мне, тут ночевать? А если…»
Сергей снова замотал головой, будто вытряхая из уха эту назойливую муху. Черт знает что такое!
Вернувшись к кострищу, он убедился, что бутылка из-под ситро по-прежнему на месте и, за исключением той малости, которую он использовал для эксперимента, содержимое не тронуто.
Акимов чиркнул спичкой – в ее свете блеснул маленький кружок. Подняв то ли монетку, то ли кулон, он разглядел голову какого-то растрепанного длинноволосого бородатого мужика со вздернутым носом. Физиономия у него была глумливая до безобразия. С другой стороны был изображен какой-то крылатый лев.
Сумерки разрезал свет фар, послышался рев двигателя. Прибыла следственная группа. Началась рутинная работа.
Причину смерти двоих фельдшер назвала тотчас же:
– Отравление.
– Древесный спирт? – не подумав, спросил Акимов.
Медичка подняла красивую бровь, улыбнулась:
– Да. Вы, товарищ лейтенант, откуда знаете?
– Что я, первый день служу? По следам, – проворчал Сергей, пряча глаза, но фельдшер уже отменила неуместную мимику.
– Прошу прощения. Конечно, вы правы. Слепота, судороги, посинение – и все. Клиническая картина – как из пособия. Вот с этим по-другому, интересно, – она указала на третьего, извлеченного из воды. То ли раки, то ли рыбья мелочь уже попробовали его на зуб, но сильно повредить еще не успели.
– А что тут интересного, доктор? – спросил старший группы, освещая погибшего фонарем.
– Сами видите, признаков отравления нет, – пожала она плечами, – и в ноздрях песок, и в гортани. Рискну предположить, что он захлебнулся, утонул.
– На мелководье, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес старший.
Фельдшер снова улыбнулась:
– Это уже ваше дело – разбираться. Мое – констатировать факт в пределах компетенции.
– Ну да, ну да… Волин, поди-ка сюда.
Подошел один из оперов, старший молча глянул на него.
– Строгач, – уверенно кивнул Волин, – он.
– Что, знакомый? – спросил Сергей.
– Старый знакомый. В розыске, по «мокрому», с убийством постового и завладением табельным, если не путаю, «ТТ», «люба», тринадцать ноль два. Так, Волин?
Тот вынул блокнот:
– В точку, товарищ капитан. Эль-бэ тринадцать, только ноль три.
– И где этот тринадцать ноль три? – сварливо осведомился капитан. – Обыскал двух других?
– Нету, товарищ капитан, и у них пусто. Будем прочесывать местность.
Пропавший «ТТ» не нашелся, зато собака, пущенная по следу, уверенно вывела сначала к замаскированному лазу под разрушенный фундамент. Тут обнаружились следы давнишнего обитания: два матраса на топчанах из кирпича, утварь – котелок и чайник, полбуханки хлеба, консервы. В одном месте стена обрушилась, образовавшийся отвал раскапывали, в процессе чего обнаружились остатки деревянных ящиков, маркированных инвентарными номерами.
«Паразиты, гниды, ну я вам устрою веселую жизнь, – зло думал Сергей, поминая Анчутку с Пельменем, – дядя, там такое-сякое, больше не будем, прастити! Попадитесь мне…»
– Акимов! – позвал старший группы. – Слушай, у вас тут филиал Эрмитажа. Монеты, которые ты нашел…
– Монеты? – переспросил Сергей. – Я только одну нашел, а их что, много?
– На наш век бы хватило, – заверил капитан, – много. Что-то на земле, кое-что по карманам распихано. Так вот, монеты эти, знаешь ли, даже не николаевские…
Он не договорил. Вновь залаяла собака – не басовито, а с повизгиванием, довольно, потом и проводник позвал их с каким-то щенячьим восторгом в голосе:
– Товарищ капитан, сюда! Тут такое!
Собака, огромный лохматый пес, пасть чемоданом, визгливо взлаивала, нарезала круги, скребла когтями так, что комья разлетались: мол, там же, там!
Из тайника в двух метрах под землей извлекли девять деревянных, обитых жестью ящиков. Вскрыли один – и прямо сверху, на упаковке, лежал рукописный, в спешке составленный реестрик: Репин, Тропинин, Айвазовский, Врубель… Посмели лишь надорвать упаковку одной картины – и, убоявшись блеска перспективы, оставили в покое.
– Товарищ Акимов, поздравляю, – ухмыльнулся старший, пожимая руку и хлопая по плечу, – конечно, с перепившимися бандитами мало радости возиться, хотя «любу» тринадцать ноль три хорошо бы отыскать… Но ты все равно – орел! Считай, и клад нашел, и вон чего. Я лично в этом ничего не понимаю, но, думаю, пора сверлить дырку в кителе. Волин! Подбрось товарища до отделения, оттуда звякни в главк, пусть сориентируют, куда отсигналить. И мухой назад.
Волин выполнил приказ.
Акимов, с наслаждением давая покой гудящим ногам, все пытался уложить в голове события этого бестолкового распрекрасного дня, когда обратил на себя внимание Остапчук. Он с нездоровым для него энтузиазмом спешил предоставить товарищу телефон, предложить чайку и вообще демонстрировал подозрительное усердие.
Улучив момент, Сергей тихо спросил:
– Саныч, в чем дело?
Остапчук прошептал в ответ:
– Я не виноват! Серега, Христом Богом… только отвлекся на звонок – фьють, а гаденышей и след простыл.
Пока Акимов укладывал в голове масштабы катастрофы из-за утраты двух ключевых свидетелей, упомянутые «гаденыши» мчались на электричке на три вокзала, добрым словом поминая покойного Василия. Все-таки есть свои плюсы в вольной жизни, особенно если необходимо по-тихому свалить.
Следующее утро выдалось особенно жарким. Из трудовых лагерей вернулись ребята, вожатых прибавилось, так что у Оли выдался законный выходной. Переделав домашние дела, она как раз колебалась между долгом и стремлением еще поваляться. Победил долг: мама просила оттащить Наталье еще два «практически почти утвержденных» образца, в которые надо было внести изменения согласно генеральной линии.
Собрав образцы в папку, девушка отправилась к хибарке Введенских.
Вокруг было мирно и спокойно, несмотря на то что день был рабочий, так и тянуло предположить, что нынче воскресенье. Беззаботно трещали в траве какие-то насекомыши, малыши под присмотром бабулек ковыряли совками песок, заунывно заводил песню «Старье берем!» невесть откуда забредший сюда старьевщик, гремели пустыми крынками возвращавшиеся «с города» молочницы, одна из них уже голосила сиреной, пытаясь согнать кормилицу с крыши чужого сарая, в которой та преспокойно проедала дыру.
Было жарко-жарко, лениво-прелениво, тихо-претихо…
Подойдя к хибаре и уже собираясь постучаться, Оля отчетливо услышала, как внутри произнесли: «Князев». Причем обладательнице голоса вроде как нечего было делать в этом доме.
«Странно. Наталья – и Палычева зазноба?» – удивилась девушка.
Больше она ничего такого не подумала, а, быстро оглядевшись – вокруг не было ни души, – легко и беззвучно скользнула за густой сиреневый куст под окном обитаемой половины хибарки.
И принялась подслушивать.
Спросили бы ее в обычное время: «Хорошо ли так делать?» – и Оля без колебаний ответила бы, что это есть дело, недостойное мыслящего человека и противоречащее морали социалистического общества. Однако именно сейчас она была склонна думать, что пионеру есть дело до всего.
– Наталья Лукинична, своим противодействием вы сами против себя свидетельствуете, – говорила Палычева пигалица («Сергеевна», – вспомнила Оля), – а ведь мне показалось, что вы меня поняли
