— Не должен, товарищ капитан, я такого понимать. Уж извините меня великодушно, но не могу. Даже по сгоревшей газете, если профессионально работать, можно определить, что это за издание. У нас, помню, во время одной операции на Северном Кавказе был такой прецедент. Дом во время нашей атаки сгорел вместе с убитыми бандитами. Он был обстрелян термобарическими гранатами и, по сути дела, уничтожен. Деньги, которые были завернуты в газету, тоже сгорели. Но эксперты определили, что газета турецкая. Даже по останкам! Сумму тоже назвали. Заметили даже, что часть денег была фальшивой. Все это по пеплу, который тоже поддается анализу, если работать профессионально!
— Хорошо, значит, следственная бригада, прикрепленная к вам, работала внимательно. Эксперты понимали, что можно использовать. У нас же во всех трех случаях, когда произошли взрывы, осмотры производились, судя по протоколам, весьма поверхностно. Я бы такой протокол просто вернула в оперативную бригаду. Но у них свои порядки. Нас в других областях, тем более в судебно-медицинской экспертизе иных регионов, к сожалению, не спрашивают.
— Ладно. Так какие улики кроме газеты есть против Скоморохова?
— Имеются не только мелкие и почти недоказуемые улики типа той самой газеты. Есть мощный мотив, который сразу отметили в следственном комитете и посчитали его достойным тщательной проверки. Квартира Елены Анатольевны. Угловая трехкомнатная полнометражная, расположенная на Тверской улице, рядом с памятником Юрию Долгорукому. Из окна кухни открывается вид на него, пусть и сбоку. Я даже не представляю, сколько такая квартира может стоить. Могу только сказать, что больше миллиона долларов. Семья Скомороховых не так давно покупала себе жилье по ипотеке и сейчас испытывает большие трудности с выплатой процентов банку.
— Это и есть мотив? — спросил я.
— А разве нет? Сотрудники следственного комитета считают это очень серьезным мотивом. Если бы все четыре взрыва удались, то единственным человеком, имеющим право на эту квартиру, осталась бы Аглая Николаевна Скоморохова. Муж и два неженатых сына Елены Анатольевны погибли девять лет назад в автомобильной катастрофе. Больше нет ни одного наследника. Правда, мотивом это называют москвичи. В столице за такие квартиры убивают. У нас похожих страстей, слава богу, пока не наблюдается. И еще вот что. Алиби отставного подполковника Скоморохова подтвердить никто не может. В день отправки посылки из Москвы он находился якобы на рыбалке. Один. Этот человек вполне мог вылететь в Москву по чужим документам, если имеет таковые, потом таким же образом вернуться и приехать домой якобы с рыбалки. Обеспечить алиби преступники стремятся в первую очередь. Правда, у них это не всегда получается. Улики часто доказывают, что свидетели, подтверждающие алиби, лгут. Приходится привлекать их к ответственности.
— Да, про эти истории с алиби мне Новиков много рассказывал и просил не сильно на этом зацикливаться. Я запомнил. Думаю, что бывший подполковник спецназа ГРУ без особых проблем сумел бы обеспечить себе стопроцентное алиби с кучей свидетелей. Естественно, только в том случае, если бы у него была в этом острая необходимость.
Капитан Саня молчала, позволяя мне обдумать полученную информацию. Я, вообще-то, к высказанному мотиву отнесся так, словно прокисшей квашеной капусты объелся. Но, наверное, я мог оказаться и неправым. Ведь каждый человек, в том числе и офицер спецназа, имеет полное право относиться к деньгам по-своему. Но мне не верилось, что мужик, служивший с такими же офицерами, как я, воспитывавший солдат в духе чести, мог пойти на преступление корысти ради, убивать ни в чем не повинных людей таким вот жутким способом. Деяния подобного рода совершенно справедливо именуются террористическими.
При этом я прекрасно понимал, что все люди являются только продуктом общественной системы. Она у нас перевернулась с ног на голову еще в девяностые годы прошлого века. Нашлись силы, которые настойчиво пытались поставить россиян на уши. Многие до сих пор пребывают в этой позиции. Попривыкли. Сейчас общество вроде бы пытается подняться на ноги, но пока умудрилось только встать враскорячку, на все четыре конечности.
Наверное, спецназа ГРУ это тоже коснулось. Но в меньшей степени, чем других слоев общества.
Я даже попытался объяснить собеседнице свою точку зрения:
— Понимаете, товарищ капитан, иногда случается, что человек хотя бы один раз рискует жизнью, выполняя свой общественный и офицерский долг. Он готов своей грудью прикрыть солдата, даже незнакомого ему. Тут-то в нем и проявляются некоторые конкретные черты характера, не свойственные широким слоям современного общества в целом. Это из области психологии. Какой-то внутренний перелом происходит. Я не говорю, что такой человек уже становится неспособным на подлость и предательство. Но процентов на восемьдесят эта способность в нем уменьшается. Я не знаю, где и какие должности занимал Скоморохов. Но, дослужившись до подполковника, он наверняка имеет весьма богатый послужной список. Думаю, что этот человек принимал участие в боевых действиях. Наверное, прошел обе чеченские войны, да и после этого кое-чего хлебнул. Убить кого-то сгоряча, просто в свое удовольствие набить морду своему участковому — в это охотно поверю. Но не в корыстное преступление. Он наверняка опытный офицер…
— Был комбатом, — подсказала Радимова.
— Это уже стопроцентная гарантия того, что он воевал. Следовательно…
Завершить фразу мне помешал телефонный звонок. Я вытащил из кармана смартфон. Определитель показал мне номер полковника Быковского.
— Да, Страхов. Слушаю вас, товарищ полковник.
— Тим Сергеевич, сильно сейчас занят?
— В данный конкретный момент занят, но не думаю, что надолго. Я нужен?
— Нужен, товарищ капитан частного сыска. Как освободишься, сможешь ко мне заехать?
— Без проблем, товарищ полковник.
— Тогда буду тебя ждать. Никуда пока не поеду. Пропуск я на тебя закажу.
— Понял, Василий Игоревич. Как закончу разговор, сразу к вам еду. — Я убрал аппарат.
— Быковский? — спросила капитан Саня.
— Он самый.
— Как я догадываюсь, тоже по делу Скоморо-хова.
— Откуда такая уверенность? Мне лично полковник этого не сообщил.
— Интуиция. Гермес Триждывеличайший писал в своей «Изумрудной скрижали», что подобное притягивается подобным. Наверное, это работает. Наверняка действует. Я сама многократно сталкивалась с чем-то подобным. Ладно, сейчас мы не об этом. Меня интересует ваше мнение по двум вопросам. Можно ли эти взрывы классифицировать как террористические действия?
— Они были бы террористическими действиями, если бы имели своей целью запугать общество и несли бы в себе какие-то политические мотивы. Пока я такого не просматриваю. Вижу только криминал. Есть, правда, один из признаков терроризма — общественно опасное действие. Хотя этот момент часто входит в состав чисто криминальных преступлений, и трактовать дело можно по-разному. Но вся совокупность террористических признаков тут не просматривается.
— Хорошо. Пусть криминал. Значит, наш профиль. Следующий вопрос. Вы имеете возможность навести какие-то справки о личности Виктора Федоровича Скоморохова?
— Не могу обещать, но попробую. Через того же полковника Быковского попытаюсь сделать. Еще какие-то вопросы ко мне есть?
— Если что-то будет, я позвоню вам или Новикову. Он передаст. Не забывайте обо мне. Всегда буду рада сотрудничеству.
— Договорились. Если не хотите, чтобы меня на выходе из вашего здания расстреляли, то отметьте в пропуске убытие. Сегодняшний дежурный у вас подозрительный, самый что ни на есть классический мент.
Из городского управления внутренних дел я сразу поехал в штаб округа. Спустился в подвал, получил бумажечку в бюро пропусков, быстро миновал знакомые коридоры и скоро уже стучал в дверь кабинета полковника Быковского.
Василий Игоревич, видимо, работал с какими-то важными документами, и потому дверь была закрыта на ключ изнутри. Я слышал, как он встал после моего стука, закрыл скрипучую створку несгораемого ящика, гордо называемого сейфом, только после этого прошел к двери в кабинет и открыл ее.
— Заходи, Тим Сергеевич. Я тебя ждал чуть позже, но чем раньше, тем лучше.
Я опустился на старый стул, маркированный алюминиевой бляшкой и придвинутый к приставному столу. Полковник вернулся на свое место, сел, прокашлялся в кулак и лишь потом спросил:
— Как тебе в агентстве работается?
— Я всегда чувствую себя скверно, когда настоящего дела не имею. А их на меня не хватает. То ли просто нет, то ли не доверяют. На протяжении многих лет я привыкал к напряженному рабочему дню у себя в роте, и сейчас мне, честно скажу, трудно перестраиваться. А серьезных поручений для меня пока никто не нашел. Все наши детективы — бывшие сыскари. Они мне, похоже, не слишком доверяют. Если и просят кого-то помочь, то друг к другу обращаются. Считают, похоже, что между армейским разведчиком и настоящим детективом целая пропасть. Я пока никак не могу доказать, что ее можно преодолеть со специальными средствами. Военная разведка обучена таким методам. Короче говоря, скучаю пока. Изучаю правовые акты, что тоже, говорят, важно. Но не отчаиваюсь. Жду, когда что-то появится и я себя смогу показать с хорошей стороны. Тогда, думаю, и отношение ко мне изменится. А пока приходится сидеть, как в засаде, и ждать своего часа. Что же делать, товарищ полковник. У меня только два пути было из всего, что я осмысливал. Первый тот, которым я и пошел, второй — в таксисты податься. Работу охранником я сразу отмел, это не для моего характера. В бандиты по той же причине податься не могу. Просто втихомолку спиться мне не по нраву. Вот и выбрал из двух вариантов.
