— Мой знакомый попал в автомобильную катастрофу. Он живет в очень далеком районе города, ко мне было ехать ближе, поэтому я привел его к себе.
— Вы сообщили в полицию, сэр?
— Разве я должен это делать?
— Вы сами сказали, что вам известны наши правила. У нас приличная гостиница, и правилами нашего отеля желательно избегать конфликтных ситуаций любым способом. Особенно тех ситуаций, от которых за милю пахнет полицией! Мы уважаем закон и не хотим вступать в конфликты с представителями власти…
— Я вас не понимаю! О чем вы говорите? Почему вы решили, что нахождение в моем номере человека имеет какое-то отношение к полиции? Я вас уверяю, что вы ошибаетесь! Мой друг не вступал ни в какие конфликты с законом! Поэтому я не понимаю наш разговор.
— Вы иностранец, поэтому…
— Послушайте! Я регулярно оплачиваю номер. В правилах отеля записано, что я не могу принимать в моем номере гостей?
— Нет, но… Но вам лучше отвезти этого человека в больницу и самому сообщить в полицию! Мы не хотим неприятностей. Я так понимаю, что ваш друг иностранец, как и вы?
— А вот это не ваше дело!
— Нам не нужны столкновения с эмиграционной службой! У нас приличный отель. Вашего знакомого следует немедленно отправить в больницу…
— У него не настолько серьезные повреждения.
— Все равно — о дорожных происшествиях обязан докладывать в полицию каждый! А если у вашего знакомого есть оформленная страховка, то вам лучше отправить его в больницу, а не держать у себя.
Все это начало раздражать. Я постарался держать себя в руках, но все равно мой голос прозвучал резко:
— Так я и сделаю! Все остальное вас не касается! Это не ваше дело! Занимайтесь своими проблемами!
— Вам следует…
Я захлопнул дверь прямо перед его носом. Одну неприятность я уже нажил. Разумеется, эта гостиничная крыса не собиралась сообщать ни в какую полицию. Скорей всего, он преследовал две цели: убедиться, что здесь не пахнет черным криминалом, и получить с меня деньги за молчание. Но этот неприятный диалог еще раз убедил меня в том, что следует немедленно снять квартиру и уехать из отеля. Я дал себе слово заняться поисками квартиры прямо завтра, с утра. Когда я вернулся обратно в гостиную, мой больной перевернулся на другой бок и стал дышать ровнее. Я попытался раздеть его и укрыть пледом. В моих руках оказались его брюки, и я случайно перевернул их… На ковер из карманов высыпалась целая пачка стодолларовых купюр.
Это были самые настоящие, новенькие купюры. Сначала я онемел. Потом решил, что самым разумным поступком будет… пересчитать их. В кармане видавших виды джинсов бродяга носил пять тысяч семьсот долларов новыми стодолларовыми купюрами. Было от чего задуматься… Я сложил деньги в ровненькую пачку и положил обратно в его карман. Когда я закончил делать все это, глаза бродяги были широко открыты и направлены прямо на меня.
Взгляд его не был злым. Скорей всего, просто любопытным. И очень спокойным… Меня просто поразило это ледяное спокойствие, застывшее в голубых глазах. Взгляд его принадлежал трезвому человеку в полном сознании, и был вполне разумный — если можно быть разумным в такой ситуации. Я чувствовал всю сомнительность положения, в которое попал. И еще: меня поразило странное сравнение, сразу пришедшее мне на ум, сравнение, которое я никак не мог объяснить… Дело в том, что мне показалось, что бродяга смотрел на меня так, как смотрят на какое-то экзотическое насекомое, изучая его повадки. Без страха, пытаясь понять. Мне давно не приходилось оказываться в таком глупом положении. Чтобы нарушить напряженное молчание, я громко сказал по-русски:
— Я не собирался брать твои деньги! Они просто выпали из кармана. Видишь, я положил их обратно-туда, где они лежали раньше…
Он продолжал молчать. Вместе с любопытством (оказывается, насекомое было говорящим!), в его глазах появилось легкое ехидство. Что-то типа «оправдывайся, а я послушаю…». А губы тронула легкая усмешка. Казалось, он смеется надо мной.
— Как ты себя чувствуешь?
Снова никакого ответа. Я повторил вопрос по-английски. Реакцией снова был полный ноль. Я давно уже швырнул злополучные брюки с деньгами с кресло — там, где была сложена вся остальная одежда. Имея такую сумму денег наличными, можно было хоть купить себе приличные туфли?
— Как твое имя? Кто ты? Где ты живешь? Ты ведь где-то живешь, правда?
Снова — никакого ответа. Глаза бродяг следили за мной теперь с нескрываемым ехидством. Казалось, он видит насквозь мое волнение и растерянность, и его безумно забавляет вопрос, что я собираюсь предпринять дальше, как из всего этого выпутаться. Я пошел в ванную, набрал горячей воды, захватил аптечку, которая у меня была, и, смыв кровь, сделал некое подобие перевязки. Все это время бродяга покорно повиновался моим неуклюжим медицинским движениям (доктор из меня оказался никудышный), и молчал, молчал, молчал. Кроме явных и открытых ран на лице, были очень большие синяки в области грудной клетки и живота. Некоторые показались мне совсем свежими, а некоторые — очень старыми, потому что имели желтоватую окраску и явно заживали.
— Что с тобой произошло? Кто на тебя напал?
Губы бродяги искривились. Невероятно, но он смеялся надо мной! Смеялся неприкрыто, откровенно, и засмеялся бы в голос, если бы у него не были разбиты губы. И если бы не было так сильно ранено лицо…
— Ты не хочешь говорить, кто на тебя напал? Ты их боишься? А может, мне следует обратиться в полицию?
Снова — неприкрытая усмешка и никаких слов.
— Где ты живешь? Где находятся твои вещи? Как твое имя? Ну хоть это ты можешь сказать?
Ситуация становилась просто катастрофической. Я бесился — потому, что, ничего не говоря, он превращал меня в посмешище. И еще потому, что поражался сам, как просто он смог стать главным в такой непредсказуемой ситуации, в таком странном положении, ведь главным явно был он, а не я.
— Ладно. Не хочешь говорить — не говори. Лежи молча и постарайся уснуть. Утром придет врач.
Я потушил свет и ушел, даже не обернувшись посмотреть, какой у него взгляд теперь. Утром я позвонил врачу. Пришел один из моих эмигрантских знакомых — бывший врач из Одессы, не сумевший подтвердить на английском языке медицинский диплом. В Одессе он был довольно известным хирургом, а в Штатах работал в доме престарелых чернорабочим по починке мели, сантехники и электропроводки. Но я надеялся, что он не потерял своих медицинских познаний. Так и произошло. Внимательно осмотрев больного, он выписал несколько дешевых лекарств, дал советы и сказал, что минимум неделю ему необходим полный покой. Я вышел его проводить, и более подробно мы разговорились внизу, в холле. Он сказал так:
— Его били, и били жестоко. К тому же не один день. На его теле есть совсем застарелые гематомы, которым не меньше месяца. Судя по внешним признакам, внутренних кровотечений и разрывов органов нет. Но ситуация все равно очень серьезная. Есть тяжелое сотрясение мозга. За ним нужен уход. Ты действительно не можешь отправить его в больницу? Тогда пусть хотя бы не встает с постели и пьет лекарства.
— Чем его били?
— Кулаками. Может, дубинками. Я не исключаю и кастеты. Судя по его ранам, удары наносились со страшной физической силой. У женщин не бывает такой силы, так что это явная работа мужчин. К тому же мужчин, способных наносить профессиональные удары — например, бывших полицейских, телохранителей… И вообще, этот человек крайне истощен, просто доведен до предела истощения. Я вообще удивляюсь тому, что он жив. От таких ударов он должен был бы умереть. То, что он выжил, я объясняю просто выносливостью его организма. Кому-то он здорово насолил. Странно, за что могли его так избить, если по виду он бедняк? Может, он знал что-то или видел, но тогда было бы проще его убить… Возможно, его пытали, чтобы выудить какие-то сведения? Это ближе всего к истине. Его должны были бить не один час, чтобы отделать вот так. Похоже на пытку.
— Он действительно мог умереть от таких ударов?
— Я же сказал — удивляюсь, как он не умер! Ему повезло, что не было кровоизлияния в мозг. Но если бы избиение продолжалось чуть больше, ничто бы его не спасло. Ты знаешь, за что его так?
— Нет, к сожалению.
— И вообще — кто он такой?
— Понятия не имею! Я нашел его просто на улице.
— Где нашел?!..
— На улице… ночью…
— И привел к себе в дом?! Ты?! С твоим положением?! И будешь лечить, тратить деньги?! Ты не в своем уме!
— Я знал его раньше. Вернее, видел и слышал… Он русский.
— Вот как… У него нет страховки?
— Думаю, нет. И виза, скорей всего, просрочена.
— Тебе следует показаться хорошему психиатру.
— Возможно, я так и сделаю. Потом.
Я заплатил ему гонорар, и он ушел, пообещав молчать. Это обещание означало, что скоро в Лос-Анжелесе не останется собаки, которая не будет знать о том, что я лечу какого-то сомнительного бродягу, да еще и привел его к себе. И версии этого чудовищного (с точки зрения общественного мнения обывателя) поступка будут покруче, чем любой детективный роман! В ход пойдет все — от незаконных детей с криминальным бизнесом до шантажа, а, значит, на несколько недель вся русскоговорящая колония обеспечена хорошей темой для обширных сплетен! Но мне почему-то было на все это глубоко наплевать.
