Путешествие по незнакомому лесу должно было пугать Агату. Должно было, но не пугало. Она бы ринулась сейчас в лесную глушь с бесстрашием Красной Шапочки, вырвавшейся из цепких лап злого Волка. И, похоже, судьба предоставила ей шанс. Пьяный Лосев способен был на глупость.
Он крепко взял ее за руку, вывел из дома, подвел к гаражу.
– Пацана с собой заберешь? – спросил он.
– Если можно.
– Можно. Только сама дверь открой...
Лосев протянул ей ключ, пальцем ткнул в замочную скважину, не касаясь ее.
Но Агата вовремя вспомнила про электрический ток, о котором он сам ей говорил.
– А меня не убьет? – выронив ключ из рук, испуганно спросила она.
– Тогда одна домой иди. А он пусть остается.
Страшно было вставлять металлический ключ в замочную скважину железной калитки. Но и без Кирилла уходить не хотелось.
– А можно электричество в доме отключить?
– Можно. Но не нужно.
– А если ворота открыть?
Она взглядом показала на навесной замок, дужка которого скрепляла меж собой створки ворот. Большой замок, амбарный, дужка толстая, но, похоже, свободным своим концом не зафиксирована в запирающем гнезде.
– Они тоже железные. Тоже может шарахнуть... Иди-ка ты домой одна. А Кирилл пусть остается... В принципе, он парень симпатичный. Молодой...
Хоть и смутно, но Агата уже догадывалась, какая новая опасность грозит пленнику.
– Кирилл! – что есть мочи крикнула она. – Я к тебе! Отключи ток!
Он отозвался.
– Нет ничего! Заходи!
Он тоже кричал ей, но голос его звучал глухо, подавленно. И дело не только в звукоизоляции, которую создавали ворота. Чувствовалось, что Кириллу очень плохо.
Агата открыла калитку.
– Выходи! Идем до...
Договорить она не смогла. Сильный толчок в спину протолкнул ее в темноту гаража. Она бы упала, если бы Кирилл ее не поймал и не поддержал. Хотя сам, казалось, еле стоит на ногах. И жаром от него пышет, как от печки.
Лосев закрывал калитку, но Кирилл, похоже, прозевал момент.
– Надо было его к току подключить, – сказала Агата.
– Быстро не получится. Я провод загнул...
– Э-эй! – донеслось из-за закрытых ворот. – Да здравствует свобода!
– Скотина! – в сердцах выругалась Агата.
Но Лосев никак не отреагировал на это. Похоже, его уже не было у ворот.
– Гомодрил! – не унималась она.
– Гамадрил, – поправил ее Кирилл.
Он помог ей сесть на лежак, согретый теплом собственного тела.
– А я говорю, гомо дрил. Потому что Лосев – гомо дрил.
– Ну, если так. А то павианов оскорблять, сравнивая с этим дерьмом...
– Ты его гомодрилом сделал.
– То есть?
Он сидел рядом, его трясло как лихорадке, зуб на зуб не попадал.
– Током его шарахнуло.
– Знаю.
– Половые фазы местами поменялись. Любил женщин, полюбил мужчин...
– Ты это серьезно?
– А я еще думаю, чего он меня не домогается...
– А домогался?
– Один раз. Ударил сильно. И если бы не ты...
– Что я?
– Рому-козла током долбануло. Он заорал, Лосев к нему, сам нарвался... Теперь его на голубой огонек тянет... Да, кстати, ты ему нравишься...
– Пусть только заявится, подонок!
Кирилл поднялся. Судя по всему, его глаза уже привыкли к темноте, он с легкостью нашел провод под потолком, протянул его к железной ручке.
– В доме рубильник, – сказала Агата. – Отключит свет, и все... Да и не стала бы я его к току подключать. А то ведь обратно перефазируется. Снова ко мне полезет... Я смотрю, плохо тебе. Заболел?
– Есть чуть-чуть, – вернувшись на прежнее место, кивнул он. – Холодно здесь ночью. И сыро. Простудился. Температура. Не знаю сколько, но высокая.
– Электрофорезом лечиться не пробовал?
– Язык у тебя без костей, – сказал он, дублируя свои слова азбукой Морзе.
– Не обижайся.
Она-то знала, зачем позволила себе колкость. Ей нужен был повод, чтобы приласкаться к нему.
Агата обняла Кирилла, прижавшись щекой к своему же плечу.
– Не надо, – он попытался отстраниться.
Но Агата лишь крепче переплела руки, ткнувшись головой в его щеку.
– Я заразный. У меня температура.
– Зараза к заразе не липнет. А то, что температура, так мне холодно. Неужели ты откажешь девушке в тепле?
– Нет, но...
– Что с нами будет?
– Не знаю.
– Лосев нас не отпустит. Он почти признался мне в том, что убил Максютовых и Полунина. И жену свою тоже убил...
– Жену?! Валентину?! – встрепенулся Кирилл.
– А ты чего так разволновался? – подозрительно спросила Агата. – Она что, тебе понравилась?
– Нет. Но женщина красивая. И вообще...
– Что, вообще?
– Нехорошо это как-то, жен своих убивать...
– А ты бы меня убил?
– Но ты же мне не жена.
– А если женишься, убьешь?
– Когда женюсь, тогда и поговорим об этом.
– А ты женишься?
Кирилл хотел что-то сказать. Судя по тому, как резко он встрепенулся, у него было желание возразить. Но он передумал. Промолчал. И сам обнял Агату.
– Нам нужно выбраться отсюда.
– Выберемся... Я знаю, ты что-нибудь придумаешь. Ты такой же сильный. Такой же сильный...
Она запнулась.
– Такой же, как кто?
– Как твой отец... Мне кажется, что он и мой отец. И люблю я его. Как отца... На него я тоже надеюсь. Но думаю о тебе.
– Это ты о чем?
– О том, что ларчик, возможно, просто открывается...
Она вспомнила, что замок, дужка которого была вдета в проушины гаражных ворот, не заперт на ключ. Не важно, что там – поломка или халатность...
Рязанская деревня. Рязанские бабы гуляют, рязанские мужики гудят. У людей выходной, люди веселятся, пьют водку. Где-то поет-заливается трехрядная гармонь. Не похоже на живой звук, скорее всего, кто-то акустические колонки в окно выставил. Но все равно, настроение создается.
Панфилову не до веселья. Но праздничная суета, деревенская музыка умиротворяют. Хочется надеяться, что с Кириллом и Агатой все будет в порядке, найдутся они.
Небольшой бревенчатый, ровно стоящий на фундаменте дом. Невысокий, но крепкий забор из некрашеной доски, во дворе допотопный «Москвич» на колодках. Облезлая, флегматичная овчарка на цепи. Здесь и должен жить Василий, брат Максима Лазарчука.
Возле джипов собирается народ. Непривычен местный люд к дорогой германской автотехнике, интересно поглядеть, что за важность такая пожаловала к ним в деревню. Зевак все больше, а хозяин дома и не думает выходить.
Но вот появляется и он. Бородатый, нечесаный, старая ковбойская рубаха лишь наполовину заправлена в мятые брюки. На вид мужику лет пятьдесят, хотя по паспорту – немногим больше тридцати. Вышел за ворота, остановился, озадаченно почесал затылок.
– Надо чего?
– Братишку твоего ищем, – сказал Левшин.
– Зачем его искать?
– Затем, что ведет себя плохо.
– Я-то здесь при чем?
– Мужик, тебе неприятности нужны?
Резкий охлаждающий тон Левшина заставляет Василия задуматься.
– Нет.
– Вот и я думаю, что не нужны.
– Максимка вам нужен?
– Где он?
– Уехал. В лес.
– Куда в лес?
– Не знаю. Сказал, что на охоту. Ружье у него было. Машину взял и поехал. До сих пор нет...
– А куда конкретно поехал?
– Не знаю, не сказал.
– Сколько бензина в баке было?
– Какой бензин? Я на газ давно перешел.
– Топлива на сколько километров пути?
– Ну, верст на сто хватит.
– Дозаправки брат не требовал?
– Нет.
– И где ближайшая заправка, тоже не спрашивал?
– Да нет...
Панфилов почти уверен был, что Лосев скрывается где-то в окрестностях Рязани. И, скорее всего, не в самой дальней глуши. Ведь мобильный телефон Ильи Безродного, на который звонил Макс, находился в зоне покрытия сотовой сети. Надо было сужать зону поиска, и, похоже, информация Василия Лазарчука позволит сделать это. Ведь если Максим взял машину у брата, значит, он сейчас где-то не очень далеко и уж точно в зоне сетевого доступа.
– А где он может быть, ты не знаешь? – наседал Левшин.
– Да нет.
– И не догадываешься?
– Да черт его знает.
– Мы на черта не надеемся. Мы на тебя надеемся...
– Говорю же, не знаю.
– Понимаю, брат все-таки. Но там, где сейчас твой брат прячется, люди похищенные. Пацан и девчонка, обоим по шестнадцать. Спасать их надо...
– Спасайте. Но я не знаю, где Максимка.
– Обещаю тебе, Василий, если возьмем его, бить не станем. Даже отпустим, если поможешь нам...
– Не знаю я.
– Пойми, пацан в опасности и девчонка... У тебя дети есть, должен понимать...
– Понимаю. Но не знаю...
– Деревянный ты, Вася. И дом у тебя деревянный. Нельзя тебе в доме находиться, когда он загорится, а то сгоришь вместе с ним.
– А почему он загорится? – насторожился Лазарчук.
– Потому что ты деревянный, Вася. От тебя и загорится... Ты сам рассуди, кто тебя жалеть будет, если ты детей не жалеешь. Тебе говорят, что детей спасать надо, а ты не знаешь... Смотри, когда вспомнишь, поздно будет...
