— Ты не волнуйся, он был в больнице, а потом его отправили домой. Адрес он знает, ведь уже большой мальчик.
— Откуда вам все это известно?
— Валюша сама звонила из больницы, сказала, что ей уже лучше и она постарается к вечеру вернуться домой. Вот видишь, ребенок слишком ее утомил.
Будь я в нормальном состоянии; я бы сумела объяснить старому эгоисту, что Валюшу утомили ежедневные хождения по магазинам, сумки до земли, беготня по поликлиникам и аптекам и ежеминутная готовность выполнять все его желания, но сейчас я только открывала рот, как рыба, и задыхалась. Где мой ребенок? Куда они его дели?
Надежда тронула меня за рукав.
— Они блефовали, они вовсе не похищали твоего сына. Просто сделали так, что свекровь почувствовала себя нехорошо на улице, ее и отправили в больницу вместе с ребенком. Они не вернулись вовремя, ее муж волновался, а ты от страха и поверила, что ребенка похитили.
— Где же он?
— Его повезли домой, так и едем домой! — твердо сказала Надежда.
Но дверь оказалась заблокирована.
— Надежда Николаевна, что вы там нажимали на пульте? — удивился Саша.
Он был такой бледный, что, казалось, сейчас упадет в обморок от потери крови.
— Ох, наверно, я что-то не то сделала, — испугалась Надежда. — Неужели нам отсюда не выйти? Но ведь у Гусева есть еще пульт, переносной.
Она помедлила, боясь прикоснуться к покойнику, но меня-то уж такая ерунда не остановила. Стану я бояться какого-то мертвого негодяя!
Я быстро обшарила его карманы, схватила пульт и отдала его Саше. Он повертел его и нажал кнопку. Дверь открылась.
— Вот что значит — мужчина, — вздохнула Надежда, — их техника слушается.
В коридоре раздавалось ровное гудение и плафоны светили вполнакала.
— Не нравится мне это, — прошептала Надежда, — как бы не начал этот объект самоликвидироваться. Сматываться надо как можно быстрее!
Она пробежалась по лаборатории, подняла с пола горшок с кактусом, который абсолютно не пострадал, очевидно, Гусев уронил свое любимое чадо осторожно.
— Зачем он вам? — изумилась я.
— В общество кактусоводов отнесу, — застеснялась Надежда. — Потапычу подарю.
Должна же я его отблагодарить!
Мы побежали по коридору, причем Саша отставал, потому что у него сильно текла кровь, и он слабел на глазах. Позади нас послышались посторонний шум и скрежет.
Я подхватила Сашу под здоровую руку, так дело пошло быстрее. К счастью, лифт мне удалось запустить нажатием очередной кнопки на пульте. Мы пробрались тем же путем, что и пришли, выскочили на пустынную улицу и увидели направлявшуюся прямо в нашу сторону машину «скорой помощи».
— Это же надо, как повезло! — крикнула я.
— Ну-ну, — хмыкнула Надежда.
Машина остановилась, оттуда выскочил врач, сказал, что у них в машине больной, но что если срочно, то они прихватят нашего тоже, но только одного, потому что места нет. Увидев кровь, он понял, что срочно, и больше вопросов не задавал.
«Скорая» уехала, а мы с Надеждой прошли до пересечения Шкиперского с Наличной улицей и поймали там частника.
Как мы доехали домой, я не помню. Но когда поднимались по лестнице, из квартиры Тамары Васильевны выскочил Лешка и повис у меня на шее. Вот тут я заревела в голос. Надежда затащила меня к нам на пятый этаж буквально волоком. Я все плакала и ощупывала Лешку.
— Маленький мой, что они тебе сделали?
— Что ты, мама, это бабушке стало плохо, но ей уже лучше, я сам звонил дедушке и все узнал.
— Кто его привез? — обратилась я к Тамаре Васильевне.
— Мужчина, такой немолодой, но бодрый, вежливый очень, приличного вида. Извините, говорит, побудьте пока с мальчиком, Маша скоро придет.
— А как он выглядел?
— Я же говорю: очень прилично, одет хорошо, а глаза такие…
— Разные! — хором сказали мы с Надеждой.
— Верно: то смотришь — зеленые, а то вдруг — голубые.
Я хотела было расспросить Лешку подробнее, но Надежда махнула рукой — зачем? Ребенок со мной, все в порядке, даже свекровь, наверное, уже дома. Тут на меня напало беспокойство за Сашу.
— Как же так, мы уехали и даже не знаем, куда его повезли, — сокрушалась я.
— Думаю, о нем позаботятся, — ответила Надежда.
— Тот самый человек с разными глазами? Но кто же он, кто этот таинственный незнакомец?
Надежда вышла в коридор и вернулась с книгой, которую она вытащила из сумки.
— Ты будешь смеяться, но ничего кроме одной мысли в голову не приходит. Смотри.
Книга была небольшая, в кожаном переплете с золотым обрезом.
— «Воспоминания Бенвенуто Челлини, записанные им самим», — прочла я заглавие вслух. — Это же надо! Кажется, тетя Варя в свое время говорила что-то такое про Челлини, якобы перстень был его работы, только она в это не верила.
— Вот, понимаешь, всю историю про перстень, не называя имен, я в свое время рассказала мужу. Не хмурься, рассказала, как занимательный анекдот. А он у меня человек очень настойчивый и образованный.
Не поленился, достал эту книгу и заново ее перечитал, потому что после моего рассказа возникли у него кое-какие воспоминания.
Вот, читай сама.
И я прочитала вслух:
— "…Отъехав немалое уже расстояние от Флоренции и не опасаясь более, что оные бешеные учинят за мной погоню, ехал я неспешно к Риму, обдумывая, каких вещей смогу я сделать там для Его Святейшества, И тут по дороге нагнал я конные носилки, сопровождаемые несколькими слугами, не иначе как кортеж знатной дамы. Только лишь с оными носилками поравнялся я, как один из слуг ко мне подъехал и, вежливо приветствуя, спросил:
— Не вы ли будете достославный мессер Бенвенуто Челлини?
Я не возражал ему, и тогда слуга этот славный сказал, что госпожа его хочет поговорить со мной. Подъехал я к тем носилкам, и занавеска приподнялась, и увидел я в носилках несчастную Франческу, дочь мессера Джироламо. Франческа оная вид имела знатной и богатой дамы, но очень была бледна, и лишь яркие пятна на щеках ее говорили о крайне прискорбном нездоровье.
— Здравствуй, добрый мой Бенвенуто! — вымолвила оная Франческа. — Давно ли видел ты бедного моего отца? В добром ли он здравии?
На те слова я учтиво ей поклонился и ответил, что батюшка ее вполне здоров, хотя и преисполнен обиды на неблагодарную дочь свою и скорби о ее судьбе. После таких моих слов Франческа горько зарыдала, после же отерла слезы и вымолвила, что раскаивается в недобром своем поступке и едет сейчас к Его Святейшеству в Рим, дабы покаяться в грехах своих и замолить их перед скорой своей смертью, ибо тяжко больна и не чает прожить более месяца. Я предложил себя в спутники бедной Франческе. Так ехали мы некоторое время, и уже перед самым Римом Франческа подозвала меня к носилкам и сказала, что ночью привиделся ей сон, и будто бы в том сне некий знатный иностранец явился ей и указал на перстень, мною ей подаренный. И поразмыслив, поняла помянутая Франческа, что надобно ей перстень сейчас в руки мои обратно отдать, ибо таков был смысл ее сна, а жить ей осталось недолго.
Я учтиво ей поклонился и ответил, что если такова ее воля, то не смею я противиться, и принял перстень из рук ее. Как добрались мы благополучно до Рима, то принял меня там Его Святейшество ласково и осыпал своими милостями, оную же Франческу не случилось мне больше видеть.
Несколько погодя шел я близ замка Святого Ангела, и вдруг выбежали откуда-то пятеро головорезов и приступили со своими шпагами и кинжалами, имея намерение непременно лишить меня жизни. Не знаю уж, кто из врагов моих нанял тех людей, а врагов тех нажил я немало. Помянутые головорезы теснили меня и окружали, и я, хоть бился, как лев, почувствовал, что смерть моя близка. Как вдруг появился некий доблестный кавалер и начал врагам моим наносить могучие удары. Я воспрянул духом, и вдвоем погнали мы убийц к мосту через Тибр, и они, почувствовав, что сила на нашей стороне, трусливо скрылись. Я же подошел к своему спасителю и поклонился и благодарил его сердечно. Присмотревшись же к нему, увидел я, что это старый мой знакомый, иностранный граф, что подарил мне во Флоренции камень для перстня, который задумал я в то время. Несказанно обрадовавшись, я графа того снова и пуще прежнего поблагодарил и, рассказав, какая с тем камнем приключилась история, достал перстень и графу его показал. Граф стал перстень мой разглядывать, не скрывая восторга перед тонкой и искусной работой моей. Глаза его сияли от восхищения, и заметил я случайно, что глаза у графа оного как бы случайно цвет свой иногда меняют: только что были они голубыми, а стали вдруг зелеными, как камень смарагд.
Видя непритворный графа того восторг и зная, какую услугу он оказал мне, спасая от тех головорезов, не удержался я и молвил:
Коли, мессер граф, так нравится вам ничтожная работа моя, позвольте этот перстенек подарить вам в знак нашей дружбы". И сказавши это, я тут же о словах своих пожалел, ибо самому мне перстень тот страсть как нравился, но сказанное слово — что выпущенная стрела, в колчан не воротится. И я протянул графу тот перстень и сердечно просил принять его. Граф же меня от всего сердца поблагодарил и просил помнить его и считать вечным своим другом. Так мы и расстались, и более встретить того графа мне в жизни не довелось…"
