Илья повернулся к ней, взял за обе руки и внимательно посмотрел в глаза.
- Ты меня не обманываешь? Дело действительно только в этом?
- А в чем же еще? - растерялась Наталья.
Действительно, какие могут еще быть причины, чтобы повременить со свадьбой, если любишь человека так давно?
- Я подумал, может быть, тебе нужна отсрочка, потому что ты… ну, одним словом, хочешь разобраться со своими отношениями с Павлом. Или с каким-нибудь другим мужчиной. Например, с этим австрийцем, о котором постоянно твердит Соня. Нет?
- Нет, - твердо ответила она. - Никаких других мужчин. И уж конечно, не Павел. Только ты. Но не сейчас, хорошо? Давай повременим
- Давай.
Ей показалось? Или в голосе Ильи она услышала облегчение? Нет, конечно же, показалось.
Наталья снова посмотрела на дверь, ведущую в здание прокуратуры. Ну почему эта женщина не уходит? Стоит, звонит кому-то по мобильному. Сколько можно звонить? Или она не уходит специально, ждет кого-то? Кого? Павла? Следователя? Почему не идет, наконец, домой, ведь суббота, почти десять вечера? Неужели там что-то серьезное с Пашей? Он говорил, что какие-то неприятности… Господи, хоть бы все уже закончилось! Пусть он похоронит Милену, если надо - Наталья ему поможет все организовать, и на похороны придет, если он попросит, и на поминки, будет рядом, только пусть уже все закончится. Пусть он переживет свое горе, перестанет так сильно пить и начнет работать, и тогда можно будет не беспокоиться о нем и не ездить к нему после работы, не выслушивать его стенания и бесконечные рассказы о Милене, которые ей, в сущности, совсем неинтересны. Да, она ему изменяла. Ну и что? Он что, святой? Почему всем мужчинам изменять можно, а ему одному нельзя? Ему, не очень молодому и прилично пьющему нищему наркополицейскому. Тоже мне, сокровище для молодой состоятельной красавицы. Просто удивительно, как она столько лет его терпела, и не просто терпела, а была ему верной подругой, заботилась о нем, кормила, лечила Да ей памятник надо при жизни ставить, а не удивляться, что у нее был любовник. Ей-то, Наталье, Павел достался в лучшем своем виде, молодым, сильным и здоровым, когда он пил все-таки не так много, как впоследствии, а Милена получила его уже в достаточно потрепанном виде.
Внезапно на Наталью накатило дикое раздражение на Павла и на дочь. Они душат ее, требуя то одного, то другого, Павел - внимания, времени и душевных сил, Соня - денег и благ, они не дают свободно радоваться жизни, не дают любить Илью. Надо все сделать по-другому: надо приложить все силы к тому, чтобы Паша как можно быстрее оправился от потрясения, встал на ноги, и пусть Сонька живет с ним, раз ей так хочется. Пусть носит наряды Милены, пусть пользуется ее косметикой, духами, пусть тратит ее деньги, если они еще остались, пусть делает, что хочет. Пусть только они оба, Паша и Соня, оставят ее в покое. А она выйдет замуж за Илью и будет счастлива.
Она тут же устыдилась своих мыслей. Ну разве так можно? Сонечка ее девочка, ее маленькое солнышко, а она сидит в машине любовника и строит планы, как бы отделаться от нее. Какая гадость! И Паша тоже… Он так страдает, так мучается, а она злится. Это неправильно Его можно понять: он стыдится того, что Мила ему изменяла, он не может поделиться этим ни с кем из друзей-мужчин, самолюбие не позволяет, и раз уж так сложилось, что на сегодняшний день у него нет никого ближе бывшей жены, разве имеет она право его отталкивать? Он просит о помощи, и отказать ему будет просто бесчеловечным.
- Наташенька, так я не понял, что все-таки случилось у Павла? Из-за чего весь сыр-бор? Ты говорила, кого-то убили?
- Он так сказал, - вздохнула она. - Какого-то наркомана, которого он близко знал.
- А почему с этим нужно бежать к следователю, который занимается убийством Милены? Это что, как-то связано?
- Наверное. Паша говорит, что Милу убили, потому что хотят его запугать. Это все как-то связано с его службой. Подробности он не рассказывал.
- А, тогда понятно. Ты голодна?
- Немного, - улыбнулась она. - Я сегодня даже пообедать не успела А ты?
- Зверски! Давай выйдем, прогуляемся, может, хоть киоск с хот-догами найдем.
- А если Павел выйдет?
- Да подождет твой Павел, ничего с ним не случится. Подышит воздухом десять минут, ему полезно.
Ну вот, Илья тоже сердится на Пашу. Как же сделать, чтобы никого не обделить вниманием, никого не обидеть?
Почему-то Наталье совсем не приходил в голову вопрос: как же сделать, чтобы быть счастливой?
***
Евгений Леонардович Ионов знал, что пошел на сделку. Он считал себя слишком старым, чтобы иметь право поддаваться соблазну самообмана, поэтому не искал красивых оправданий и ничего лишнего не придумывал. Он так много лет и сил отдал Программе, что хотел увидеть хотя бы начало ее реализации, чтобы умереть спокойно. Чтобы, уходя из этой жизни, знать, что все было не зря. Именно поэтому он дал согласие на то, что Программа будет реализовываться тогда, когда это будет выгодно с точки зрения политики, даже если все расчеты и прогнозы покажут, что момент выбран неудачно. Неудача в этом контексте означала, что эффект от реализации, безусловно, будет, и мощный, но, увы, кратковременный, то есть не на длительную перспективу, а лет на пять-семь. Но для политической жизни этого вполне достаточно, ибо президентский срок - всего четыре года, и за пять-семь лет можно дважды обеспечить выборы.
Условия соглашения, которое Ионов, не кривя душой, сам для себя называл не иначе как сделкой, согласовывались только с ним, даже ближайший соратник Дмитрий Шепель ничего об этом не знал. Руководство Фонда и все его сотрудники искренне полагали, что Программа вступит в действие именно тогда, когда обе сферы - и правоохранительная, и криминальная - единовременно достигнут нужной для максимального эффекта кондиции. Однако же, как и при всяком слишком затянувшемся ожидании, цель постепенно стала отступать на второй план, а на первый вышел сам процесс интересной, увлекательной, необычной и высокооплачиваемой работы. Никто уже не верил в то, что момент реализации настанет, и сотрудники просто от души наслаждались работой, которую любили и которая давала возможность безбедно существовать.
Что ж, давешние слова Шепеля понять можно, он действительно утратил веру в Программу, и ценность той идеи, ради которой он так старался много лет, померкла перед повседневными заботами. Сейчас ему куда важнее сохранить мир в семье и не разрушить отношения с женой и сыном. По большому счету, думал Ионов, это правильно, потому что Дима уже в том возрасте, когда семейные ценности становятся самым важным, самым главным и приходит понимание того, что все остальное, в том числе и карьерно-служебное, не имеет значения. Сам же Евгений Леонардович столь тщательно на протяжении многих лет выстраивал собственную независимую старость, что связи с семьей практически разрушились, и у него ничего не осталось, кроме Программы - любимого своего ребенка, которого он создал и вырастил, и теперь хочет увидеть, как тот встанет на ноги и заживет самостоятельной взрослой жизнью. Только увидев своими глазами его первые уверенные шаги, сможет Ионов спокойно отойти от дел и, бог даст, легко и быстро умереть. Дальше пусть ребенок развивается самостоятельно, выживет - хорошо, не выживет - значит, судьба у него такая.
Он не любил ездить с этим водителем, молчаливым и надменным, но служба охраны загородной резиденции не позволяла посетителям приезжать со своими водителями. Незачем посторонним людям знать этот адрес, этот дом и маршрут проезда. Если посетитель, которому разрешен визит, сам за рулем - пожалуйста, а если нет, то за ним высылали машину со «своим» водителем, проверенным вдоль и поперек, и потом отвозили назад.
И еще Ионову не нравилась эта манера назначать деловые встречи поздним вечером, а иногда и ночью. Нет, он все понимает, высокий государственный муж занят настолько, что другого времени для разговора у него не найдется, но все это здорово попахивало «теми» временами, когда самые важные политические вопросы решались в ночной тиши кабинетов за тщательно закрытыми дверьми и зашторенными окнами. Простые люди спокойно спят в своих постелях, а руководство страны не дремлет и вершит судьбы, без сна и отдыха, не щадя живота своего. Сталинщина какая-то, право слово.
И Рублевку, по которой они ехали, Евгений Леонардович тоже не любил, ибо живущие здесь люди олицетворяли собой, на его взгляд, неправильное отношение к деньгам. Он твердо полагал, что деньги должны быть функциональны, как часы. Ему абсолютно непонятно, почему часы должны стоить десятки тысяч долларов, если точность хода остается той же, что и в часах за тысячу рублей. Зачем нужны корпуса и браслеты из платины, зачем украшать их бриллиантами, зачем платить за громкое имя производителя, если часы должны всего-навсего правильно показывать время? То же и с деньгами. Зачем, например, ставить в доме мраморный камин? Камин - это понятно, это живой огонь и тепло в любое время года, независимо от отопительного сезона и наличия электричества, и Ионов сам не отказался бы иметь его в своей квартире, но разве огонь станет живее, а воздух теплее оттого, что камин из мрамора, а не из более дешевого материала? Или взять бассейны тоже понятно, не каждому хочется плескаться в муниципальном бассейне или в оздоровительном центре, куда люди приходят с купленными или выписанными «не глядя» медицинскими справками, и какой только заразы там не нахватаешься. Свой бассейн куда лучше, и плаваешь ты в нем когда хочешь, и идти никуда не надо. Против собственно бассейнов Ионов ничего не имел и даже приветствовал, но вколачивать немыслимые деньги в то, чтобы выложить его самой дорогой плиткой, - этого он постичь не мог. Он не понимал, каким образом удовольствие и польза от плавания связаны с ценой отделочных материалов. Здесь, на Рублевке, по мнению Ионова, деньги утрачивали функциональность и изначальный смысл, и это раздражало.
