С самого рождения Таня была очень доверчивым ребенком. Чуть позже, когда Труда показала сыну, как правильно держать на руках маленькую девочку, та без сопротивления пошла к нему на руки. Хотя он держал ее весьма неловко, Таня не выказывала ни малейшего неудовольствия. Благодаря постоянному общению с Андреасом и Ахимом Лесслерами она была приучена к суровым нежностям. И в противоположность им Бен не протестовал, когда она обеими руками хватала и дергала его за волосы.
Во второй половине дня ему разрешили поносить ее во дворе. У Якоба накопилось много дел в свинарнике, а значит, он находился в непосредственной близости к детям. Труда тоже наблюдала за ними через окно кухни, слушала лепетание младшей дочери, довольное ворчание Бена, и железное кольцо, сдавливающее ее грудь, постепенно ослабевало.
Когда Якоб вечером усадил ребенка в машину и выехал со двора, Бен стоял рядом с воротами и что есть силы махал обеими руками им вслед. Затем он пришел к Труде в кухню, сел на пол и снова занялся новой куклой.
После того как первая попытка удалась на славу, ребенка стали регулярно брать домой на выходные. Летом 83-го года Якоб приготовил комнату для младшей дочери, в надежде, что, как только девочка привыкнет, он заберет ее домой насовсем. Труде удалось отговорить мужа. Ребенок рос и прекрасно развивался у Пауля и Антонии. Окруженная спокойствием и заботой, Таня приобрела в лице Бритты Лесслер подругу детских игр, какой дома никогда бы не имела.
Дома была только Бэрбель, которая категорически отказывалась играть роль няни и к тому же для подобных занятий абсолютно не имела времени. Бэрбель была крайне занята — писала заявления о принятии ее на работу на ученическое место, ездила на собеседования. После чего была не в состоянии даже просто общаться, тем более чем-либо заниматься, так как ее в очередной раз обнадеживали, но просили подождать получения свидетельства об окончании школы. К тому же дома был Бен, заботливый и мягкий в обращении с маленькой сестрой, но — с чем Труда, пожимая плечами, соглашалась — все же несколько непредсказуемый.
С тяжелым сердцем Якоб отказался от своего плана, довольствуясь тем, что привозил дочь домой по воскресеньям и в исключительных случаях на один или два дня среди недели. Когда Таня была дома, он утром укладывал в корзинку подгузники, два куска белого хлеба с джемом, бутылку чая и брал ее с собой на прогулку. В полдень приносил домой для дневного сна. Во второй половине дня под присмотром Труды она играла во дворе, в то время как Бен при помощи всевозможных обещаний, с руками, полными ванильного мороженого и плиток шоколада, заранее отсылался в убежище на ветвях дерева.
Только он никогда там надолго не оставался. И каждый раз, когда он возникал возле сестры, Труда чувствовала страх, тисками сжимающий ее сердце. Слова Сибиллы не выходили у нее из головы, а два нападения на незнакомых девочек как будто подтверждали ее мнение. И теперь такое маленькое, беспомощное существо, как Таня… Труда подметала двор, пока не оставалось ни малейшего стебелька, стояла у кухонного окна, в то время как за ее спиной громоздилось выглаженное белье, каждый раз выскакивала наружу, стараясь помешать Бену отнести малышку в сарай.
Указательный палец, грозя, так часто поднимался вверх, что к вечеру рука Труды болела. Когда прожитый таким образом день проходил, Труда снова концентрировала на нем свою любовь, так как кроме нее он так мало имел от жизни. За каждый шлепок она вознаграждала его лакомством, за каждое бранное слово — ласковым поглаживанием. И иногда проливала несколько слезинок, понимая, что он не в состоянии связать одно с другим: ему нельзя было объяснить, почему он не должен делать то или это. И пусть другие делали это хоть сто раз, ему было нельзя.
Около трех Якоб приехал домой. На обед ничего не было приготовлено. Труда сидела за кухонным столом, уставившись перед собой. Мимоходом Якоб заметил куртку, висящую на крючке в гардеробе. Сначала его голос прозвучал только удивленно:
— Откуда она взялась?
Ему пришлось задать свой вопрос трижды, раз от раза повышая голос, прежде чем Труда подняла голову.
Она посмотрела сквозь него, как будто он был стеклянным. Затем безучастным голосом пояснила:
— Бен нашел ее в яблоневом саду. Он снова пролезал под проволокой. Не спрашивай меня о том, как выглядит его спина, она полностью исколота и ободрана. Я выбросила его рубашку, она вся разорвалась. Нечего уже зашивать. Естественно, она также была вся в крови.
— Нашел… — протяжно сказал Якоб, оставив без внимания конец ее объяснения.
Последовал длинный вздох, он подошел к столу и остановился с ней рядом.
— Когда все же?
Она чуть приподняла плечи:
— Сегодня утром, приблизительно в десять часов. После завтрака он немного побегал.
Она держалась на своем, даже когда Якоб стал энергичнее требовать от нее правды. «Нет, ночью Бен оставался дома! Честное слово, клянусь могилой матери, нет!» Он лежал в своей кровати. Ведь Труда уже сказала ему об этом утром. Если бы Якоб заглянул к нему, то мог бы убедиться сам. По-видимому, после вчерашнего рейда Бен обессилел. Труде пришлось его будить. Такого еще никогда не случалось. Только после завтрака он вышел из дома, но недолго отсутствовал. И ободрался так сильно о колючую проволоку. Труда говорила и неотрывно смотрела в прихожую.
Выглядевшая вполне безобидно куртка висела на крючке гардероба. И у Якоба возникло чувство, будто этим крючком ему сверлят между лопатками. Он сел напротив Труды и взял ее крепко за руки, удерживая их на поверхности стола. Затем откашлялся и сказал:
— Но может быть, все было и по-другому. Ты рядом с ним не была. Ты ведь не станешь утверждать, что бегала с ним к саду?! — И через несколько секунд добавил: — Вчера я как раз хотел поговорить с тобой об этом.
Она не смотрела на него. Якоб не отрывал от нее глаз, ожидая увидеть какую-нибудь реакцию на лице: вздрогнувший мускул, мигание глаз, указывающие, что за последние часы она полностью не окаменела. Трудно было понять, слышит ли она его на самом деле.
Спокойным тоном, тщательно подбирая слова, он описал, какие мысли появились у него со вчерашнего дня. Газеты! Предположение, что они оба втайне друг от друга подозревают своего сына. Значит, для подозрений есть причины. Свои соображения он честно и открыто ей высказал:
— В течение всех этих лет ты боялась, что он нападет на Таню. Своими страхами ты меня чуть с ума не свела. Впоследствии я тоже поверил в это. Но он ни разу ничего плохого ей не сделал. И в понедельник тоже, только взял на руки, как это делал всегда. И я подумал, если чужая девушка встретится ему на дороге и он то же самое попробует проделать с ней, тогда все пройдет не так уж благополучно. Ты знаешь, о чем я говорю. Чужая девушка может наорать на него и обругать.
Наконец случилось, чего Якоб больше всего ждал, — Труда кивнула. Он еще сильнее сжал ее руки и, добавив немного убедительности в голосе, уверил:
— Я не верю, что он что-либо сделал дочери Эриха. — Затем сказал слова, которых боялся: — Однако в стеклянной банке, которую я вынес в воскресенье из его комнаты, был лоскут материи. Грязный, но, кажется, он был голубого цвета. И в газете было напечатано, что она носила голубую куртку. Я ничего тебе об этом не сказал, потому что не хотел, чтобы ты волновалась. Но я подумал: кто знает, что он каждый раз тебе приносит. Ты ведь мне об этом не рассказываешь. Приносил ли он домой еще что-нибудь, кроме того лоскута?
Труда безмолвно покачала головой. Якоб неуклюже кивнул.
— Думаю, — протяжно сказал он, — нам нужно поговорить с Хайнцем. По крайней мере спросить, когда Эдит, то есть фрау Штерн, от него ушла. Вероятно, он также знает, куда она хотела отправиться. Не хочешь ему позвонить?
Труда снова покачала головой, на этот раз сильнее, при этом она истерически засмеялась:
— Я? Лучше ты ему позвони. И что ты сделаешь, если он тебе скажет, что было только нанесение ущерба имуществу?
Якоб не знал, что ему и думать по поводу замечания жены, и не решился спросить, что это должно значить. Труда громко вздохнула и объяснила:
— Скорее всего фрау Штерн потеряла куртку. Бен не мог ей ничего сделать, так как находился дома. Я ведь не спала всю ночь. И услышала бы, если бы он вышел. И в пять часов я уже встала, а он еще лежал в постели. Я сказала тебе об этом, когда разбудила тебя. Почему ты не проверил мои слова и не посмотрел сам? Тогда бы мы сейчас с тобой так не разговаривали.
Несколько секунд она молчала, и было слышно только ее тяжелое дыхание. Наконец она спросила:
— Ты уверен, что это куртка фрау Штерн?
Якоб сначала только кивнул, затем пояснил:
— Абсолютно уверен! И я спрашиваю себя, как она могла оказаться в саду, обнесенном забором. Ни один человек, если только он не сумасшедший вроде Бена, не станет лезть сквозь колючую проволоку.
