— Кто-то возомнил себя санитаром леса?
— Вот-вот. Очищает общество от всякой скверны… Но вполне может быть, что это чистой воды случайность. Просто воспользовался моментом, что никого рядом нет, жертвы, по большому счету, хиленькие юнцы — девчонка, наркоман-доходяга, ну и…
— Я все же склонен думать, что это осознанная политика ветреного убийцы, — не согласился Лемешко. — Стаса ведь он прирезал не где-нибудь, а в притоне. Наверняка выслеживал, где, что и как, потом выбрал удобное время и удобное место — притон, когда рядом с Витренко дружбанов-наркош не было…
— Резонно, — похвалил старшего лейтенанта Бетко. — Паш, пока что поступим так: бери в помощь Слюсарчука и дай мне точную картину по городу: всех Ветровых, Витренко, Ветродуевых и прочих, чья фамилия связана с этим корнем. Второе — к каждому, кто носит опасную фамилию, приложи его социальный портрет: хороший это человек или редиска.
* * *
Опросы всех тех, с кем общался, был близок Стас Витренко, оказались безрезультатными, один к одному, как в случае с Леной Ветровой.
Папа и мама Стаса тяжело, конечно, переживали горечь утраты, но где-то в душе, боясь, наверное, сознаться в этом самим себе, чувствовали даже облегчение — сын, похоже, достал их до печенок, и в минуты отчаяния они наверняка желали его смерти. Отчасти их можно было понять — страшнее всего наблюдать, как родной человек добровольно убивает себя.
Друзья-наркоманы смерть Стаса восприняли философски, даже отрешенно — привыкли, что дама с косой регулярно прореживает их ряды. Все в один голос заявляли, что крупных долгов, как и смертных врагов, у их товарища по несчастью не было, и кто мог перерезать ему горло, нельзя даже и предположить.
— Мы все знаем, что подохнем рано, — сказал Миша Шульгин, самый старший из этой унылой компании и с наибольшим, естественно, стажем — колется уже двенадцать лет. — Бывает, конечно, всякое, но больше всего мы боимся умереть от передозировки. Кому мешал Стасик, не пойму. Он был неагрессивен, в чужие квартиры не лазил. Если что уносил, то только из родного дома…
Искренне оплакивала покойного лишь Анжела, первая из компании, с которой пообщался Бетко. Она честно призналась, что наркоманом Стасик стал из-за нее: чтобы переспать с ней, он и укололся в первый раз…
— До меня у него женщин не было, — плача, говорила Анжела. — Я это поняла сразу, как только он пришел к нам и посмотрел на меня. Он мне понравился сразу, и я захотела дать ему то, чего он так сумасшедше хотел. Но для этого он должен был стать таким, как я.
— Анжела, ты ведь неглупая девушка. Ну, эта ваша первая ночь… Или первый день… На грязном тюфяке, на заплеванном полу, в этой грязище и вони… Ну, как ты не понимаешь, что это… как лучше сказать, ну… не по-людски?
— Не знаю… В этом, между прочим, тоже есть своя прелесть, — Анжела несмело, беззащитно посмотрела на Бетко, плечи ее вдруг затряслись, она заплакала.
— Мы со Стасом хотели завязать с наркотой, стать, как все, пожениться… Он добрый был. Он безобидный был, как…
«…Как муравей», — вспомнил капитан Тому, подружку Лены Ветровой.
Бетко добросовестно опросил всех, с кем так или иначе соприкасался Стас Витренко, хотя знал, что следствие не удастся продвинуть ни на йоту — кажется, в этих двух преступлениях такие мотивы, как месть, деньги, ревность, ограбление и прочая, начисто отсутствуют.
Нужно много думать, анализировать, сопоставлять, привлечь в союзники интуицию, чтобы понять, какой побудительный мотив движет этим странным убийцей.
* * *
Лемешко со Слюсарчуком понадобилась неделя, чтобы составить список всех тех, кто носит в Зеленом Клине «ветровую» фамилию и каждую персоналию снабдить ее социальным портретом. В родстве с ветром значились 34 человека, из них 15 — дети школьного возраста, за которыми если что и водилось, так чисто детские шалости. Взрослых, стало быть, 19 человек, из них шестеро бабок и один дед, им уже за семьдесят и за восемьдесят, из дому практически не выходят. Остается чертова, так сказать, дюжина взрослых людей, которые способны стать объектом внимания «ветреного» убийцы, если, конечно, у них рыльце в пушку.
— Среди этих 13, — сказал Павел Лемешко, — есть двое, репутация которых замарана. Остальные вроде бы добропорядочные граждане, по крайней мере, так удалось выяснить методом независимых характеристик. Хотя в душу к этим людям не заглянешь. Не исключаю, что наш маньяк информирован намного лучше нас с тобой.
— Вы, надеюсь, собирали эти характеристики не в лоб, ненавязчиво? — поинтересовался Бетко.
— Обижаешь, начальник. Каждому рыбаку известно, что рыбу распугивать нельзя.
— Так кто же эти двое? — нетерпеливо спросил капитан Бетко.
Часы в его кабинете показывали половину седьмого вечера.
* * *
Гаражи стояли двумя темными стенами, между ними пролегала широкая, где вполне разминуться двум машинам, улочка, которая полого спускалась вниз, упираясь в редкий лесок. Если подняться по ней вверх, то слева, за гаражами, начинается чистое поле, а по правую сторону через настоящую, так сказать, дорогу, стоят уже жилые дома, где большинство автовладельцев и обитает. Ничего не скажешь, удобно, потому что близко.
Петр Петрович, известный в определенных кругах под кличкой Доберман (так его прозвали потому, что он обладал мертвой, не вырвешься, деловой хваткой) был бизнесменом средней руки, а если точнее — коммерсантом, в собственности которого находилось пять небольших магазинов, в Зеленый Клин вернулся поздно вечером, в двенадцатом часу ночи. Вырулив на гаражную улицу, спустился по ней в самый низ, где впритык к березовому колку стоял его гараж. Петр Петрович выбрался из теплого нутра «БМВ» не первой молодости и поежился. Студеный ветер, натиском напоминающий смерч, с треском ломал ветки старых деревьев, а молодняк гнул так, будто это не березки, а податливый тальник. «Погодка — хуже не бывает», — подумал Доберман, дрожа, как цуцик, чему виной, верно, был резкий температурный перепад.
Он быстро загнал машину в гараж, запер его и, предвкушая, как минут через 10 окажется в тепле и уюте квартиры, плотно поужинает, попьет горячего чая и привычно пристроится под боком у жены, повеселел. Собственно, день сегодня выдался удачный. Смотался в областной центр, быстро, без проволочек, договорился на двух оптовых базах о поставках товара по приемлемой цене, а главное, заручился поддержкой, что лакомый кусок земли в центре города, на который точат зубы многие, достанется именно ему. Пришлось, конечно, раскошелиться, но без этого никакой вопрос сейчас не решишь. Из области надавят на городского мэра, тот подсуетится, и, глядишь, Петр Петрович построит на этом месте красивый и современный торгово-развлекательный комплекс. Не исключено, что кое-кто помрет от зависти.
Холодно, однако. Дурак он, что не захотел надеть шапку. А дубленка…Новомодные эти дубленки со стриженой овчинкой все равно, что пальто на рыбьем меху — от стужи не спасают. Не то, что раньше: на улице 30 градусов мороза, а ты в своем тяжелом тулупчике-кожушке вспотел, как на пляже.
Улица гаражного кооператива освещена плохо, если совсем не освещена — одинокая лампочка светит далеко-далеко впереди при самом въезде.
На миг Доберману показалось, что за ним кто-то крадется. Неприятное это чувство заставило обернуться. Нет, никого. Петр Петрович невольно ускорил шаг, но от странного ощущения, что его давит энергетика чужого недоброго взгляда, не мог. Только вот это чувство — будто на него кто-то смотрит. Ухо не ловит ни подозрительных шорохов, ни шарканья, ни стука обувки по мерзлой, однако бесснежной земле — что услышишь, если ветер свистит, прямо-таки воет в ушах? Это была последняя мысль Добермана — затылок его треснул, как березовый пень, в который вогнали колун.
Петр Петрович упал ничком на дорогу. Кровь, вытекая из размозженной головы, тут же густела и замерзала.
Рядом с трупом лежала бейсбольная бита, весьма модное на постсоветском пространстве орудие убийства.
* * *
Бездыханного бизнесмена обнаружил рано утром его сосед по гаражу, собравшийся в дальнюю дорогу — на Дон к теще, в станицу Обливскую. Ветер поутих, морозец был так себе, но Петр Петрович умер не от переохлаждения, а от того, что в затылке у него была глубокая вмятина. Лежал он посреди дороги, лицом в асфальт, и на спине, на темно-коричневой, почти черной дубленке белела записка, пришпиленная желтой булавкой, которую сейчас, склонясь над трупом, внимательно изучали капитан Бетко и старший лейтенант Лемешко, хотя изучать там, по большому счету, нечего, всего несколько слов: «ВЕТРОМ, ВЕТРОМ СТАНЕТ ПЛАНЕТА…» Из очень известной когда-то песни, которую, если Игорь не ошибается, здорово пел Алексей Глызин.
Сосед по гаражу знал, что убитого зовут Петр Петрович и что он бизнесмен. Фамилию когда-то помнил, да позабыл: все больше Петрович да Петрович.
