Иногда на Сонина находила такая апатия, что хотелось лечь в постель и проспать лет сто, а то и двести. Чтобы потом, проснувшись, увидеть все новое.
Надоело видеть одни и те же лица, по утрам вставать по звонку будильника, а потом плестись на работу. Зайдя в кабинет, садиться за стол и часами перелистывать альбомы с фотографиями убийц и обезображенных жертв преступлений, копаться в картотеках и перечитывать горы протоколов и объяснений. Ведь столько всего этого было за время работы в милиции. Даже сам про себя он уже подумывал: «Старею, видать. Теряю боевую жилку. А как без настроения в нашей работе?» А от настроения, как считал капитан, в сыскной работе многое зависит. Когда на душе хорошо и думается легко, то все само собой получается. И работать тогда хочется.
Сегодня ему не хотелось браться ни за что. После бессонной ночи он чувствовал себя разбитым. Сидел и уже выкурил не одну сигарету, а обычного облегчения не испытывал.
В кабинет к нему зашел начальник отдела розыска майор Редькин. В милицию он пришел из агрономов, закончил академию, но кличка Агроном за ним так и осталась. Но майор дело знал.
– Слушай, Алексей, – сказал он, поздоровавшись.
Сонин отрешенно на него посмотрел.
– Ну?
– Что сказать-то хочу.
Капитан подвинул Агроному свободный стул.
– Садись и говори.
– Ваню Гоцелаву ты сажал?
Взгляд серых глаз капитана сразу сделался осмысленным. «Что это он заговорил про Ваню?»
– Я его взял по сто шестьдесят второй, за разбой. Там ему от семерки шло. Но, может, судья на милость червонец выписал. Я не интересовался, – ответил он.
– Разбой, говоришь? А сколько он отсидел?
Сонин наморщил лоб, прикидывая.
– Так. Да, думаю, года три он уже отмотал. А что ты им интересуешься? – Капитан уже смекнул, что весь этот разговор про Ваню не просто так.
Агроном взял со стола пачку сигарет и тоже закурил. Все это время Сонин терпеливо ждал, когда он соблаговолит ответить.
– А то интересуюсь, что твой Гоцелава на свободе уже целый год.
Сонин даже рот раскрыл, с трудом воспринимая то, что ему сказал майор Редькин.
– Постой, как на свободе? Ему минимум семерик должны были дать.
– Какой семерик? А три года за глаза не хочешь?
Капитан смотрел на Агронома оторопело, забыв про дымящуюся сигарету.
– Пошел не за разбой, а за грабеж, милок, – пояснил Редькин.
– По сто шестьдесят первой? – Сонин наконец вспомнил про сигарету, когда она стала жечь ему пальцы, и притушил ее в пепельнице.
– И получил по минимуму. Три года. Так что теперь он на свободе и, мало того, уже совершил преступление.
– Опять разбой? – спросил Сонин, переварив услышанное.
Майор покачал головой:
– Нет. Но это не меняет сути дела. В общем, слушай, только что пришла женщина и сделала заявление на Гоцелаву.
– Изнасилование?
– Что, – продолжил майор, не обращая внимания на вопрос капитана Сонина, – вышеназванный гражданин пытался ее задушить.
– Даже так, – вставил Сонин.
– Да. И у нее на шее остались кровоподтеки от его пальцев.
– Что, что, а отпечатки он обязательно оставит. Ты же знаешь его силу. Его и впятером не заломать, – сказал Сонин, припоминая, каким хорошим боксером был Гоцелава. Но, как часто случается со спортсменами, избрал другую дорогу в жизни, найдя применение кулакам не для состязаний, а для выколачивания денег. А дальше пошло. Один срок, потом второй. Последний раз он должен был сесть надолго, но, видно, деньги сыграли не последнюю роль в судьбе авторитетного преступника.
– Это еще не все, – сказал майор, готовя очередной сюрприз и ожидая реакции Сонина.
Но Сонин не стал лезть с расспросами, посчитав, что майор сам все расскажет. И Редькин продолжил:
– Он взял в заложницы женщину, с которой сожительствовал, и грозится придушить ее, если не дадут денег.
Капитан удивленно посмотрел на Агронома.
– А кто должен платить? Уж не я ли из своей зарплаты?
Не обратив внимания на иронию капитана, необидчивый майор продолжал:
– Деньги он требует с женщины, у которой жил. Она сейчас сидит у меня в кабинете, – сообщил Агроном.
– А она что, миллионерша?
– Торгует на рынке. Впрочем, может, и миллионерша. Я не знаю, да сейчас речь не об этом. Я вот подумал. У тебя ведь три трупа. И все задушенные – женщины. Смекаешь?
Сонин смекнул и сказал, не давая майору продолжить:
– Мысль твою я понял. Но это не тот случай. Даю гарантию. Тех трех нашли в лесу. От города почти километров за тридцать, если не больше. А Гоцелава не водит машину. Улавливаешь? У него дрожат руки. Последствия бокса, вина и наркотиков. Уверен, что он и сейчас требует деньги только для наркоты.
– Да они там, видать, все колются. И у заявительницы на руке я заметил следы от иглы.
– Очень даже может быть. Ей сколько лет? – спросил Сонин, никак из всего этого разговора не уловив для себя главного – зачем пришел Редькин? Только не для того, чтобы убедить Сонина, что Гоцелава сделал ему пару трупов, хотя все может быть.
– Ей – сорок три года.
– А дочке? – спросил Сонин.
Редькин от удивления вскинул брови. Сонин даже поморщился, такая привычка была у генерала Фенина, и кое-кто из приближенных старательно копировал его.
– Откуда ты узнал, что заложница – ее дочь? Я, кажется, тебе этого не говорил.
– Просто догадался. Интуиция. Так сколько дочуре годков?
– Мамаша говорит – двадцать, – ответил Редькин. Лицо его стало серьезным. Сонин догадался: «Сейчас перейдет к главному».
– Тогда понятно. Гоцелава сожительствует с обеими: и с мамой, и с дочуркой. Вот так.
Редькин встал, прошел к окну и посмотрел на улицу.
Сонин заметил, что майор волнуется.
– Наши сотрудники уже выехали по адресу. Но никакие уговоры не помогают. – Он обернулся, посмотрел Сонину в глаза. – Гоцелава может убить женщину.
– Ты хочешь, чтобы я из своей зарплаты выдал ему требуемую сумму?
Редькин покачал головой:
– Нет. Говорят, он тебя уважает, как порядочного мента.
Сонин чуть не сплюнул себе под ноги, так сделалось противно.
– Мент не бывает порядочным. И не должен им быть.
Редькин спорить не стал, хотя насчет порядочности у него было свое устоявшееся мнение.
– Иначе он никого не посадит. Просто не сможет, – продолжил капитан, не услышав возражений.
– Пусть так… Но…
– Ты хочешь, чтобы к нему пошел я и поговорил с ним?
– Надо попробовать. Может, удастся все же его уговорить. Комната с одним окном, стрелять туда сложно. Ты же знаешь, Гоцелава на все пойдет. И задушить женщину ему раз плюнуть.
– Знаю. Но точно так же он может придушить и меня. Мне с ним не справиться. Он сильнее.
– Если что, стреляй на поражение.
– Хорошенькое дельце, стреляй. А если у него в руке не будет оружия? Как я объясню прокурору, что стрелял в целях самообороны.
– Не беспокойся. Тебе ничего не придется объяснять. Мы тебя прикроем, и все будет нормально, ты, самое главное, заговори его, чтобы отвлекся от окна. А дальше будет работа спецназа.
– Понятно, решили: Сонин один, без семьи, пусть идет…
– Зачем ты так, Алексей?
– Действительно, зачем? И почему бы не попробовать. Майор хоть и недоговаривает, но прав. Семьи у меня нет, и сиротами никого не оставлю. Пожалуй, соглашусь. Ладно. Давай попробуем, – сказал Сонин.
Капитан достал из сейфа свой пистолет, проверил обойму и засунул его за спину под ремень.
– На, возьми мой пистолет, – отдал Редькин Сонину свой «макаров». – Когда будешь стоять перед дверью, отдашь мне, чтобы Гоцелава видел. Ну как будто без оружия, иначе не впустит.
– Какой ты молодец! – съехидничал Сонин. – А то бы я без тебя не додумался. Не первый год служу.
Гоцелава узнал Сонина сразу. Он глянул в дверной «глазок» и, не открывая дверь, возбужденно прокричал:
– А, сыскарь вонючий! Пришел по мою душу.
Сонин, стараясь держаться как можно спокойнее, ответил негромко, но так, чтобы Гоцелава слышал:
– Я пришел с тобой поговорить.
– Скажи, будут ему деньги, пусть выпустит женщину, – шипел рядом Редькин, прижавшись к стене, чтобы Гоцелава его не увидел. Этажом ниже разместился отряд спецназа из двадцати человек.
Старший отряда все чего-то суетился, отдавая какие-то приказания, и мешал Сонину.
– Слушай, скажи этому роботу, чтобы сбавил громкость, – сказал Сонин Агроному.
Редькин сполз по лестнице, прижимаясь к стене, и Сонин услышал, как он заматюкался на спецназовского командира. На этаже сразу сделалось тихо. А майор вернулся к Сонину.
– Попробуй войти к нему, – зашептал Редькин.
Сонин покосился на него: каков огурчик? Может, сам рискнешь?
– Ваня, ты делаешь большую ошибку. Может, самую большую в своей жизни, – громко заговорил капитан.
