Мать Лены Игорю несколько раз, уже как бы по привычке, хотелось прибить, поскольку та пребывала в перманентном запое. Никакими призывами, уговорами, заклинаниями или угрозами ее совесть пробудить не удавалось — она или сонно таращила на опера закисшие после непробудного сна глаза, или, тряся давно немытыми, нечесаными лохмами, пьяно плакала, или клянчила пятерку на сто граммов. Нутром, впрочем, Игорь чуял — надеяться не на что, ничего, кроме водки, эта конченая баба не знает. Один раз даже подумал: может, Лене и повезло, что она раз и навсегда избавилась от этого кошмара.
Итак, чем он располагает? Одной запиской, приколотой булавкой к куртке убитой. Зачем преступник ее оставил? Чтобы посмеяться над ментами? Или это ясный намек, что продолжение следует? Вполне реально, если этот мерзавец — маньяк.
В молодости Игорю Бетко приходилось не раз голосовать ночью в степи, где, кроме него, больше ни души. Те, кто в изредка проносящихся мимо машинах, — не в счет. Их обочина дороги интересует мало. Так вот, иногда, чего греха таить, закрадывалась в голову мысль, что возьмут его здесь лихие люди и пристукнут, и никто не узнает, кто это сделал и почему.
Не исключено, что тайна убийства Лены Ветровой так и останется неразгаданной. Такое, увы, в криминалистической практике встречается, причем нередко.
* * *
Жестокий, недельного действия мороз сменился полным, погодное, так сказать, ни рыба ни мясо, нулем градусов. Солнце, как любопытная девица, то выглядывало из небесного окошка, то снова пряталось за стенами туч. Может быть, от невыносимой вони. С месяц назад третий микрорайон остался без холодной воды (о горячей тут забыли давно) и канализации. Люди оправлялись по старинке в горшок, откуда содержимое потом перекочевывало в целлофановые пакеты, а те уж сносились к мусоркам. Теперь, когда мороз выдохся и фекалии оттаяли, отовсюду жутко пахло дерьмом.
«Город экскрементов», — подумал Стас, и его изможденное лицо, способное вогнать в уныние любого встречного, стало угрюмым, злым, ненавидящим. Правда, взоры прохожих на нем все-таки с интересом останавливались — голову парня украшал броский «ирокез», из-за чего казалось, что на нее нахлобучен спартанский шлем с ярко-желтым гребнем.
Стаса корежило, как хлипкую сосенку под ураганным натиском ветра. Ветер и впрямь с утра разгулялся не на шутку, но дело, конечно, не в нем — вот уже два дня Стас переживал ужасную ломку, наверное, самую выматывающую из всех тех, которые периодически одолевали его, наркомана с трехлетним стажем.
На полновесную дозу денег нет. Не наскрести и на то, чем можно разжиться в обычной аптеке — каким-нибудь эрзацем типа трамадола.
Все, что можно было вынести из квартиры и продать, Стас вынес и продал. Хилое материно золотишко: перстенек да две пары серег, магнитофон, видак, набор нового постельного белья, несколько хрустальных ваз, разные кухонные причандалы из нержавейки — все уплыло задешево, в чьи-то случайные руки. Отец с матерью денег в доме не оставляли, все, что имели, носили при себе, даже спать ложились с гривнями, а может, и долларами, хотя откуда у них эти доллары, если зарплата вшивая и ту, бывает, задерживают?
Родители пытались вытащить его, двадцатилетнего, из наркотического омута, да только как был Стас наркошей, так им и остался. Дважды ложился на лечение к одному областному якобы светилу, который заверял родаков, что полностью обновит ему кровь, — те угрохали на это последние бабки, только напрасно — Стас пластом лежал на кровати, а в голове вьюном вертелась одна мысль: «Ах, дозу бы сейчас! Эх, уколоться бы!»
Лечение, правда, эффект дало, но совсем неожиданный — Стас практически потерял дар речи, теперь он лишь мычал, как теленок. Изредка получалось что-нибудь односложное, но не более.
Хотя отец с матерью этого не показывали, Стас твердо знал, что они его возненавидели и всю свою любовь перенесли на младшую дочку. Они боялись его, как ненормального. Они опасались его, как чумного, они, кажется, были не против, если б однажды Господь Бог прибрал его к себе. Иногда, впрочем, этого страстно желал и сам Стас.
Он прошел уже почти весь путь до заветного места — старой заброшенной кочегарки, которая когда-то давала тепло крошечной фабрике по пошиву страшненьких комнатных тапок. Фабричку эту снесли, а про кочегарку почему-то забыли. Сюда-то сходилась потусоваться окрестная «наркота». Анжелка, такая же «конченая», как и Стас, именовала это строеньице не иначе, как «кинотеатр». На его вопрос, почему именно «кинотеатр», доходчиво отвечала: «А здесь нам снятся удивительные сны. Наилучшие кинофильмы им в подметки не годятся. Таких снов никто больше не видит, а мы — видим!». Из-за Анжелки, в общем-то, Стас и начал наркоманить. Стыдно признаться, но в 17 лет он еще не знал, что такое секс, о котором бессонными ночами грезилось ему неотвязно, выматывающе, сумасшедше, до полной потери пульса.
А все потому, что застенчив до невозможности. Когда впервые попал в «кинотеатр», то «купился» на Анжелку — она показалась ему ослепительно прекрасной — белокожая, с ладненькой фигуркой, при одном взгляде на которую рот то наполняется слюной, то внезапно пересыхает, с карими, неестественно блестящими глазами. Он переступил порог «кинотеатра», она улыбнулась ему и сказала: «Хочешь уколоться? А-а, ты еще ни разу не пробовал… Ладно, уколешься — дам!..» От одного этого «дам!» сердце его провалилось в сладкую пустоту, он даже не почувствовал, как в вену входит игла…
Ветер, бесясь, трепал деревья, грозясь вырвать их с корнем, и доносил даже сюда, почти на край города, гадкий запах дерьма. Стас, перед тем как войти в кочегарку, зябко передернул плечами, потом набычился, скривил губы — никто из нужных ребят ему по пути сюда не встретился. Хоть бы в «кинотеатре» был кто-то живой, при деньгах или с «ширкой», с «колесами», с чем угодно, только б избавиться, пусть на короткое, но благословенное, счастливое время, от этой беспросветной муки.
«Кинотеатр» был пуст, как ампула после инъекции. Три увечных стула да пара грязных тюфяков вдоль стен составляли все его убранство. Ветер сюда не проникал, поэтому Стасу показалось, что он попал в теплое уютное жилье. Пока он тупо стоял с пустой головой, где не шевелилась ни мысль, ни мыслишка, дощатая дверь за спиной тонко скрипнула и наполнила его сердце радостью надежды — вдвоем или втроем легче что-нибудь сообразить или придумать. Но в «кинотеатр» вошел не «наркоша», а опрятно одетый незнакомец средних лет. Хорошо наметанным глазом Стас усек, что этот румяный и свежий, крепко скроенный мужчина на игле не сидит.
— Плохо тебе? — сочувственно спросил незнакомец.
Стас кивнул в ответ.
— Дать денег на ширку? — улыбнулся мужчина.
Стас в ответ лишь благодарно промычал.
— Ты, дружок, и говорить разучился? — мягко попенял незнакомец и запустил руку в боковой карман куртки, где обычно прячут бумажник.
«За деньгами полез», — от этой догадки Стас на секунду стал самым счастливым человеком на земле.
— Неужели на этой грязище валяетесь, спите, трахаетесь? — вытянутый указательный палец левой руки незнакомца был нацелен на замызганный тюфяк у стенки, и Стас невольно устремил туда взгляд, хотя знал, что ничего нового для себя там не увидит.
Он приготовился промычать в ответ, но не успел, потому что по горлу его сначала холодно, потом очень остро и, наконец, невыносимо больно скользнуло лезвие ножа. Стас понял, что этот мир состоит исключительно из воздуха — не из земли, воды, огня, а единственно лишь из воздуха, его много, безгранично много, но вот вдохнуть его, надышаться им нельзя, от этого дурманится в голове и что-то жидкое, теплое, липкое стекает по груди вниз, вниз, вниз, а сам Стас складывается, как перочинный ножик…
Мужчина толкнул его к стенке, на тюфяк, но этого Стас уже не почувствовал…
* * *
Капитан Игорь Бетко, как и многие другие горожане, находившиеся в зоне досягаемости, тоже содрогался от мерзкого смрада, источаемого оттаявшими фекалиями. Коммунальные службы не торопились вывозить всю эту «парфюмерию». По банальной, видимо, причине — нечем заправить машины. Бетко, тоже жилец третьего микрорайона, уходя на работу, старался, подобно ныряльщику, опускающемуся на глубину, задержать как можно на дольше дыхание. Во время одной из таких задержек ему пришла в голову успокоительная мысль, что, наверное, так и должен пахнуть вымирающий город. Он даже улыбнулся этой мысли.
Если честно, он давно бы унес отсюда ноги — несколько раз его настойчиво приглашал к себе Киев, и Игорь готов был дать согласие, если бы не старые родители, наотрез отказывающиеся уехать из Зеленого Клина. Оставить их, которым уже хорошо за семьдесят, Игорь не мог, потому как был единственным сыном.
День нынешний выдался относительно спокойным, если не считать разных там мелких происшествий, с ними легко управлялись подчиненные Бетко, потому он засел за отчетность, которую, как и все следаки, весьма недолюбливал. Спокойное настроение взбодрил, тонизировал звонок из Киева, из МВД.
