Нарижняк сказал:
— Это следователи из моей бригады. Я не очень доверяю вашей милиции и не включил в группу ни одного оперативника.
— Ладно, сейчас не до этого, — махнул рукой Тура.
— Мы решили зажать их в кольцо. Никто не должен уйти.
— Отвлеките стрельбой внимание на минуту, я сейчас возьму шофера…
Нарижняк со своими подчиненными открыли стрельбу поверх кузова машины, тем временем Тура перескочил через дорогу и вынырнул около кабины. Но он опоздал. Разгадав маневр, водитель несколькими секундами раньше, как кабан, бросился в заросли.
Тура выволок из кабины человека, ехавшего вместе с водителем. Это был Шамиль, протез помешал ему сбежать.
— Я не сопротивляюсь, не сопротивляюсь… — В последнюю минуту он все же успел выбросить что-то, что до самого конца находилось у него в руке. Пистолет? Кастет?
Нож, решил Тура, так он и остался уркой.
На дороге из Урчашмы раздался шум мотора. Подъехали два «Жигуля», из которых высыпали вооруженные ружьями люди. Кто-то выстрелил в воздух. Это оповещал о своем приближении Тулкун Азимов.
По обе стороны грузовика Тура заметил следователей, они сгруппировались для броска.
Через дорогу метнулась тень. Тулкун Азимов зажег фонарь, и в его луче Тура увидел плотного высокого мужчину с пистолетом. Тура узнал его. Это был Зият Адылов. Тура бросился наперерез, а где-то сзади, за спиной, из темноты раздался отчаянный дискант чайханщика:
— Я без оружия, без оружия, — кричал Сувон. — Не стреляйте, я сдаюсь. — Истошный голос в кузове перекрыл грохот падающих ящиков, звон стекла.
Тура чудом перелетел расстояние, отделяющее его от Адылова, оттолкнул руку с пистолетом. Сам он так и не подумал воспользоваться оружием, доставшимся ему от Соатова. Уставные правила и сейчас довлели над ним. Вооруженный милиционер и вооруженный преступник, стреляющий первым, в любой схватке всегда в неравном положении.
Тура бил кулаками, ногами, головой, он словно бил все черное, что отравило его жизнь. Потом он сидел на песке рядом с Силачом, обожженным, окровавленным, в ссадинах, и гладил его лицо.
Тулкун распоряжался своими людьми, которые подогнали ближе «Жигуль», чтобы срочно везти Силача в урчашминскую больницу. Где-то командовал Нарижняк, рассаживая задержанных по машинам. Кого-то переправляли за руки по бревну через магистральный канал. Операция закончилась.
И Тура почувствовал, что силы его ушли.
Машина остановилась у подъезда областного управления, и Тура, прежде чем уйти, достал из-за пояса и протянул Нарижняку пистолет:
— Это оружие Соатова. Если сочтете нужным, можете ему возвратить. Я, пожалуй, пойду.
Нарижняк молча смотрел перед собой, потом тяжело вздохнул и сказал:
— Сегодня же отправлю в Москву спецсообщение о всех ваших делах. Но, если я сделаю хоть один неточный шаг, мне самому оторвут голову.
Тура уже открыл дверь, когда Нарижняк положил ему руку на плечо.
— Спасибо вам и извините. Я сильно в вас ошибался.
— Да, ладно, — махнул рукой Тура и вошел в вестибюль управления.
Халяфа не было на его обычном месте. Воду из аквариума спустили. На мраморном полу стояли лужи. Никто ни о чем не спрашивал Туру, не проверял документов. Он шел по лестницам и коридорам управления, как будто побитому мором. Дошел до приемной Эргашева, распахнул дверь, навстречу ему встал секретарь, что-то хотел спросить или сказать, но Тура зыркнул на него и сказал сквозь зубы:
— Не вздумай мне чего-нибудь говорить сейчас.
И секретарь тихо сел на место.
Тура вошел в кабинет генерала. Эргашев сидел за своим огромным столом, маленький, ссохшийся, бесконечно одинокий, в своем продубевшем от соли кителе. Вокруг царил непривычный беспорядок: валялись мелко изорванные клочки бумаги, обрывки блокнотов. В пепельнице чернела зола, генерал жег записки. Это было похоже на эвакуацию.
Ватным лунатическим шагом Тура подошел к нему вплотную и посмотрел в глаза. Эргашев засмеялся, и смех его был страшен. У него был зловещий оскал — как старая выкопанная из земли обойма, ржавая, рыжевато-зеленая.
— Ну что, ты добился своего? — тихо сказал Эргашев.
— Да, я ведь вам сказал, что я найду убийцу Пака, — так же тихо ответил Тура и удивился тому, что не испытывает к генералу ни ненависти, ни злости. У него было ощущение, что умерла душа. Эргашев покачал головой и сказал:
— Наши отцы повторяли, что главная надежда в жизни нахлебника — дождаться дня, когда он плюнет в лицо своему благодетелю.
Тура, не присаживаясь, стоял над его столом, пытаясь в последний раз понять, что же творилось в душе этого странного, необычного человека, и ничего не понял. В его душе был сгусток беспросветной тьмы. Непроглядная, жуткая чернота.
Эргашев встал и сказал:
— Ты и себя погубил.
Повернулся и медленно вышел в дверь за своим столом, где у него находилась комната отдыха.
Тишина висела в кабинете, разминаемая затихающим стуком кавалерийских сапог Эргашева. Потом наступило безмолвие, взорванное коротким грохотом пистолетного выстрела. И через мгновение — тяжелый металлический стук упавшего на паркет оружия. Тура обошел стол, подошел к раскрытым дверям комнаты отдыха и увидел, что Эргашев сидит в углу дивана, запрокинув голову, и рукой закрывает черно-красное пятно на груди.
Тура постоял несколько мгновений, повернулся, и путь через этот огромный кабинет был бесконечен. Он вышел в приемную и сказал белому от ужаса секретарю:
— Генерал Эргашев застрелился.
Тура медленно прошел по коридору, спустился по лестнице, миновал вестибюль и вошел в дежурную часть, и никак не мог понять, почему все расступаются перед ним. Энвер, сидевший за столом дежурного, беззвучно шевелил губами, и никак не мог Тура объять смысл слов, которые говорил ему товарищ. Слова бились в него и отлетали, будто он был покрыт стеклянным футляром, пока стекло с хрустом не развалилось, и наконец до него дошло, что говорит, беспомощно повторяя раз за разом, Энвер:
— Устоз, сообщение из Ташкента. Ваша семья попала в автокатастрофу. Грузовик наехал. Ведутся розыски.
Тура присел за стол, удивляясь каменной неподвижности собственной души. Ни боли, ни ужаса, ни страха. Он не думал ни об уголовном деле, возбужденном против него, ни о приятном старичке Инояте-ходже и его учениках, ни об адвокате Рахимове, знавшем адрес Нади и Улугбека. Он не думал об умершем генерале Эргашеве и о лежащем в урчашминской больнице Силаче, он не думал о себе. Одна бессмысленная и навязчивая мысль давила его. Он думал о том, что скорее всего это придумал Отец-Сын-Основатель: победитель платит за все.
Из газет:
«Кобры над золотом
Долгую и трудную борьбу с организованной преступностью в Узбекистане ведет следственная группа Прокуратуры СССР… Никто тогда не предполагал, что все гораздо сложнее, что нити… потянутся по всему Узбекистану, в его столицу…
За пять лет под стражу был взят ряд руководящих работников, включая бывших секретарей ЦК Компартии Узбекистана, первых секретарей обкомов, горкомов и райкомов партии, Председателя Совмина республики, заместителя Председателя Верховного Совета Узбекистана, управляющего делами ЦК партии, первого заместителя министра МВД СССР, министра внутренних дел Узбекистана и трех его заместителей, начальников областных УВД, советских и хозяйственных работников.
«Правда», 23 января 1988 года».
Балхона — верхний этаж (узб.)
Устоз — учитель, наставник (узб.)
Должности оперативных работников уголовного розыска и ОБХСС даны в их сегодняшнем наименовании — «старший оперуполномоченный», «оперуполномоченный», в момент описываемых событий соответственно: «старший инспектор», «инспектор». (Прим. авт.)
Мухаббат — любовь (узб.).
Худо холоса — все будет хорошо (узб.).
Чойни кайтаринг — «возвращение (поворот) чая» (узб.).
Срык — растение, считающееся целебным .
Супа — небольшое квадратное возвышение в центре двора, используемое для отдыха .
