Бледный Гордон резко поднялся. Я было подумал, что он сейчас полезет в драку. Но нет, он сдержался, быстро, почти бегом кинулся из комнаты, обернулся в дверях, посмотрел на меня. Было в его глазах что-то непередаваемо гнилое, как будто заглянул в окно в болотной трясине.
— Запомните, гниды, все, что за Уралом, — моё! — прокаркал он своим глухим, лязгающим голосом. — Не вздумайте сунуться, кишки выпущу зараз!
С этими словами он покинул квартиру, охрана, громко топая, устремилась за своим вождем.
— Вот конек бзделоватый! — перешел на блатное арго Уколкин, как только за Гордоном захлопнулась дверь. — Весь воздух испортил.
— Видели? Все, что в Сибири, все его! Ермак какой, а? — сказал Абашидзе, продолжая скалиться.
— А я что вам говорил? — заметил Кедров, зябко пожимая плечами. — Это такая опасная скотина…
— Откуда его Саманов откопал? — спросил я Уколкина.
— Черт его знает! — ответил тот. — Кажется, сынок какого-то его лагерного дружка. Гордон — это по матери фамилия. А отец — Куценко, то ли Гоценко — рецидивист, грязь тюремная. Бандит — разбои, убийства. В законе был, большой авторитет. Где Саманов этого гаденыша откопал, никто не знает. Он ему самую грязную работу поручал. В глубинке, сюда не допускал.
— Старик наблюдал за ним с интересом, — добавил Кедров. — Говорил, что любопытно смотреть, как гены сказываются.
— Донаблюдались! — вздохнул я. — О «Мираже» он может что-нибудь знать?
— Нет, — покачал головой Уколкин. — К планированию его никогда не допускали, только к силовой работе.
— Ну и что теперь с ним делать? — спросил я.
— Почести воздать надо! — улыбнулся Абашидзе.
— Трудно, — с сомнением произнес Уколкин. — У него много людей. Он действительно может взять под контроль большинство приисков за Уралом.
— Ну и надо отдать. «Мираж» больше может стоить, чем все сибирские прииски, — сказал Кедров. — Оставим себе Архангельск и займемся наконец делом. Командировки сорвались, время уходит. Если будем с Гордоном воевать, сорвем все дело с алмазами, а Сибирь можем и не выиграть — все потеряем.
— Без приисковых денег «Мираж» не пойдет, — заметил Уколкин.
— Я дам! — вступил Абашидзе.
— Условия? — спросил я.
— Пятьдесят!
— Ишь ты! Тебя Саманов на десять приглашал!
— Так это Саманов!
— Ну понеслось! — сокрушенно произнес Станислав. — Сейчас все передеремся!
— Надо у Гордона отступного взять, — подал трезвую мысль Уколкин. — Пусть забирает сибирские прииски, но пусть заплатит.
— Сколько возьмем? — спросил уже уставший улыбаться Абашидзе.
— Столько, сколько нужно для «Миража», — сказал Кедров. — Я думаю, это правильное решение. Гордон все же не дурак, ума хватит откупиться.
— Раз уж начали, давайте продолжать. Как «Мираж» поделим? — спросил я.
— Поровну, — вздохнул Абашидзе.
Кедров согласно кивнул. Уколкин как-то неопределенно махнул рукой — после, мол, разберемся, но вслух ничего не сказал. Переговоры с Гордоном поручили вести Кедрову — он после Саманова лучше всех владел информацией по всем подразделениям синдиката и наиболее аргументированно мог прижать эту черноглазую гадюку.
Похороны на Ваганьковском кладбище прошли спокойно и торжественно. Я особых пристрастий к этой церемонии не питаю, поэтому раньше других поспешил в «Можайский», захватив с собой одного необычного гостя, разделявшего мои стремления как можно быстрее покинуть последнее пристанище Саманова и вернуть себе душевное равновесие с помощью хорошей дозы алкоголя.
Полковник Генштаба в запасе Александр Вартанов знал Саманова по фронту и никакого отношения к золотому синдикату вроде бы не имел. Что-то, конечно, знал, о чем-то догадывался, как, например, о причине, заставившей Владимира Георгиевича сменить фамилию, но сам он в делах Саманова, кажется, не участвовал, в отличие от всех остальных, присутствующих на похоронах. Из всех гостей он был мне наиболее симпатичен, и потихоньку мы разговорились.
— Видите ли, Сергей, Володя был очень храбрый человек, очень! — рассказывал Вартанов. В его голосе прослушивался характерный акцент — он был наполовину армянин. — Наш комполка, Захарченко, очень его ценил. Под Кенигсбергом он поставил Володю командовать батальоном (так случилось, что повыбило всех старших офицеров), и Володя в течение суток сделал бешеную карьеру — от командира взвода до комбата; правда, и от батальона осталось-то не больше роты. И только он получил это назначение, как вдруг на наш участок приехала странная бригада — пять или шесть офицеров, среди них два полковника, а ниже майора не было никого. Для меня, ваньки-взводного, зрелище удивительное: на передке, на передовой то есть, такая кавалькада! Захарченко и тот войну майором закончил, а здесь — аж два полковника. Оказалось — адъюнкты академии Генштаба. Приехали решать учебную задачу. Силами нашего полка. А в условия этой задачи входила атака высотки как раз на участке батальона Володи. На этой высотке уже две трети этого батальона и полегло. Взять не смогли. А тут и снаряды у артиллеристов наших на исходе, нечем огневые точки подавить, Захарченко и пережидал.
Ну, а адъюнктам ждать недосуг — диссертации писать спешили. Странно, да? Война — и диссертации. Но было! Дали приказ атаковать — по их разработке, без артподготовки. Володя-то не первый день воевал, понял сразу, чем такая атака закончится. И отказался выполнить приказ.
Для того чтобы людей в атаку повести, смелость, конечно, нужна. Но, чтобы, находясь в здравом уме, отказаться выполнять приказ в условиях передовой, смелость нужна особая. Такой отказ был равнозначен приговору. Володе сразу посулили расстрел, и, поверьте, это была не пустая угроза. Но он уперся. Дело закончилось бы плохо, если бы не Захарченко. Он дал понять академикам, что в случае этого расстрела не сможет помешать снайперам, снайперам противника, разумеется, несколько сократить число настойчивых адъюнктов. Они правильно поняли намек и отбыли, попрощавшись весьма холодно.
— Да, — вздохнул я. — Он упоминал что-то о долге, который не сумел отдать. Очевидно, имел в виду этот эпизод.
Вартанов кивнул, медленно выпил рюмку «Смирновской». Я заметил, что алкоголь действует на него слабо, впрочем, и сам я почти не пьянел сегодня — сказывалась эмоциональная перегрузка последних дней.
— Странный конец для человека с таким характером… — хотел я было порассуждать о возможных причинах суицида Саманова, но Вартанов перебил меня:
— Ничего странного здесь нет. — Он вновь наполнил наши рюмки. — Просто король умер естественной смертью — от яда.
— Как это? — сразу не разобрался я в смысле этой невеселой шутки.
Вартанов внимательно посмотрел на меня оценивающим взглядом. Видимо, он колебался, и я решил его немного подстегнуть.
— Как прикажете вас понимать? Насколько я помню, вас не было у Саманова одиннадцатого сентября?
— Володя не мог уйти из жизни таким образом, — пояснил Вартанов свою мысль. — Он был не только смелым человеком, но и, как бы правильнее это сказать, фаталистом, что ли. Если угодно, считал, что его судьбой руководит Провидение, что она предопределена.
— То есть?
— То есть это было не самоубийство.
Я отметил, что в голосе Вартанова не было и тени сомнения.
— Для такого утверждения очень мало оснований, — осторожно заметил я.
— Я как раз и собираюсь заняться поиском этих оснований, — сказал Вартанов, помедлил и добавил: — И приглашаю вас составить мне компанию. Мне известно, что Володя возлагал на вас большие надежды, да и вы сами как будто испытывали к нему чувство симпатии?
Я согласно кивнул.
— Кроме того, — продолжал Вартанов, — я могу оказаться полезен для последнего Володиного проекта — «Мираж», кажется? Во всяком случае, он меня об этом просил.
Эге! Все же перебрал я в этот вечер. Заинтересованным лицом оказался товарищ полковник, а я не разглядел.
— Все это достаточно серьезно, давайте перенесем на завтра, — осторожно вышел я из разговора.
Вартанов достал дешевенький бумажник и протянул мне визитную карточку.
— Я буду ждать вашего звонка в течение трех дней. Потом уеду из города на месяц. Вы правы: все весьма серьезно, и, поверьте, позвонить мне — в ваших интересах.
С этими словами полковник откланялся и ушел из ресторана. Тотчас же ко мне подскочил Уколкин. Он был сильно под градусом.
— О чем это ты с ним говорил? — громко прошептал он, приблизив ко мне красное, потное лицо.
— Да так. Саманова вспоминали.
— Ты с ним поосторожней будь! — конспиративное шипение Уколкина прервалось длительной икотой.
— Ты бы спать пошел, что ли. — Я плеснул в стакан минералки, протянул ему.
Он оттолкнул стакан, вздохнул глубоко, прикрыл на секунду глаза. Когда он снова взглянул на меня, я поразился перемене — теперь он выглядел абсолютно трезвым.
