случилось, – напомнил Акимов. – Натальино чистосердечное Сергеевна при мне по ветру пустила, а Николаич откуда узнает?
– Это да.
Громко хлопнула дверь, послышались решительные шаги, появилась Анна Филипповна Приходько собственной персоной, с авоськой, волоча за руку нежно-зеленую Светку. Когда мамаша отпустила ее ручонку, Светка, потеряв опору, тотчас рухнула на стул и немедленно заснула.
– Где начальник отделения? Что же это происходит, граждане дорогие? Дети травятся, а власть чаи гоняет!
– В чем дело? – строго осадил ее Остапчук. – Каждый трудящийся имеет право.
– Да клала я на твои права! – рявкнула тетка. – Ты мне скажи: долго эта тварюга ползать по квартирам будет, народ спаивать? Будет порядок или я не по адресу?!
Акимов попробовал по-хорошему:
– Анна Филипповна, ты толком скажи, что стряслось? У тебя вон ребенок вроде заболел.
От этого бытового наблюдения женщина просто взбесилась:
– Да ты что?! Нешто правда? Догадался! Ты лучше спроси, с чего это у меня ребенок к обеду уже лыка не вяжет!
– Ты в своем уме? – строго спросил Остапчук.
– Сам понюхай, умник! Что это вообще творится! Дайте мне бумагу, буду в Кремль писать!
– Так, все, – призвал к порядку Акимов, – Анна Филипповна, ты бы сначала в больничку сгоняла, потом к нам.
– Нашел дуру, чтобы я объяснялась, почему ребенок пьяный? – отдуваясь, но уже спокойнее отозвалась Приходько. – Ничего, не помрет. Заставила проблеваться да молоком напоила. А все Домашка эта, змея, ползает по гостям, жаба старая, застолья устраивает, а разливает – вона во что!
Анна Филипповна достала из авоськи бутылку, завернутую в газету.
– Улика, – пояснила она, – чтобы отпечатки остались.
– Отпечатки, – машинально повторил Сергей, разворачивая газету. В ней оказалась обычная бутылка, судя по горловой наклейке, из-под ситро.
– Не лапай, – предостерегла Анна Филипповна, – сотрешь отчеп… да ну тебя.
Акимов потянул носом:
– Самогонка?
– Она! Оставили, дуры старые, на столе, а эта вон, – она кивнула в сторону почивавшей Светки, – возьми да глотни.
– И что, много выпила?
– Да где ей. Только это ж ведь Домашкин, сто градусов в тени, а сама в глотку льется, к тому же на какой-то штуке… цедра или что. Сразу не поняла и второй раз хлебнула. Это хорошо, что я с чайником вошла.
– Соседи пьянствовали, что ли? – уточнил Остапчук.
– Да занимались, – таким же манером ответила Филипповна, – по мне-то что – хоть упейся, отраву свою зачем за порог тащить? В общем, или вы что-то делаете, или я к прокурору пойду.
Она растолкала Светку, та открыла слипшиеся, как вареники, глаза, пробормотала:
– Ага… – и попыталась заснуть стоя. Но названная мать твердо поставила ее на ноги и потащила за собой. Светка брела, как шагающая кукла, то и дело норовя уронить голову.
– Саныч, что-то точно делать надо. Поговори со старухой последний раз.
– Серега, я с этой ведьмой уговорился. Самой-то пить нельзя, печени не осталось, так она других баб спаивает. Ей в радость, видишь ли, когда «народ гуляет». А это что значит? Нажрутся ее самогону, сначала песни поют, потом начинают отношения выяснять. Драки, бабы орут: «Помогите-спасите», а как я появляюсь, так двери на ключ и сидят тихо-тихо, точно и не было ничего.
– Не понимает по-людски – посади.
– Жалко старуху, шесть лет не протянет.
– Саныч! Бедную бабушку жалеешь, а ребенка, который чуть дуба не дал, не жалко? А сколько она народу в ад на подтяжках утянет, неважно?
Остапчук возмутился:
– Ты еще мне тут будешь плешь проедать! Отдай кружку. Ты на кладбище был?
– Нет.
– Вот и займись! А я со своими делами сам буду разбираться. Обложили как медведя!
Акимов хотел было огрызнуться, но, увидев расстроенную физиономию товарища, решил, что это лишнее. Тем более что давно пора наведаться.
Сергей покинул отделение. Около пятидесяти минут у него занял неторопливый путь к платформе, около семи он уже прогулочным шагом двигался вдоль по узкоколейке к лагерю «цыган». Пяти минут не прошло, как на него вынесло задыхающихся и обливающихся потом и юшкой старых знакомых – Андрюху-Пельменя и Яшку-Анчутку.
Вопреки обыкновению, при виде Акимова они помчались не от него, а к нему. Жалобно блея, подбежали, вцепились в участкового. Заикаясь, Яшка начал теребить его за рукав:
– С-сергей П-палыч, С-с-сергей… т-там такое… Т-т-там… ык! Они там все – п-покойники!
Пельмень, весь иссиня-белый, как привидение, тем не менее заявил твердо:
– Это не мы. Нас там не было.
– Тихо ты, как тебя… Яшка! – прикрикнул Акимов, ощущая, как у самого сосет под ложечкой. – Кто мертвый? Где?
– Т-там, – ответил Анчутка, указав туда, откуда они прибежали.
– Пошли, – распорядился Сергей, – только тихо.
Они с готовностью закивали: понятно, не дураки.
…Там, где заканчивались могилы, на полянке, эдакой терраске, которая полого спускалась к воде, потрескивал угасающий костер, около которого лежал человек в тельняшке, спиной вверх, скорчившись ошпаренным муравьем. Второй человек висел, застряв в развилке толстой ивы, проросшей сквозь ограду старого захоронения. Вся земля на этой полянке была истоптана, испещрена следами босых ног и волочения.
– Там еще один, – указал Яшка. Но Сергей и так его увидел: третий лежал лицом вниз на мелководье.
– Они же… мы их с утра живыми видели. Разговаривали, – растерянно произнес Андрюха, часто моргая.
– Кто это?
– Археологи. Этот, на иве, – Василий, в тельняшке – Сашок…
Акимов слушал вполуха: присев на корточки, он аккуратно, чтобы не наследить, повернул наклейкой вверх бутылку, что валялась у костра. На дне плескалось еще на полстакана жидкости.
– Ситро, – вздохнул он, потом спросил ребят: – Картошки нету?
– Есть. – Яшка сбегал, принес.
Акимов, оглядевшись, увидел пустую консервную банку, осторожно плеснул на донышко из бутылки, отрезал ломтик картофелины, поместил в жидкость. Картошка порозовела.
Его обдало могильным холодом. Акимов вскочил и бросился бежать обратно, за ним безо всяких колебаний помчались оба оборванца. Ни за какие пироги они тут не останутся одни.
Обратная дорога – бегом, с падениями и матюками – заняла не более получаса. И вот уже вся компания ворвалась в отделение, далее – в кабинет, где уже битый час Остапчук мучился с самогонщицей Домной Лещовой, шестидесяти семи лет, беспартийной (не привлекалась, не состояла, не имела, не была…).
Выхватив табельное оружие из кобуры, Акимов навел его прямо в старухин сморщенный лоб. Она не то чтобы испугалась, но удивилась до смерти:
– Ты чего, чего?
Акимов, красный, мокрый, с налитыми кровью глазами, просипел:
– Ты, старая, немедленно отвечай: кому продавала пойло в бутылках из-под ситро?
– Ничего я не знаю, – решительно заявила она.
– До трех считаю. Раз…
– Что же это творится-то? – с трусливым вызовом заговорила бабка. – Товарищ милиция…
– Сергей, не дури, опусти ствол, – подал голос Остапчук.
– Два.
