– Вот и нашел, – кивнула Вика. – Все правильно. Если нашел, слушай... Надо же когда-нибудь поговорить... Только без обиды, договорились? Ты мне не сделал ничего плохого, я, надеюсь, тоже... Слов дурных тоже друг другу не бросали, правильно?
– Говори, Вика, я слушаю.
– Прощаемся, Андрей, прощаемся, – повторила Вика, словно убеждая саму себя. – И с тобой тоже. Особенно с тобой.
– Почему?
– Ты слаб...
– И этого достаточно, чтобы...
– Не перебивай. Ты же сам сказал, что слушаешь... Вот и слушай. Я не привыкла к таким отношениям, которые у нас с тобой сложились... И не собираюсь к ним привыкать. Ты вот потешился в этой кроватке... Не подумай, что я тебя упрекаю, ничуть, идея была моя, я ее и осуществила... Просто называю вещи своими именами. Так вот... Потешился и пропал. Тебя охватило раскаяние? Разочарование? Отвращение? Брезгливость? Не знаю. И не хочу знать. Не желаю. Пропал мужик? Пропал. Рядом живет? Рядом. На расстоянии вытянутой руки, на расстоянии телефонного звонка. Не звонит телефон. Значит, я свободна в своих поступках, мыслях, даже в своих ошибках я свободна.
– Вика! – взмолился Андрей. – Но ты же должна понять, что я...
– Что ты? У тебя переживания? Переживай. Молча. Про себя. А о твоих горестях знает весь город.
– Нет, – возразил Андрей. – Я никому с ними не навязываюсь.
– У нас с тобой немного было встреч, но не было ни одной, чтобы эта тема не вылезла так или иначе. Я готова проникнуться твоими бедами. Но я не могу заниматься только этим. И не хочу заниматься только этим. Ты не виноват. Ты искренен, ты такой, какой есть. Ты еще не наелся своим горем... Прости, я сознательно говорю жестче и грубее, чем думаю. Ты не освободился от своей любви и поэтому не готов общаться с другими людьми. Со мной, в частности. Не готов. Я тебя не упрекаю, не обвиняю, я объясняю тебе свое поведение. И только.
Андрей сделал большой глоток воды из горлышка зеленой бутылки. Вчитавшись в этикетку, он снова поставил бутылку на стол, вдвинув ее среди пустых тарелок.
– Хорошая вода, – сказал он.
– Ты думаешь, только с тобой несчастье случилось? Они случаются со всеми. Но никто со своими переживаниями не идет к людям, разве что уж совсем прижмет до невыносимости. Думаешь, у меня все прекрасно? Думаешь, мне не о чем грустить? У меня поводов не меньше. Ты знаешь о них что-нибудь? Не знаешь. Это тебя не касается. У нас с тобой новая страница, и наносить на нее старые кляксы... Я этого не делаю. Я не хочу писать по исписанному. Пыталась, но не могла. Кто-то другой на моем месте вел бы себя иначе. Но я веду себя вот так, и это единственно возможное мое поведение. Никак иначе не могу. Но я никого и не насилую своим настроением, своими бедами и несчастьями, своими разочарованиями. Все мои болячки остались дома. Мокрая подушка, пустые бутылки, предсмертные записки – все осталось под замком. А я – вот она. Весела, счастлива, готова к дружбе и любви. Как говорится, бери меня, я вся твоя.
– Ну что ж, – растерянно проговорил Андрей. – Если ты все это понимаешь так...
– Да при чем тут я?! – воскликнула Вика. – Думаешь, Пафнутьеву легче? Думаешь, ему вот так просто и приятно возвращаться в свою конуру? Ведь он каждый вечер мечется в панике – куда деваться? Как провести несколько часов до того времени, как заснет? И он выпивает стакан водки, падает в кровать и старается быстрее отключиться. Он жаловался тебе на свою жизнь?
– Ты была у Пафнутьева дома?
– Была. И еще буду.
– А почему ты говоришь это с таким вызовом?
– Потому что я сообщаю тебе нечто важное. Для меня, во всяком случае.
– Ты и Пафнутьев? Павел Николаевич? – Удивление Андрея было столь велико, что он забыл обо всем, что сказала Вика до этого. – Я правильно понимаю?
– Да, Андрюша, да. И подтяни челюсть, она у тебя отвисла.
– Ты и Павел Николаевич... – повторил Андрей в полнейшей растерянности.
– У нас с ним кое-что завязалось... Авось не развяжется. Пафнутьев – отличный парень.
– Чем?
– И это спрашиваешь ты?
– Я спрашиваю, чем он отличный парень для тебя?!
– Есть такое полузабытое слово... Великодушие.
– И это... и это все?
– Андрюша, милый... Все остальное, вместе взятое, не потянет и на половину этого качества. Оно вмещает и щедрость, и бескорыстие, и доброту, и преданность. Изящество мыслей и чувств, если уж на то пошло.
– А я? – спросил Андрей с какой-то детской беспомощностью.
– Тебя заклинило. Ты видишь только свое прошлое.
– Это плохо?
– С людьми ты живешь сегодня, а не в прошлом. У всех случались беды. И надо иметь мужество или то же великодушие, чтобы к людям выходить свободным от своего прошлого, выходить готовым общаться сегодня, сейчас, за этим столом, на этой улице, в этой кровати.
– Но мы не можем избавиться от своего прошлого! – почти закричал Андрей.
– А от него и не надо избавляться. Пусть оно будет в тебе. Но пусть оно будет именно в тебе, а не снаружи. Вот и все, и потом, Андрей... Это твое состояние... Оно ведь не кончится сегодня или завтра, что бы между нами ни произошло. Оно не кончится, Андрей. А жить втроем... Не хочу.
– Ну что ж... – проговорил Андрей. – Пусть так... – Он не был готов к такому разговору, он вообще впервые в жизни слышал такие слова о себе, причем от человека, от которого никак не ожидал их услышать. Он только начал отходить. Вика едва начала занимать его мысли, его чувства, и вдруг... То ли он слишком уж долго предавался своему горестному одиночеству, то ли у нее не хватило терпения.
– Помнишь, как мы с тобой здесь слегка пошалили? – Вика похлопала ладошкой по кровати. – Помнишь? Сколько прошло времени? Месяц? Два? Во всяком случае, больше месяца. Ты объявился? Нет. Ты заткнулся. Месяц – это жизнь. Это тридцать дней, тридцать ночей, а сколько вечеров... А часов! Ты представляешь, сколько это часов, минут, секунд! Андрюша... Бывают в жизни моменты, когда считаешь секунды, когда секунды кажутся долгими и мучительными... С тобой такое случалось?
– Да... Но ты и Павел Николаевич... Я никак не врублюсь, Вика.
– А что тут такого уж удивительного? Я чуть старше, чем выгляжу, он немного моложе, чем кажется... Да-да, Андрей, он гораздо моложе, чем ты думаешь... Просто его роль в нашей жизни – это роль старшего... А что касается остального, что касается быта... Тоже все складывается не самым худшим образом... У него однокомнатная квартира, у меня однокомнатная квартира... Мы их меняем на одну трехкомнатную в центре города...
– Уже присмотрели?
– Да! – с вызовом сказала Вика. – Да, Андрюша. Все у нас прекрасно, все отлично. И отвали. Отвали, Андрюша. Проехали.
– Значит, далеко зашло...
– Далеко, быстро, неожиданно и, надеюсь, необратимо.
– Желаю счастья, – сказал Андрей, поднимаясь.
– Да ладно тебе дурь молоть! Ничего ты нам не желаешь. Не до того тебе сейчас... Сам же говоришь, что врубиться не можешь. Вот врубишься, тогда и пожелаешь. Если пожелаешь. Андрюша.
Когда Костя внес горячую сковородку с яичницей и сыром, Вика сидела одна, перед ней стояли два стакана красного вина. Сидела она, откинувшись назад и запрокинув голову. И улыбалась из последних сил. Нет, она ни о чем не жалела, ни в чем не раскаивалась, но слова, которые произнесла беззащитному человеку, такие слова никому не даются легко, и часто проходят годы, прежде чем удается простить себя за такие слова, вымолить у самого себя прощение или хотя бы их подзабыть, чтобы не скребли в душе, чтобы не тянулась рука к телефону каждый раз, когда вспоминаешь человека, на которого выплеснул их в какой-то странной жажде выговориться и сразу, навсегда все поставить на свои места.
– А где этот... – Костя замялся, не зная, как назвать ночного гостя. – Где этот прекрасный молодой человек, который так потряс мое воображение своей мужественной внешностью?
– Он заскакивал на минутку... Какие-то у него дела, какие-то заботы... Слышишь? – Вика повернулась к окну – со двора послышался отчаянный рев мотоцикла. – Торопится.
– Ночью? – удивился Костя.
– Костя, – медленно проговорила Вика, – торопятся больше всего ночью. И, как ты сам понимаешь, не на работу.
– Куда же он торопится?
– К себе. Он к себе стремится и никак не доберется.
– Доберется, – проговорил Костя, поднимая свой стакан.
– Да, – Вика раздумчиво посмотрела на него. – Тебе тоже далеко ехать, не забыл?
– А не страшно оставаться одной с вывороченной дверью?
– Скалку вставлю в ручку, цепочку накину, газовый баллончик под подушку положу...
– Во времена! – усмехнулся Костя. – Раньше красивые женщины цветы клали под подушку, письма от любимых, чувствительные романы... А нынешние – газовые баллончики. Надежный хоть баллончик-то?
– Надежный.
– Проверенный?
– И не один раз.
– От Павла Николаевича небось?
– Ты угадал, Костя. От него.
– Тогда ладно, тогда ничего, тогда счастливо оставаться. – И он медленно выпил вино из своего стакана. – Неужели я все-таки должен сейчас куда-то ехать?
