— Ну, старик! Обзвонился, никак тебя не найду. Сам-то не телишься. Я тут в абсолютном разброде. Набирается уйма прелюбопытного материала. Но мозги прямо-таки зашиваются. Происходит, как мы уже с тобой говорили, бурная перетасовка денег и ценных бумаг. Чую дурной запах, а откуда идет — не улавливаю. Понимаешь? Неразумные сделки, убыточные операции, странные, заведомо провальные акции — будто человек попросту задумал себя обанкротить. Но ведь не был он дураком, наш покойный Вайсман. И не мог начисто разом лишиться предпринимательского дара. Ну никак не могу пробраться к смыслу его последних предприятий. Не пойму, что он задумал. Цели, понимаешь, не вижу. Однако и криминала как будто тоже не просматривается. В конце концов, человек волен распоряжаться своим капиталом, как заблагорассудится. И даже пустить его по ветру.
— Тихо, Ник, тихо, — удалось мне наконец вклиниться в этот бурный словесный поток. — Человек действительно волен, если он волен. Вот тебе ключик от доброй черепахи Тортиллы. То бишь от Григория Рогова. Вообрази на секунду, что Вайсман скончался месяц назад, а может и чуть больше.
— Что-о-о?! — Я представил, как он разинул рот и растаращил глаза. — Ты это серьезно?
— Куда серьезней. Есть у меня такая версия. И не с потолка. Попробуй поплясать от нее — может, что-то вытанцуется.
— Гриша! — завопил он после минутной паузы. — Да ты… да ты понимаешь, что это такое. А я… черт, я даже не задумался, почему два-три серьезных договора, которые видел, оформлены по генеральной доверенности. Гриша, это — бомба!
— Тише, тише, — повторил я. — Не торопись дергать детонатор. И кто же это доверенное лицо?
— Минутку… Сейчас. Вот: некая Берг Инга Марковна.
— Ясно, — пробурчал я, хотя не понимал, что мне сделалось ясно.
— Гриша, ты мне нужен. К черту твой дурацкий отпуск! Подключайся. Мы с тобой…
— Нет, Ник, ты один. Без меня.
— Погоди. Так не пойдет.
— Пойдет. Да и зачем тебе я? Это совершенно не мой профиль. Ты ведь знаешь, в твоих финансовых потоках я плаваю как топор. Авизо с девизой путаю. Нет, Николай Николаевич, твоя тема — тебе и выступать. Копай. Через неделю я выйду, помозгуем. Подброшу тебе пару вопросов и помогу обосновать, если будет нужно.
— Но как же так? — запротестовал он. — Ведь ты все это зачинал.
— Это личное, Ник. Потом как-нибудь объясню. А пока, не теряя времени, мотай к Шахову. Получишь еще дополнительную информацию к размышлению.
Я положил трубку и поплелся на кухню за очередной порцией кофе. Инга Берг, Инга Берг… Какое звучное имя, подумал я. Надо бы незамедлительно сообщить Дарье: немецкой юстиции, пожалуй, не мешало бы присмотреться к своей новообретенной соотечественнице и хорошенько ее потрясти. А еще следует сказать Нику, чтобы составил обстоятельный перечень сделок, провернутых этой альтэр эго покойного Вайсмана. Нет, не сейчас, остановил я себя. Потом, завтра. На сегодня у меня были другие проблемы, и видит бог, до чего же мне хотелось закатиться, умчаться далеко-далеко, за тридевять земель в тридесятое царство — куда-нибудь подальше от того, что мне предстояло.
В девять я наконец раскачался и набрал номер ее телефона. И как предполагал, удостоился рассерженной отповеди:
— Вот уж не думала, что ты будешь столь назойлив. Нет, говорить нам больше не о чем. Все сказано. Я не знаю никаких важных предметов, которые нам с тобой надо обсуждать. И не вздумай приезжать — я не открою.
Переждав час с лишком, я отправился на встречу с тем, что мне предстояло.
По моим прошлым наблюдениям, дом на Ленинградском погружался в сон уже к одиннадцати. Когда я подъехал, действительно светилось лишь около десятка окон, в том числе и то, на которое мне однажды указывали — на пятом ярусе, третье справа. У меня не имелось какого-либо продуманного плана. Я просто вошел в подъезд и пехом двинулся вверх по лестнице, перебирая в уме различные дурацкие фокусы — от срочной депеши до протечки у соседей. И вдруг распределительный щит на второй площадке что-то смутно расшевелил в памяти. Слышал ли, вычитал ли где, сам ли придумал? Я усмехнулся: еще немного, и голова моя превратится в кладезь криминальных опытов. Устройство было до нелепости примитивное — точно такое располагалось у меня в парадном, и при надобности я легко залезал в него без ключа.
Я вернулся к машине, отыскал в багажнике миниатюрные, узконосые плоскогубцы и уже на лифте поднялся на нужный этаж. Просунуть губки нехитрой отмычки в широкую круглую скважину, прихватить торчащий штырек, повернуть, откинув прикрепленную к нему задвижку, — все это заняло не больше четырех секунд. Оставалось только просчитать счетчик — и вырубить электричество.
Некоторое время царила полная тишь. Затем я различил бряканье цепочки и замка первой двери, и наконец лязгнули запоры наружной, металлической. Едва она чуть подалась вперед, я ухватил за ручку и резко рванул на себя. Раздался сдавленный вскрик, и выдернутая Наталья влетела в мои объятия. Я сгреб ее в охапку, втащил в коридор и, нащупав сбоку в стене какую-то дверь — похоже, в ванную, — впихнул туда и задвинул щеколду. Потом зайцем метнулся к порогу, включил свет и, переведя дух, выпустил пленницу.
Испуганное выражение лица сменилось бескрайним изумлением, но глаза тут же полыхнули яростным негодованием.
— Ты что себе позволяешь?! — почти прокричала она. — Да как ты смеешь!
— Спокойней, — призвал я сдержанно. — Переполошишь соседей. — И усмехнулся: — Я ведь предупредил, что приеду.
— Если ты сейчас не уйдешь — немедленно! — я подниму не только соседей. Я вызову милицию.
— Что ж, звони. — Я пожал плечами. — Но тогда мне придется изложить им то, что я намеревался обсудить с тобой. Пока только с тобой. Думаю, им будет интересно.
Рука ее, вскинувшаяся поправить сбившийся локон, едва заметно дрогнула и на секунду замерла у виска. Потом она тоже пожала плечами и смерила меня чуть поостывшим взглядом.
— Я уже сказала: нам нечего обсуждать.
— Прекрати! — судорожно предостерег я. — Ты прекрасно понимаешь, что я пришел не в любви объясняться.
— Я ничего не понимаю, — молвила Наталья, сузив очи, и порывалась как будто что-то еще добавить, но, помолчав, помотала кудрями и развернулась к комнате.
Я не стал дожидаться приглашения и пошел за ней. Большая просторная гостиная производила впечатление. Люстра, стилизованная под паникадило, изящная стенка из какого-то светлого дерева, прозрачный треугольный журнальный столик — то ли стекло, то ли плексиглас, — огромный плоский телевизор и мягкая мебель искусной, ажурной работы — все представлялось легким, эфирным, что ли. Обставлено было со вкусом, но, по мне, в цветовой гамме излишне превалировала лазурь: голубой ковер, шторы, канапе, кресла — и даже обои отливали блеклой небесной голубизной.
Наталья опустилась на диван, перекинув ногу на ногу. В обтягивающем темно-сером трико и светлой блузке навыпуск, она — черт побери! — смотрелась потрясающе. Я сел наискосок в вольтеровское седалище. Она раздраженно проговорила:
— Надеюсь, ты пришел — нет, вломился! — не для того, чтобы разглядывать меня.
— Я не разглядываю. Я смотрю и поражаюсь. И не могу уложить в мозгах: неужели за столь мерзопакостной свистопляской стоит вот эта очаровательная женщина?
— Что за бред? Кто за чем стоит? Ты спятил. Какая свистопляска?
— Да, согласен, — угрюмо признал я. — Свистопляска — неподходящее выражение. Слишком мягко, наверное. Но не обессудь, сейчас не до выбора точных определений. Ты сама мне ничего сказать не хочешь? Нет? Говорят, исповедь облегчает. Я не священник, но… Впрочем, вижу: не хочешь. Тогда задам один лишь вопрос — тот, с которого началось наше знакомство, помнишь? В несколько другой, правда, вариации. Где Борис? Что с ним сотворили? Все остальное меня не волнует — или волнует, но в гораздо меньшей степени. Как нечто второстепенное, побочное. Мне страшно допустить, что и с ним вы… расправились… как с Тамарой.
— Нет, — она сокрушенно покачала головой, — ты определенно спятил. Уже не банк! Ты что, уже меня подозреваешь в..? О господи, опомнись, в чем ты меня подозреваешь?! Я не хотела тебя огорчать, но, если хочешь знать мое мнение, и твой Борис, и Тамара скорее всего…
— Не надо, — остановил я. — Довольно лжи. И ты и я — мы оба знаем, что они не прохлаждаются где-то на Барбадосе. С Тамарой мне все ясно — и не важно, кто ее убил, ты или твой приятель. Но Борис… Повторяю: что вы с ним сделали?
Она вскочила. Глаза ее метали молнии.
— Я не собираюсь выслушивать оскорбительную ересь. И попрошу тебя немедленно покинуть мой дом.
— Сядь! — бросил я, слегка повысив голос. — И прекрати лицедействовать. — Наталья села, кипя возмущением — на мой взгляд, слишком бурным. — Значит, так и намерена держаться этой линии? Но ты ведь умная женщина. Я не сцены разыгрываю здесь — из эдакого дешевого фарса. И не блефую, пытаясь тебя расколоть. Я уверен — понимаешь, уверен — в том, что сейчас говорю.
