— Жанзаков занимал купе целиком?
— Да. Вторая полка свободна.
— Вы держите здесь что-то из пиротехники? Смотрели, цело?
— Все на месте. Здесь спирт для протирки камер.
— Жанзаков не выпивает?
— Кажется, нет.
— А раньше?
Он уклонился от ответа:
— Это моя первая картина. Я недавно на студии.
— Где вы раньше работали?
— Учился. В Москве, во ВГИКе…
В соседнем купе слышались голоса. Они прислушались.
— Это у Ольги, — сказал ассистент режиссера. — В фильме она играет проводницу.
— Потом вы сразу доложили режиссеру, что Сабира нет…
— Он следом пришел. Все видел.
— Куда, по-вашему, Жанзаков мог уехать?
— Представить не могу.
— Одежда нашлась? Пуловер, рубашка. — те, что для съемки?
— А вот, под плащом! — ассистент кивнул на вешалку у входа.
— В чем он сейчас?
— На нем финский костюм, серый. Сверху куртка. Синяя, с синим подбоем из искусственного меха. Туфли черные.
— На голове?
— Обычно без головного убора.
Антон заметил:
— Вы ничего не сказали о проводнице. Вагоны ведь вы получили с проводниками, так?
Ассистент закивал:
— Я забыл. Проводница болеет. Сейчас она у себя в Новомосковске.
Денисов оглядел купе. Шторки на окне были тщательно задернуты, у входа висела верхняя одежда. Сбоку на стенке — два эстампа; на одном изображен сельский дом, опушка, овраг, второй — больший размером — оказался натюрмортом, художник изобразил на нем желтоватую, почти прозрачную селедку и свежесваренный рассыпчатый картофель.
«Жанзаков, вернувшись со съемок, сначала прошел в сторону Кожевнической улицы — у него там были дела. Затем вернулся в поезд».
Денисов задержал взгляд на эстампах.
«И на малом полотне можно рассказать о лесе, о доме, и на большое положить селедочную голову и несколько картошин, и тоже рассказать о доме».
Давно, в школе, он хотел быть художником и даже написал несколько натюрмортов, как оказалось потом — подражание Моранди: разнокалиберные глиняные сосуды — кашпо, бутылки из-под рижского бальзама.
«Переоделся, поехал в центр на автоматическую станцию и исчез. У него сложилась промежуточная модель поведения Жанзакова, которая хотя бы что-то могла объяснить. — Связано ли дальнейшее с междугородным звонком или звонками? Может, принужден был срочно выехать? А возможно, были на вечер другие планы…»
Стукнула дверь, в купе появилась актриса — Денисов видел ее на съемках в форме проводницы МПС, теперь на ней был свитер, брюки, заправленные в сапоги.
— Не помешала?
— Наоборот. — Антон одернул тесный китель. — Нам как раз нужен человек, который бы присутствовал при осмотре.
Денисов развернул лежавшую у окна книгу, она называлась «Точечный массаж», вторая, под нею, была «Я умею готовить» Жинет Матьо.
— Жанзаков не болен? Не жаловался?
Ассистент режиссера улыбнулся:
— Сабир? Да здесь он всех здоровее! Спортсмен! Чемпион республики…
— Вы думаете, с Сабиром что-то произошло? — спросила актриса. Почти каждый из съемочной группы уже через несколько минут задавал милиции этот вопрос. — Только пожалуйста! Прошу вас. Не вывешивайте повсюду портрет Сабира и не пишите крупными буквами «Найти человека»! Он появится, вот увидите!
— Оля! Не кокетничай! — ассистент режиссера шутливо погрозил пальцем. — Все скажу Сабиру, когда вернется!
— Прости! Девушка забылась!
— Понимаю: красиво жить не запретишь!
Антон поддержал их настроение:
— Вы снимались в «Москва слезам не верит»? — Актриса ему явно понравилась.
— Вы могли меня видеть… — Она назвала несколько проходных фильмов.
— Я знаю, на кого вы похожи! — вспомнил Антон. — Американский фильм «Кабаре». Я видел во время фестиваля.
— Лайза Миннелли. — Она покраснела от удовольствия. — Мне многие говорят!
— А вы Геннадию Петровичу не звонили? Может, с Сабиром все в порядке? А мы тут головы ломаем и отвлекаем вас! — ассистент режиссера обернулся к сотрудникам. — Вы ужинали? У нас в поезде плов, лепешки… — Несмотря на кажущуюся застенчивость, ломающийся от смущения басок, он был искушенней и опытней, чем казался.
Антон поблагодарил:
— Спасибо, мы ели.
Денисов продолжал осматривать купе. Ему хотелось составить хотя бы общее представление об исчезнувшем актере, которого он собирался искать.
На полочке над постелью Жанзакова лежала толстая, в коленкоровой обложке тетрадь. Денисов перелистал ее. Часть страниц оказалась грубо выдранной, остальные были чисты. На внутренней стороне обложки было записано четверостишье, Денисов показал его актрисе:
— Это почерк Жанзакова?
Она пробормотала неразборчиво:
— «Забудь судьбу мою, забудь, и, если встретишь ты другую, ей не дари любовь такую, какую я должна вернуть…» Чьи-то стихи! Почерк не Сабира!
— Может, кого-то из группы?
— Не знаю.
Ассистент режиссера согласился:
— Незнакомая рука.
С тетрадью лежал пустой конверт. Денисов поднес его к свету — на клеевой поверхности были заметны соскобы. Адрес отсутствовал.
— Не помните, конверт утром лежал здесь? — Ассистент пожал плечами:
— Я его вообще не видел!
Набирая телефон управления в Душанбе, Денисов поймал себя на том, что, как и все вокруг, вдруг подумал:
«А может, все уже разъяснилось? Жанзаков просил кого-то сообщить режиссеру о том, что уезжает, а тот не смог или забыл!»
— Дежурный по управлению… — В Душанбе сняли трубку.
— Из Москвы. Насчет киноактера Сабира Жанзакова…
— В курсе дела. Нет, Сабир не приезжал. Проверили. Как появится, сразу сообщим. — Денисов понял, что его таджикский коллега не очень обеспокоен. — Мог на три дня уехать погостить. Везде друзья, коллеги. Парень — душа. Всегда аншлаг. Сейчас новая работа. Все ждут… — Он оперировал знакомыми словами-предложениями, которые, видимо, ему тоже представлялись точными, а главное, емкими.
Положив трубку, Денисов не испытал облегчения. По привычке взглянул в окно.
Внизу был перрон, ярко освещенные к ночи платформы поездов дальнего следования. Стоя сбоку от окна, можно было увидеть подъездные пути товарной станции, где стоял поезд со съемочной группой «Таджикфильма». Выше над всем, как огромная русская печь, вздымался безликий, с паутиной лестниц, элеватор.
— Денис! — позвонил Антон. — У меня здесь человек, с которым ты хотел встретиться… Караульщик из поезда.
— Бритоголовый?
— Он самый. Поругался со стрелками ВОХР, они доставили. Есть возможность поговорить.
— Трезвый?
— Абсолютно. Сейчас я его к тебе пошлю.
— Тимур Эргашев, отчества нет, — представился бритоголовый. — Я вас видел сегодня. С Геннадием Петровичем. В поезде.
— Что произошло?
— С вохровцами? Ничего особенного. Работают по старинке, да и живут тоже. — Эргашев не испытывал затруднений, говоря по-русски, только акцент был не азиатский.
«Скорее грузинский…» — подумал Денисов.
— Им задачу поставили — штраф собирать за хождение по путям. Не знаю, есть ли у них на это план в рублях?
Денисов пожал плечами:
— Не думаю.
— По идее, быть не должно. Но есть показатели, и они должны их придерживаться, чтобы не было снижения в цифрах! Предупреждение несчастных случаев — дело благородное. Но при чем здесь рубли?
— Что-нибудь случилось?
— Сегодня пацаны шли. Стрелки их даже не остановили! С пацанов ведь ни рубля не получишь. Выходит, главное — штраф! А если под поезд?! Мне с платформы все видно: кто куда идет, кто что делает! Ну, я вступился. Они на меня! — Эргашев махнул рукой. — Ладно! Поймут когда-нибудь.
— Давно на «Таджикфильме»?
— Порядочно.
— По специальности кто вы?
Он туже запахнул чапан.
— Не догадаетесь. Три курса ВГИКа! Актерский факультет. Потом завертело, крутануло. Так и не стал сниматься.
— Вы уезжали из Средней Азии?
— Я? Никогда!
— Акцент грузинский.
— А-а! Это от оператора-постановщика! Он из Зугдиди. Третью картину вместе ставим. Теперь все одинаково говорим. — Бритоголовый рассмеялся.
— Вы из группы оператора?
— Осветитель. По совместительству еще и дежурю. — Он внимательно осмотрел кабинет Денисова, в то время как Денисов оглядел его самого. К бритой голове и безбородому лицу философа и аскета удивительно подходил незатейливый, без воротника халат-чапан.
— Холодный дом. — Эргашев повел головой вокруг. Кабинет был старый, в той части вокзала, которая не перестраивалась. Начальник отдела Бахметьев давно грозил перевести Денисова в новое помещение вместе со всеми, только боязнь потерять площадь, завоеванную милицией чуть ли не сразу после установления в Москве Советской власти, останавливала. Старик, первый начальник уголовного розыска, как-то рассказывал: «В ноябре девятнадцатого в это окно мы выставили пулемет, а пространство вокруг заложили мешками…»
