиной руке и положил ее на груд, чуть выше маленького, блестящего осколка, впившегося в запасной автоматный рожок в жилетке. Потом санитар подошел к Тимруку и после короткого осмотра сказал:
– Вниз несите. Там ещё трое раненых, «вертушку» вызвали.
Вертолет ждали с час. Тимрук часто терял сознание. Угри на его лице стали выпуклее, заметнее. Не жилец Витька. Понял это и Тимрук, и взгляд его наполнился тоской. Чтобы отвлечь друга от мыслей о смерти, Сергей старался казаться бодрым, а может, промедол так действовал, и болтал без умолку, тяжело ворочая непослушный язык:
– Сейчас «вертушка»... в госпиталь... там нас быстренько заштопают... чик-чик!.. и будь здоров!.. А в госпитале медсестры... пальчики оближешь!.. И ей, и себе... Помнишь. Стригалёв рассказывал?
Тимрук в ответ кривил губы, пытаясь изобразить улыбку. Оба подыгрывали друг другу, знали об этом, но никто не хотел прекращать дурацкую игру, словно продолжение её – продолжение Витькиной жизни.
– А вернемся на гражданку, все бабы будут твои... И старые, и новых наснимаешь...
Тимрук вдруг приоткрыл рот. Его моментально остекленевшие глаза, будто повернувшись зрачками внутрь, глядели, нет, слушали, именно слушали, что-то в животе. Это что-то было непонятным и тревожным, и, когда оно затихло, улыбнулся, закрыв глаза, и тихо произнес:
– Не было у меня никого...
– Будут, – пообещал Сергей, не сразу поняв смысл услышанного. – Как не было?
– Никак.
Витька Тимрук резко зевнул, плотно сжатые веки подрожали и затихли.
С утра шел обложной, осенний дождь. Капли залетали на балкон, дробились о темно-красные доски и полосатые арбузы, заполнявшие почти все свободное место, ступить некуда. Запасливая баба Оксана, хохлушка, в ее квартире можно переждать две ленинградские блокады и ядерную зиму в придачу.
Сергей сидел на ковре перед открытой балконной дверью, упершись босыми ногами в дверной косяк, чтобы брызги от разбившихся об арбузы капель щекотали подошвы, и разбирал пистолет. Части складывал на расстеленную рядом газету «Известия» с таблицей валютных курсов. Прямо на таблице стоял пузырек с зеленой наклейкой, на котором значилось «Масло часовое». Сергей смочил маслом тряпочку и тщательно протер каждую деталь, начав с рамы и закончив патронами. Шестнадцать штук, так ни разу и не выстрелил, не проверил бой. Стрелять по воробьям – глупо, а дела все были плевые: пару раз только кастетом поработал. Что смешно – дольше упрямились те, кто меньше платил.
Собрав пистолет, прицелился в ближний арбуз, в желтое пятно, покрывающее верхнюю впадину. Мушка сравнялась с прорезью прицела, подперла пятно. Клац – раскалывайся кооператор, гони монеты-семечки!
Чистил пистолет, когда нападала хандра, а нападала она дня через три-четыре после дела. Надоедали кабаки, воротило от болтовни Оксаны, от бахвальства Спортсмена, от визгливого смеха его подруги. Много денег, а потратить так, чтоб день запомнился, – негде. Иногда прямо распирало от желания пострелять в кабаке, а потом расплатиться, но. ведь рассчитываться придется годами тюрьмы, а не деньгами. Поэтому оружие брал с собой только на дело.
Куда и зачем едут – узнавал уже в машине. Правда, изредка Толик сообщал заранее, когда надо было провести предварительную обработку: избить несговорчивого, изуродовать его машину или учинить погром в конторе. Такую работу поручали им двоим, а если кооператив был иногородним, подключался и Спиря. Спортсмен вел переговоры с жертвой и руководил изъятием денег. А Старшой – Сергей не вдел его ни разу. По намекам догадывался, что тот работает в милиции, – подыскивал «фазанов» и давал знать, если они сообщали в милицию. Сообщить осмелился только один, и через две недели, когда его перестал охранять, оказался в больнице с проломленным черепом, и еще через неделю компаньон стукача трясущимися руками выложил пятнадцать тысяч вместо первоначальных десяти.
После этого дела перепивший малость Виктор Спортсмен пожаловался в ресторане Сергею:
– Мелко работаем! Светимся много, а берем мало. Я говорю Старшому: брать – так брать, чтоб до конца жизни хватило! А он смеется, морда ментовская!
Спортсмен раздраженно подергал рукой бакенбард, и Сергей вдруг увидел его лицо без кожи, «босым»: оказалось, что бакенбарды растут из рыхлого мяса, похожего на вскопанную землю: дернешь посильнее волосины – полезут вместе с паутиной мелких корешков.
– Ему что – сказал, у кого и сколько, – и свою долю пересчитывай, – продолжал Виктор. – И без него бы справились. Мне Ленка-официантка типа одного показал, частенько здесь чудит. Видать, «фазан». С ним можно и вдвоем разобраться, – выпятив нижнюю губу, Спортсмен посмотрел так, словно после долгих колебаний доверился ненадежному человеку.
