Смущений в обоих не было, и батюшка продолжил без всякого извинения:
– Дааа…, раб Божий Алексий, спаси Господи, страдальца! Вот уж у кого стезя тяжела и непредсказуема! Все перипетии твой, сын мой, только первая ступень, причем самая легкая, в его «анабасисе»…
– А кем он был то…, и почему «был»? Малыш, вроде бы ты говорила, что жив…
– А он и жив…, только, как бы завис между двумя мирами, пока Господь решает, как спасти его душу. А был ооон…, сама скажешь, дочка?
– Он…, папа…, самый лучший…, а остальное мне не важно! Ему никто не помог, все только пользовались! А он меня искал…, и нашел! Нашел и… – Большая слеза, как показалось Паше, буквально выпрыгнула…, за ней вторая, и еще несколько. Они так же неожиданно кончились, как и появились, обжигая своим касанием его руку, на которую, падая, попадали и разбивались.
Все внутри возмутилось, его сковала какая-то тяжесть, повисшая в воздухе…, тяжесть от чего-то, не имеющего разрешения силою и волею человека, тяжесть, составлявшая, уже довольно долго, одну из осей того самого станового хребта, сначала мучившая, теперь армирующая основу сил и терпения.
Павел понял важность момента, хотел остановить, но лишь приобнял и поцеловал свое, только обретенное, сокровище, давая понять, что примет все, что угодно… Он улыбнулся и прошептал:
– Твой отец не может быть плохим человеком, и он обязательно будет с нами…
– Я знаю…, я знаю… Он был «ликвидатором» или киллером…, он очень известен теперь, но…
– Павел, он действительно…, хотя…, просто он сейчас в коме – какой-то редкий случай…
– Папа осужден на большой срок, но он…, наблюдается в институте…
– Вы, наверное, слышали – «Солдат», его иногда так называют… – Паша прокашлялся, выдул залпом чашку с чаем, почти кипятком, только налитого хозяином кельи. С силой выдул воздух и, вдыхая, закачал головой, будто готовясь к длительной тираде, необходимость озвучить которую, появилась только сейчас. Он нервничал, поскольку, какое-то новое беспокойство вселилось в его разум, он явно ощутил, что этот новый, совсем неожиданный, нюанс, как-то, если уже не влияет на их с Татьяной жизнь, то обязательно, как-то отразится.
Конечно, он не только знал о таком, но и часто слышал, в свое время, разумеется, из уст отца и еще кого-то, об этом человеке. Причем он точно помнил, что интонации были, скорее, полны больше уважения, нежели того, что должны были нести по отношению к преступнику, тем более, убийце. Но не это сейчас важно… Она ждет его реакцию, а он…, а он немного рассеян от неожиданности – мысли выскочили из своих русел, смешались, запутались. Сознание, а скорее подсознание, что-то перестраивало, но ждать времени не было, и он заговорил, боясь оступиться, сказав не верное.
Самое тяжелое состояло в двойственности, и даже тройственности его мнения в отношении этого человека. Врать он не умел, а отмолчаться не мог, а потому и произнес первое, что пришло в голову:
– Ух ты! Ну так…, так ничего… Я слышал, я зна-ааю, дааа… Вот отец мой, как-то…, не то, чтобы это странно, хотя необычно нееемного… Отец мой, ты же знаешь он генерал, так вот он, как-то с уважением о нем, ну то есть, о твоем отце, отзывался… Для меня это очень важно…, то есть важно, что он твой отец, иии ты его очень любишь, и мой отец… Фууу…, какая разница… – И здесь он произнес фразу, произносимую всеми, кто попадал, в неудобную ситуация, зная его, как хорошего и отзывчивого человека, вдруг потом узнавая о его последней «профессии»:
– Ну значит у него не было другого выхода!… – Священник, поняв, что начатое им, поставило молодого человека в сложное положение по отношению к Татьяне, и что виновником этого был он сам, решил акцентировать тему на моменте, ради которого и была она затронута. Батюшка пошел на крайние меры:
– Дети мои, простите меня старого брюзгу, я хотел вас успокоить, а лишь внес нервозность… – я же ради примера!..
– Да все хорошо, отец Иоанн. Я, правда, подробностей не знаю, но, наверное, судьба не легкая…
– Да вы даже не представляете какая – один сплошной ужас, а главное, на мой взгляд, человек не может остаться человеком, пройдя все это – он смог! И ещё, я вот тут, с мирской точки зрения, пробовал себя на его место ставить…, грешно говорить, но вам…, гм, гм, скажу… так вот, с точки зрения мирских, материалистических понятий…, в общем, вспоминая себя в молодости, я бы поступил во многом так же… мня, мня… ннн-дааа…, будучи молодым, конечно!… – Дальше батюшку остановить уже не представлялось возможным, и молодые люди, обнявшись, обратились в слух, тем более, что хозяин был увлекательный рассказчик, а многого и Татьяна не знала…
Я наслаждался сияющим видом молодых людей… Нет, нет! Не подумайте, что внешность материального мира играет большое значение в мире духовном – совсем нет! Но я видел их внутренний, в котором происходило до боли знакомое. Души их с восторгом выдавали нотки, которым вторил я. Словно давно заученная, но лишь раз проигранная мелодия зазвучала вновь!
…
Прошло два дня с момента встречи Павла и Татьяны, вот-вот должно было произойти событие, возможно многое определяющее в их жизнях. Остановившись в квартире сестры отца Иоанна, влюблённые решили получить брачный венец без благословления родителей, к тому же, это сегодня было не возможно…
Это время прошло в постоянных беседах, чтениях книг святых отцов, молитвах, в чем участвовал и молодой человек, сначала нехотя, после увлекшись и окунувшись в новый, доселе неизвестный мир, которым жили оба, близкие ему, человека…
Да, да, к священнику он проникся настолько, что не стесняясь, рассказал ему о всей своей, впрочем не долгой, жизни, чему последовала, хоть и продолжительная, но ненавязчивая, проповедь. На многое он теперь старался смотреть иначе… Именно старался, поскольку сразу, даже понимая и принимая, переменить свое мировоззрение не удавалось никому. Всегда это путь длинный, и прежде всего, тяжелый в преодолении себя самого, ведь новое – это изначально признание ошибочности прежнего!…
Молодая пара стояла посреди храма. Впереди них, расположившись лицом к иконостасу, отче читал нараспев соответствующий отрывок из Евангелия. Над головой молодых держали венцы. Таинство, еще несколько дней назад, никем не предполагаемое, сегодня, казалось, наконец, сбывшимся долгожданным событием. Мысли о нем, как-то одновременно, пришли всем троим, сразу после окончания рассказа батюшки об отце Татьяны.
Тогда оба, пораженные, не совсем привычной трактовкой и необычным взглядом на чужую жизнь, долго еще находились под впечатлением, и лишь начав задавать вопросы, потихонечку оттаяли. Не на все отец Иоанн имел ответы – чего-то не знал, чего-то сам не понимал, а врать не хотел. Он надеялся, что до чего-то дойдут сами, что-то просто скрыл, как тайну, когда-то слышимой, исповеди…
Они держались за руки, я слышал все их мысли. Странно, но большинство их было о готовности и желании жертвенности ради друг друга, каждый был благодарен за сегодняшний день, осознавая, что его могло и не быть.
Я, наконец, начал понимать, что существуя духом, не ставишь себя ни на чье место. Максимум, что могло проскочить в моем сознании – это некоторая похожесть, с чем-то из оставшегося, как след, в моей памяти. Очень многое из повествования батюшки, мне показалось не то, чтобы близким, а скорее не удивительным и довольно реальным. Человек, о котором был этот рассказ, не находил во мне никакого отклика, я вообще не чувствовал его ни среди живущих там, ни среди находящихся здесь. Хотя эмоции, переживаемые слушателями и самим рассказчиком, захлестнули и меня. Я постарался помолиться о его душе, но почему-то, первый раз ничего не вышло. На что Ангел дал понять: «Не тебе это делать, но о нем многие молятся!»
В его словах была загадка, ведь нельзя никому запретить молитву, ни здесь, ни там, в Царствии Небесном… – здесь, нельзя молиться только о себе… Поразмыслив, я пришел к выводу, что нахожусь между этими мирами, как бы в промежуточном отрезке – это и может быть причиной, о которой мне просто не нужно знать.
Мысли мои собственные перешли на второй план, а вот занимавшие Павла, завладели сознанием. Они отталкивались от судьбы отца Татьяны, иии…, и он, и она, размышляли на одну и ту же тему, но подходили к ней по-разному.
Девушка, зная, к каким решениям пришел в свое время отец, в подобной ситуации, опасалась повторения подобного и с любимым. Она просила Бога, что если уж суждено пострадать, то пусть вся тяжесть этого упадет на нее. Не прося избавить, она благодарила за имеющееся сейчас, в надежде, что многое решиться по просьбам и молитвам…
Павел же дал себе слово не дать в обиду свое сокровище и просил разума и мудрости, чтобы совершенное им не привело к тому, с чего начались мучения и несчастья «Солдата». Хотя, как человек, и уже муж, он понимал, что неся новую ответственность за любимую, он не сможет, скорее всего, сориентироваться правильно, не имея навыка и, в каких-то моментах, будет переть той же тропой, что Алексей…, хотя «той же» не бывает!
