Анастасия Платоновна не успела ничего ответить, раздался звонок. Она бросилась к телефону. Послушав, расслабленно вернулась в кресло и сказала:
— Тебя.
Когда Василий Леонтьевич подносил трубку к уху, вид у него был испуганный.
— Что? Когда это? Как ты узнал этот телефон? Послушай, Роман… Ах та-ак? Да, это телефон моей жены. Пусть бывшей. Я никогда не обещал тебе, что не появлюсь здесь. Давай не будем устраивать дискуссию. Что значит обманывал? Перестань ты пороть эту ерунду! Что значит бросил? Тебя бросил?! Погоди, когда я приеду, мы с тобой поговорим. Скажи мне… погоди, скажи мне: Таня с мамой уехали? Тогда дай мне Татьяну. Что значит не можешь? Ты что там задумал?!
Василий Леонтьевич положил трубку. Лицо у него было белое.
— Я немедленно еду.
Вскоре после того, как все ушли, Леонтий Петрович попытался лечь спать. С очень большим трудом ему удалось это сделать. Просто лечь, не говоря уж о том, чтобы заснуть. Крутился в постели, истязая подушку. Очень скоро он пожалел о том, что настоял на уходе Евмена Исаевича. Пусть малоприятный, пусть проныра, пусть обстряпывает свои малоблагородные газетные дела, но с ним можно было поговорить, объяснить, почему не стоит верить этому последнему, напечатанному на машинке письму. Как ужасно быть отцом сына-клеветника. Сынок, зачем ты так поступил, сынок? Никто, никто не может отнять у человека его судьбу-биографию. Да, я не понимал тебя, да, я разлюбил твою мать, но не хотел же я ей такого зла, никакого вообще не хотел. Мне не жаль для нее процветания. Сходящий с ума человек никому не должен быть за это благодарен. Сказавший человеку: «ты свел меня с ума» — да горит в геенне огненной.
Они договорились с журналистом завтра поутру отправиться на дачу к Василию Леонтьевичу и спросить у него — зачем?! Для чего было придумано все это хитрое, подлое и трусливое развлечение? Часы показывали половину третьего ночи. Петриченко обещал заехать к восьми. Значит, ждать еще более пяти часов. Тоскливо стало подполковнику от этой цифры. Сколько дополнительных часов уже начавшейся душевной пытки! Кто так глупо договорился с Петриченкой? И почему тот сам не догадался, раз так хитер, что надо раньше? И почему телефона не оставил? Пусть бы спал здесь. Пол у комнаты вон какой большой.
Терпеть не было уже никаких сил, тем более что большая часть их была отправлена на борьбу с призраком старшего брата. Кровать казалась Леонтию Петровичу могильной плитой, под которой, налившийся соками чуждого воображения, стал распрямляться давным-давно похороненный Игнатий. Он уже встал там, в гробу, на четвереньки и силится, мертвяк, приподнять трухлявую крышку. Когда Леонтий Петрович закрывал глаза, у него появлялось ощущение, что кровать покачивается.
Подполковнику трудно было отделаться от капитанского видения еще и потому, что при жизни брат был до чрезвычайности похож на него. Он мог мучить, даже не возникая в сознании лично, а подло помогая Леонтию Петровичу припомнить свое собственное лицо. А его-то бреющийся мужчина видит ежедневно. Может быть, имеет смысл отрастить бороду, как психиатр? Бред, сказал себе подполковник и опять резко и обреченно перевернулся с правого бока на левый.
Куда, куда уводит тебя измученная мысль твоя, Леонтий Петрович, остановись!
Подполковник вскинулся и с надеждой посмотрел на циферблат будильника. Ах та-ак! Время могло идти настолько медленно только в том случае, если бы стрелки вращались в среде значительно более плотной, чем воздух. И только в этот момент Леонтий Петрович осознал, что в его комнате не потушен свет. Вот он-то и мешает расслабиться сознанию, вот он-то… вот его уже и нет. Щелкнув клавишей выключателя, Леонтий Петрович удовлетворенно хихикнул. Но радость была недолгой. Он перестал видеть циферблат будильника. Нельзя же следить за движением времени, всего лишь прислушиваясь к его стуку на стыках секунд. Но и здесь изощренная мысль подполковника нашла выход. Командирские! Но где они? И это вспомнилось. Леонтий Петрович стал на колени перед старомодным своим шкафом, открыл загадочно скрипнувшую створку, вдохнул запах нафталина, нашел жестяную коробку, достал оттуда часы с фосфоресцирующими каплями на циферблате и остриях стрелок. Ничего, что без ремешка. А откуда они у меня? Неприятный задался сам собой вопрос. Брат, наверное, подарил, с неотчетливым сарказмом подумал подполковник и затрусил к кровати.
Все хронометрические переживания и надежды оказались, конечно, напрасны. Сна не прибавилось. Раздраженная бессонница захватывала новые территории. А время выжидало. Выйдя на грань отчаяния, Леонтий Петрович вдруг рассмотрел вдалеке спасительный выход. Ведь совершенно необязательно ждать Петриченку с его дурацкой машиной. Можно же отправиться на дачу на электричке! Ведь уже почти четыре часа. Более того, уже четыре часа две минуты.
Леонтий Петрович стал торопливо одеваться.
Отправившись бриться, он сделал еще одно взбадривающее открытие. Рассматривая свою физиономию в зеркале, он пришел к выводу, что ему не следует бояться, что собственное отражение может по совместительству работать привидением Игнатия. Капитан умер молодым, и эта красноносая обветренная личина в мутном стекле не может иметь к нему никакого отношения.
Во сколько может отправляться первая электричка? В пять? в полшестого? Как добраться до вокзала?
На некоторое время эти мелкие бытовые размышления отвлекли старика от его глобального отчаяния: так примерно хлопоты по устройству поминок смягчают нам ужас потери родственника.
Но только уселся Леонтий Петрович на когда-то изрезанное и кое-как заштопанное дерматиновое сиденье в прохладном грязноватом вагоне, как все прежнее накатило на него с новой силой. Как будто угрызения совести тоже отдохнули.
По-утреннему гулко грохоча, поскрипывая, вытаскивая колеса из переплетения свивающихся и развивающихся путей, поезд повлекся в нужном направлении. Измученный, красноносый, несчастный старик в самом углу вагона с отвращением рассматривал вид за окном. Бледно-серое, покрытое изморосью утро.
Путь подполковнику предстоял недальний. Каких-нибудь сорок минут. Народу в вагоне было мало, и вели себя пассажиры так, словно понимали, что Леонтию Петровичу нужно побыть одному. Ни одного лица, только затылки. Ни один омерзительный газетчик, ни один невыносимый беженец не осквернил своим вторжением передвижной храм одинокого отчаяния.
Почти благодарностью мог бы проникнуться подполковник к такому поведению окружающей жизни, если бы имел силы задуматься над этим поведением. Он просто ехал, загипнотизированный одним мучительно разветвленным вопросом. За что ему все это? Чего от него хотят? Почему нелюбимый сын оказался такой гадиной? На кого оставить страну, если не только эти, с бритыми затылками, но и очкастые аспиранты-историки — подлецы? И что делать с братом, зашевелившимся на том свете? Может быть, он и имеет какое-то право на что-то. Но не отдавать же ему все только из уважения к тому, что он отдал богу душу. И богу ли! И опять все сначала. Клубок шипящих вопросов не переставал шевелиться в сознании. Леонтий Петрович сдавливал виски ладонями, а после прятал в них глаза.
Вдруг кто-то отвратительно разодрал на две половины дверь в дальнем конце вагона. Две неприятные личности вошли внутрь. Подозрительные. Вернее, даже не подозрительные, а подозрительно посматривающие.
Что ему надо, что?! — тихонько, фактически бесшумно ныл подполковник, сам при этом не зная, к кому он обращается: к сыну или к брату. А ведь они негодяи, с усилием подумал Леонтий Петрович. С таким усилием ящерица отламывает свой хвост, уходя от погони. Сынок наверняка заявит: сам во всем виноват! Чего, мол, бросал жену-супружницу? А брат? А он вообще гад! Он скажет, что не просто обобран, но еще и убит.
— Ваш билет!
Леонтий Петрович, разумеется, не понял, что нужно двум похмельным мужикам в одной фуражке с черным околышем на двоих и с круглой железякой в грязной подрагивающей руке.
Двум подгулявшим контролерам необходимо было похмелиться, и они вышли на раннюю охоту, рассчитывая быстренько настрелять деньжат на две пары пива. Если берешь с нарушителя полштрафа, он не требует квитанции.
— Билетик ваш, — вкрадчиво дыша перегаром, сказал тот, что был в фуражке. Оба уже профессиональным нюхом уловили, что, несмотря на благопристойный вид, престарелый пассажир не владеет проездным документом. Они даже успели порадоваться тому, что он так удобно сидит — в стороне ото всех, готовый подвергнуться вымогательству.
— Платите штраф.
Подполковник продолжал молча на них таращиться, как св. Антоний на свои видения.
— Ладно, — сказал владелец жетона, — гони пятеру, отец, и путь свободен.
— Почему? — вдруг заинтересовался таким поворотом Леонтий Петрович.
