— На мою визитку. — Кравченко достал из бумажника карточку. — В пятницу вечерком позвони мне в офис, помозгуем.
— Следующий показ в субботу. Только не здесь. Мы все у Арсеньева собираемся. Его «флоралии», мои костюмы и море шампанского.
— Арсеньев? — Кравченко нахмурился. — Это кто еще такой?
— Это «Ботанический Сад Души», дорогой мой. Местечко на Садово-Триумфальной.
— Кабак?
— Зальчик. Хорошая кухня, хорошая музыка. Показ мод.
— Играют там?
— Иногда. — Артур ухмыльнулся. — Все в порядке — крупье, рулетка.
— Это как раз то, что нужно. И дамы твои там будут?
— Некоторые.
— Придем. Во сколько?
— Часам к одиннадцати — нормально. Я вам столик сам закажу.
— Ну, будь. — Кравченко подал ему руку — До субботы.
* * *
— Ну что? Про Светку узнал? Про Лавровского? — спросила Катя, когда он вернулся.
Кравченко смотрел куда-то мимо нее.
— Нет.
— Почему?
Он завел мотор, оглянулся на красную иномарку, стоявшую рядом: красный «Форд», тот самый. Ну хорек!
— Катька, мы сейчас доедем до первой телефонной будки, ты позвонишь этому своему Колосову и заставишь его немедленно заняться этим парнем.
— Артуром?
— Да, Артуром Берберовым.
— А почему такая спешка? — Катя хлопала глазами. — Ты все-таки что-то узнал?
Но Кравченко по-прежнему смотрел мимо нее. Из окна тот самый «хорек» помахал ему рукой, словно старому знакомому! Нет, за подобную фамильярность его требовалось наказать, и наказать жестоко.
— Чтобы славно поохотиться, надо сначала вспугнуть дичь, — усмехнулся он. — Вот пусть твой разлюбезный коллега и выступит в привычной роли легавого. Пусть он всколыхнет это болото. А мы понаблюдаем со стороны, какой кулик взлетит первым. Так, что ли, Князь?
— За кулика стоит выпить, — молвил Мещерский, вроде бы ни к кому не обращаясь. Он тоже смотрел на красный «Форд».
Катя чувствовала себя глупо — она мало что понимала в происходящем, однако признаваться в этом не собиралась.
— Довезите меня до Белинки, это будет быстрее. Я к нему сейчас же пойду.
— Жаль, ты меня тогда остановил, — хмыкнул Кравченко, трогая машину с места.
— Я? — удивился Мещерский.
— Ты, ты. А еще говорил, что бокс разгоняет кровь лучше крапивы. Видишь, как она аж лицом просветлела — к нему! Наше общество ее уже утомляет.
— Болваны! — Катя отвернулась и неожиданно для себя показала пялившемуся на них из красной иномарки типу кончик розового языка.
Глава 23
ГРИПП — КАК ПЕРСТ СУДЬБЫ
На приглашениях даты обычно не ставили. Это оказалось и к лучшему — все равно пришлось бы исправлять. Ибо после посещения Большого Олли неожиданно свалил грипп. Весна — пора любви и пора инфлюэнцы, всякая зараза оттаивает и, стремясь продолжить свой микробный род, запускает зубки в людскую плоть.
Поднявшись поутру, Олли обнаружил, что он в одночасье охрип и осип. Он беспрерывно сморкался, пил чай с медом и не расставался с градусником: тридцать восемь и восемь. Верховцев решил отложить все. Все. Все равно сопливые лицедеи никому не принесут радости: ни зрителям, ни Мастеру.
— Принимай тетрациклин, — наставлял он Олли, томно раскинувшегося на широкой кровати в спальне. — Лечись, мальчик. Мы все сейчас зависим от того, насколько быстро ты придешь в норму. — Вот, Анечка, — сказал он статистке, пришедшей проведать больного. — Вот что такое жизнь артиста: замок Фата-Морганы, мираж. Человек предполагает, а Бог... Итак, все отодвигается на неделю, а то и больше. Вы не возражаете?
— Нет, мне у вас хорошо. — Девушка пожала щуплыми плечиками. — Только совестно мне — кормите, поите, одели вон с ног до головы, заплатить обещали. А я пока ничем порадовать вас не могу.
— Порадуешь, придет время, — заверил ее Данила. Он сидел на кровати рядом с Олли. Заботливо щупал ему лоб. — Эх ты, роза-мимоза, расквасился. Я в аптеке был — на вот тетрациклин, а это колдрекс. Не переешь, смотри, он сладкий. Маленькие мальчики любят сладкое. А это еще одно лекарство. Только не тебе и не из аптеки. — Он протянул Анне маленький пузырек. Она взяла его. Однако уходить из спальни медлила. — Ну что ж ты? — усмехнулся Данила. — Не хочется?
— Пойдем, мне надо кое-что с тобой обсудить, — сказал Верховцев. — А ты лежи, не вставай, — предупредил он Олли, — тебе потом чаю горячего сюда принесут.
Когда они ушли, Олли потянулся в кровати.
— Жарко мне. Мокрый весь, как мышь, а голова ясная-ясная. И тело прямо невесомое.
— Это от температуры. — Анна поправила ему одеяло. — Тебя, дружок, продуло. Я ж говорила — не надо так оголяться. Вот и получил. После такой лошадиной работы готово дело: вышел на сквозняк, и все.
— Оголяться, — он засмеялся. — Мы с тобой, Ань, еще костюмчики не примеряли. Другие.
— Как другие? — удивилась она.
— Ага, другие. Нам их перед самой премьерой привезут. Они вроде одноразовых.
— Бумажные, что ли?
Он снова засмеялся и перевернулся на бок.
— Ань, тебе нравится, как я танцую?
— Мне не только это нравится — Она откинула назад волосы — чисто вымытые, они были блестящие и легкие.
Олли смотрел на нее.
— А что еще?
— Как ты говоришь У тебя такой акцент смешной.
— Сильно заметно?
— Нет, но здорово. Словно иностранец. А скажи что-нибудь по-литовски Олли произнес длинную фразу. Она слушала, склонив голову.
— У любимой моей волосы цвета старого золота и глаза — как морская гладь, она живет среди ельника в дальнем лесу . — перевел он.
— Стихи?
— Ага.
— Чьи?
— Мои, — улыбнулся он. — Я в училище писал одной девочке.
— Балерине?
— Балерине.
— И что?
— Ничего. Потом перестал писать. Девочкам.
— А где вы жили в Вильнюсе? Мы туда на три дня с экскурсией ездили, когда я в театре работала. — Она вздохнула. — До перестройки еще, дешево тогда было все. Понравилось мне там — чисто, здорово.
— Мы жили возле костела Святой Анны — тезки твоей. Дом на площади.
— Большая квартира была?
— Ага.
— А родители твои где? Он отвернулся.
— Нету их. Дед был, вернее, прадед, он меня вырастил. Я у него все время жил, сначала в городе, потом на даче в Тракае. А потом в Ленинград уехал в училище.
— А родители? — повторила она, придвигаясь к нему.
Он щелкнул пальцем по горлу, изображая жест алкоголиков.
— Нету. А когда были, вроде она была актрисой кино, а он музыкантом.
— Подожди, у тебя подушка сползла. — Девушка гибко изогнулась, рука ее накрыла руку Олли. Затем она вдруг прильнула к нему и поцеловала прямо в запекшиеся от жара губы Пузырек с прозрачной жидкостью покатился по одеялу Она замерла, пытаясь продлить поцелуй, потом вдруг резко отпрянула. — Ты чего такой?
Олли закрыл глаза.
— Не надо.
— Я гадкая, да?
— Нет.
— Я дрянь, да? Противная, страшная, злая, уродина, да?
— Нет.
— Я.., да?!
— Я же сказал тебе — нет. — Он уткнулся в подушку. — Нет, не ты. Не ты такая, дело не в тебе. Она с силой развернула его к себе.
— Смотри на меня, ну, посмотри на меня! Он обнял ее одной рукой, ее голова прижалась к его груди.
— Не плачь. Ну что поделаешь? Ничего ведь не поделаешь.
Она всхлипывала.
— Не везет мне. Одного вон встретила — бросил, второго — зарезали, тебя вот — а ты... Эх ты! — Всхлипывания становились громче.
— Тише. — Он гладил ее по спине. — Ничего ведь не исправишь. Ничего не исправишь.
— Ду-у-ра-ак ты! — Она всхлипывала горько-горько.
— Я знаю.
Девушка подняла мокрое от слез лицо, он улыбнулся ей.
И тут в спальню вошел Данила. Он был в одних только джинсах. На шее его тускло поблескивала золотая цепочка. Пузырек, словно дождавшись этого самого момента, упал с кровати и подкатился к его ноге.
— Анечка, ты совсем не заботишься ни о собственном здоровье, ни о здоровье нашего больного. Горячо любимого больного, — сказал Данила тихо.
— Оставь ее в покое. Уйди. — Олли не смотрел на Друга.
— Нет, почему же, она же должна принять свое лекарство. — Данила схватил девушку за руку и потащил с кровати. — И ты должен принять свое лекарство.
— Уйди! — крикнул Олли и закашлялся. Данила и ухом не повел. Он поднял пузырек и, подталкивая Анну, повел ее к двери.
— Оставь, не трогай ее! Ну, пожалуйста! — Олли в приступе сильнейшего кашля свесился с кровати.
— Пойдем, Аня. Сейчас всем станет хорошо. Я сделаю тебе укольчик. Ты уснешь и будешь видеть сны. Хочешь видеть сны, детка?
Она всхлипывала и шла, не противясь чужой воле. Глаза ее тускнели, спина горбилась.
— Не смей давать ей эту дрянь! — завопил Олли. — Я прошу тебя! Ну не надо сегодня!
Данила плотно прикрыл за собой дверь. Отсутствовал он минут десять — ровно столько потребовалось на возню со шприцами. Когда он вернулся в спальню, Олли, съежившись, сидел на кровати.
— А вот и твое собственное лекарство. — Данила подошел к нему вплотную и отвесил юноше звонкую пощечину.
