В трубке наступила тишина, прерываемая лишь трескучими разрядами на линии. Черняков принюхивался к приманке, пробовал ее на вкус.
– Напрасно ты это затеял, Игорь, – вкрадчиво произнес он после напряженной паузы. – Большие люди будут тебя искать. И найдут, не сомневайся. И тогда ты пожалеешь не только о своем поступке. Ты пожалеешь, что вообще родился на свет.
– Знаю, – вздохнул я. – Поэтому намереваюсь вернуть товар. Вам лично. Но мои мытарства должны быть вознаграждены. Я хочу, – недолго думая, я брякнул, – двести тысяч долларов. Сумка возвратится к вам в целости и сохранности. А я буду молчать.
– Конечно-конечно, – задумчиво пробормотал Черняков в далеком московском кабинете. Наверное, представлял меня умолкшим навек, с дыркой во лбу или с отрезанным языком. И такая картина нравилась ему настолько, что дыхание его участилось. Все, что он хотел, это заманить меня в ловушку и забрать героин. Названная мной цена интересовала его в данный момент меньше всего, поэтому торговаться он не стал, а спросил деловито:
– Как думаешь произвести обмен?
– Мой человек, тот самый Леха, – вдохновенно врал я, – он явится в указанное мной место с сумкой. Я тоже хочу получить сумку. В ее содержимое входят двести тысяч, спальный мешок и любой настоящий паспорт, без разницы, чей.
– А ты? – обеспокоился Черняков. – Где будешь ты сам?
– Рядом. Леха вас проводит, если все пройдет нормально.
– Меня? – вскричал он. – При чем здесь я? Я пришлю…
– Вы приедете лично, Леонид Александрович, – перебил я его. – Завтра же. Получите свой товар, рассчитаетесь за доставленное беспокойство. Ни с кем другим мы дела иметь не будем.
– Я просто физически не успею, Игорь. Поезд…
– Не смешите меня. Существует еще в России «Аэрофлот», а у вас машина имеется, «БМВ», если я не ошибаюсь. Для такой куколки восемьсот километров – тьфу! И не заметите, как в Курганске окажетесь.
Думал он так долго, что рубликов десять запросто набежало. Но я Чернякова не торопил, понимал, что в его голове сейчас роится слишком много лихорадочных мыслей. В первую очередь план захвата героина, а вместе с ним и мифического Лехи, который должен был вывести на меня киллеров.
– Где и когда мы встретимся? – угрюмо спросил он наконец. – И как я узнаю твоего товарища?
– И вы, и он будете при сумках, не ошибетесь, тем более что там, куда вы явитесь, лишнего народу не бывает. Выставочный центр помните? Да? Отлично. У входа в него вам и надлежит появиться завтра в семь часов утра. Только не опаздывайте, чтобы мне не пришлось искать других покупателей.
Дважды повторять я не стал, наоборот, заставил бывшего всемогущего шефа продемонстрировать, насколько хорошо он усвоил урок. После чего задал каверзный вопрос:
– Послушайте, Леонид Александрович, а почему фирма называется «Айс», почему не «Айсберг»?
– По-английски это означает «туз», – ответил он в некотором замешательстве. – Правда, не «айс», а «эйс», но все равно похоже.
– Пиковый?
– Почему обязательно пиковый?
– Потому, – наставительно сказал я, – что это бандитская масть.
Прежде чем нажать кнопку отбоя, я позволил Чернякову насладиться моим издевательским смехом.
Утром, днем и вечером я вел сугубо растительное существование, то есть воспринимал окружающую действительность, но сам никакой активности не проявлял. Ни Марина, ни Верка разговорами мне не докучали, смущенными монашками шмыгали мимо меня, развалившегося перед телевизором с дистанционным пультом в руке. Не знаю, как там наложницы в гаремах, но обе мои изрядно эмансипированные дамы на поверку оказались самыми настоящими дикарками, не готовыми к раскрепощенной любви втроем. Честно говоря, я даже был рад такой их стыдливой реакции, потому что и сам ощущал себя не в своей тарелке.
Один раз, правда, Верка попыталась рассказать мне о вчерашнем призраке, представившемся Рубеном, но я живенько спровадил ее на кухню готовить бутерброды и кофе. Минут этак через двадцать глаза у нее заблестели нездоровым блеском, и я, догадавшись, что она успела вынюхать свою кокаиновую «дорожку» в ад, вообще потерял всякое желание вступать с ней в мистические дискуссии. Впрочем, общаться с абсолютно трезвой и здравомыслящей Мариной тоже не было никакого желания.
На экране мелькали знакомые лица телеведущих, рекламные блоки, отрывки из фильмов, репортажи из разных точек планеты, которые почему-то все как один были либо драматическими, либо совсем уж трагическими. Исключение составляли президентские хроники, призванные настроить народ на оптимистический, созидательный лад. Президент всея Руси кого-то принимал, а кого-то собирался посетить, что-то обещал, а кое-что даже гарантировал. Его изможденное лицо чекиста, забывшего о сне и отдыхе, сохраняло при этом такое неподражаемо доверительное выражение, что хотелось немедленно завербоваться в сексоты или даже собственноручно казнить парочку олигархов. Вот какое это было замечательное лицо! Выдавали президента лишь глаза, запавшие так глубоко, что и выражения их не прочитать. Глаза эти выглядели такими же пустыми и непроницаемыми, как у президентского двойника в передаче «Куклы».
После многочасового сидения у телеэкрана я почувствовал себя совершенно отупевшим. Но главной цели мне удалось достичь – день с горем пополам подошел к концу. А убивать время было несравненно проще и приятней, чем людей.
Незадолго до полуночи я стал собираться в свой последний крестовый поход. Марину с Веркой пришлось заталкивать в спальню чуть ли не силком, они все хотели помахать мне ручками с порога. Не стоит, сказал я им. Это будет слишком напоминать проводы в последний путь. Вы лучше встречайте меня на пороге, когда я вернусь. Если вернусь.
Морозная ночь поприветствовала меня удивительно крупными и яркими звездами, рассыпанными по небосклону. Зато луна была такой маленькой, словно решила не иметь ничего общего с грешной землей и незаметно отдалялась подальше.
К Дворцу молодежи я пробирался по тропам, проложенным через заснеженный парк. Оттого, что где-то заунывно выла собака, тропы эти казались мне звериными, а тривиальный парк культуры и отдыха – непроходимыми дебрями. И я спешил на свою главную и последнюю охоту.
У входа в выставочный центр, где и днем не бывало многолюдно, не наблюдалось ни одной живой души. Притаившись за елью, я долго осматривал окрестности, пытаясь выявить признаки возможной засады: сигаретный огонек, покашливание, скрип снега под чьими-то стынущими ногами. Ничего и никого. Я был здесь один, и одиночество это казалось таким полным, как будто все люди тайком от меня переселились с Земли на планету погостеприимнее.
Приблизившись к пандусу, выгнувшемуся перед стеклянными дверями наподобие бетонного мостика, я обнаружил, что снег, валивший с утра, замел все следы и лежал теперь нетронутый, девственночистый, приглашая меня отметиться здесь самым первым. Пришлось многократно прогуляться вверх и вниз, чтобы создать впечатление оживленного паломничества клиентов за холодильным оборудованием. Особенно тщательно утоптав снег перед входом, я пригляделся к двери и обнаружил, что она опечатана милицией.
Бумажка с печатью держалась на алюминиевой поверхности кое-как, сорвать ее, скомкать и зашвырнуть подальше не составило ни малейшего труда. Один из ключей, любезно возвращенных Пашей Воропайло, нырнул в замочную скважину без малейшей запинки, и я облегченно перевел дух. Было у меня поначалу такое опасение, что кто-нибудь расстарается, заменит замки. Но этого не случилось.
Створки металлической решетки с недовольным скрипом пропустили меня внутрь. Запершись изнутри, я очутился в тишине, от которой звенело в ушах. Лунного света, проникающего сквозь сплошную стеклянную стену, вполне хватило, чтобы совершить обход помещения.
Дверь, которая когда-то была потайной, зияла безобразной дырой, оставшейся на месте выбитого замка. Потолкав ее плечом, я догадался, что она заколочена гвоздями, и оставил ее в покое.
Реквизит выставки несколько видоизменился за время моего отсутствия. Исчезли компьютер, принтер и факс, отсутствовали конвекционная печь, две кофеварки, миксер и контактный гриль. Надо понимать, эти предметы срочно понадобились доблестным милицейским штурмовикам в качестве вещественных доказательств. Но, забрав дорогие сувениры, они оставили кое-что на долгую память о себе: меловой контур Серегиной фигуры на месте его казни. Контур можно было бы принять за детский рисунок, если бы не черный корж запекшейся крови там, где подразумевалась голова.
Завершив обход, я занялся оборудованием наблюдательного пункта. Установил перед стеклянной стеной, забранной сплошной решеткой, два стула, на один уселся сам, а на другой взгромоздил ноги. Решил не курить, чтобы не обнаружить себя пламенем зажигалки или красной точкой тлеющей сигареты. Невозможно было предугадать, когда именно силы противника начнут стягиваться к месту основных событий, и мне не хотелось рисковать.
