Наталья смотрела мимо меня — отчужденно, упрямо и не раскрывала рта. Что происходит за этим смуглым красивым лбом, на который пикантным извивом наползла вдруг отбившаяся прядь? Какое варево там прокручивается — и прокручивается ли? Глаза на миг скользнули по мне, но я не уловил их выражения — или не было никакого определенного выражения, одна холодная пустота?
Внезапно я разозлился — на себя, за неожиданное невнятное уныние, и на нее, за бесстрастное упрямое молчание. И тоже встал с места. Помедлил немного, шагнул к ней и спросил, не пытаясь смягчить резкость тона:
— А тебе не приходило в голову, что в такой рисковой игре невозможно все предугадать? Или уверена, что следы хорошо заметены? Или рассчитываешь на нерасторопность нашей бравой милиции? Или надеешься успеть упорхнуть за бугор — ты ведь собираешься упорхнуть безвозвратно, верно? Но вот, представь себе, только сегодня я сподобился пообщаться с одним из этих деятелей. Подобной случайности ты не учла. И знаешь, что мне сказали? Из-под земли, сказали, достанем. Убежденно так сказали, с убийственной жестокостью. И я ему, знаешь, поверил.
Если бы в комнате вдруг взорвалась петарда, эффект, наверное, оказался менее разительным. Она не просто вздрогнула — она вздыбилась, рванувшись всем телом вверх и вперед, на пару секунд застыла, будто стреноженная, и, тут же обмякнув, опять завалилась на подоконник. Я никогда не видел, чтобы человека так лихорадочно трясло: от волос до коленей. И голос — он точно натужно, с хрипом выдирался из самой горловины:
— Ты… ты им… что-нибудь сказал?
— Нет, — протянул я и отворотил взгляд, не в силах больше смотреть. — Нет. Пока еще.
На душе что-то противно защипало. Я углядел на журнальном столике хрустальную пепельницу-лодочку. Полез в карман, вытащил сигарету и, не испросив дозволения, прикурил. Мелькнула суетная мысль: а может, в этих хоромах дымить не положено? Я усмехнулся. Станется ли с меня вообще-то что-либо им сказать? И поморщился, отгоняя этот тоже суетный вопрос.
Когда я вновь повернулся к ней, она уже как-то оправилась. В глазах еще тлело смятение, лицо помертвело, как маска, но руки больше не дрожали.
— Ты правда им ничего не сказал? — спросила она вполне нормальным — ну разве что чуть зажатым — голосом.
— Тебя только это волнует?
Она не ответила. Отлепясь от подоконника, постояла минуту без движения, вздохнула и, нетвердо ступая, направилась к двери. Проходя мимо, пыхнула на меня знакомым ароматом и, не глядя, молвила беспредметно: «Извини. Мне на минуту…» Я проводил ее бездумным взглядом.
И тут меня словно шилом кольнуло. Я сорвался с места и вынесся следом. Она снимала с полки прихожей темно-коричневую замшевую сумочку. Мигом подскочив, я грубо вырвал ее и, не среагировав на изумленный возглас и расширенные зрачки, поспешил раскрыть: пистолет лежал сверху. В том же отсеке белела аккуратно сложенная салфетка. Я развернул ее, обмотал рукоятку, извлек смертоносное оружие и сунул в карман.
— Ты?.. — прошептала она. — Господи, ты что вообразил? Мне… мне косметичку…
Я взвесил на ладони тяжеловатый ствол и хмуро пробормотал:
— Это ведь не газовик, верно? — Пристально посмотрел на нее и кивнул: — Из него ты и убила Ломова…
— Я никого не убивала, — сдавленно возразила она и закрыла лицо руками.
— Ладно, — буркнул я. — А сейчас вернись, пожалуйста, в гостиную.
Она буквально плюхнулась на канапе. Я не стал садиться. Безумно хотелось убраться отсюда. Нервное возбуждение, подстегивавшее меня весь вечер, сменилось утомительным безразличием. Черт подери, что я здесь делаю? Чего мне нужно от этого красивого и, похоже, опасно-непредсказуемого создания?
— Господи, — повторила она, — неужели ты вообразил, что я могу?..
— Не знаю, — печально признался я. — Но ты убила Ломова. Из вот этого самого пистолета.
— Это не я, поверь, это не я! Зачем мне?
— Я думал, — в сердцах оборвал я, — что ты наконец-то отбросишь увертки. И не станешь бессмысленно отпираться. Ты даже не удивилась, услышав о смерти Ломова. Что, о ней сообщали в прессе? Или по радио?
— Я… — проговорила она, смешавшись. Опустила очи долу и, немного помолчав, затравленно промямлила: — Кто-то об этом говорил. — Потом встрепенулась. — Я не могла его убить, никак не могла. В этот вечер я была с тобой, помнишь?
— Да? — хмыкнул я. — Но откуда тебе известно, что убийство произошло в тот вечер?
Она прикусила нижнюю губу. И очевидно, до боли: из-под опущенных ресниц вдруг хлынули слезы. Что их вызвало — страсть, бессилие, злость? От бессильной злости тоже плачут — иногда горше, чем от невыносимого страдания. На этот раз я не стал отворачиваться.
— Нет, милая, это ты. И ты выдала себя не сейчас. Твоя глупая попытка выдвинуть меня на роль убийцы… Зачем тебе надо было подставлять меня? От страха ты стала совершать непростительные промахи, милая. Ведь никто, кроме тебя, не знал о моей стычке с ним. И даже о знакомстве. Хотела меня на всякий случай устранить с пути — хоть на время, хоть на три дня, да? Дурацкий анонимный звонок вещего призрака заставил меня крепко задуматься. Да, так умно все провернуть и под конец — ляп за ляпом. А зачем тебе было убивать Ломова? Мотив понятен даже ежу. Под ним земля уже полыхала синим пламенем. И ты испугалась, услышав про Жданова. Если бы твоего дружка взяли, он наверняка раскололся бы. У тебя на этот счет никаких иллюзий не было — такие подонки обычно легко раскисают. Значит, следовало избавиться от ставшего опасным сообщника. Любой ценой. А возможно, и другая причина примешалась: не хотелось делиться. Не надо смотреть на меня с такой укоризной. У тебя, конечно, очаровательные глазки, даже когда они заплаканные. Но только я что-то вдруг очерствел, совсем, понимаешь, очерствел. Вот представляю — и содрогаюсь. Как ты выжидаешь в подъезде, пока я уеду. Потом ловишь тачку и мчишься к любовнику. Что-то говоришь, может даже очень ласковое, и — стреляешь. Бррр, мерзость…
Она выпрямилась, открыла лицо и подняла на меня влажные глаза. Но взгляд был сухой и острый, за волглой пеленой метались черные крапинки. Потом она заговорила, и мне захотелось глубоко вдохнуть — и закрыть уши:
— Я скажу… Хоть мне это и тяжело. Очень тяжело. Но не хочу… Я слишком долго держалась. И жила как в кошмаре. В жутком кошмаре. Я знаю, ты не веришь мне. И не поверишь ни единому слову. Но, боже мой, я не жалею, что убила его. Я, наверное, должна была сделать это раньше. Он держал меня в руках. И как! Если бы ты только знал. Это все он, Ломов. Да, я совершила глупость. Роковую ошибку. Не знаю, как и что на меня нашло. Но я сполна расплатилась. Этот подонок, ничтожество… Он грозил… Он бил меня и грозил…
— Хватит! — Меня передернуло. — Вот уж не думал, что ты прибегнешь к такому дешевому приему. Господи, ведь сама понимаешь, до чего это глупо! Да, не поверю. Но тебе, похоже, наплевать, поверю я или нет.
Она осеклась на полуслове, бегло глянула на меня и, опустив голову, принялась рассматривать узорчатый носок элегантной домашней туфельки. Я грустно усмехнулся.
— Бедный Ломов. Может, он и заслужил свою участь. Но только не надо приписывать ему особого дара. Не мог он прознать про задуманную Тамарой авантюру. И наверняка не ведал, где она может укрыться. Про их отношения с Борисом никто не знал, он таился даже от меня. — И тут я смешался, озадаченный внезапно нахлынувшей мыслью: — Однако же… однако же… Черт побери, как это она вас впустила? Ни тебе, ни тем более Ломову она ни за что бы не открыла…
Серое вещество мое внезапно напряглось, и закрутились невидимые колесики, выбивая искру за искрой. Потом на меня снизошло, и я чуть не сел на пол.
— Та-ак, — раздумчиво протянул я, — та-ак… Наверное, я зря приписывал тебе столь хитроумную организацию. Похоже, тут маячит еще одна фигура — и весьма примечательная. — Она настороженно вскинулась.
Я посмотрел в сухие холодные глаза и кивнул:
— Да, поздновато, но, я, кажется, начал что-то соображать. Инга Берг, да? Загадочная особа со звучным именем. Черт, все выстраивается. Кирпичик к кирпичику. Обе оказались свидетельницами подозрительной смерти шефа. Потом Тамара овладела кассетой. Откуда она знала про скрытую камеру? Очевидно, Вайсман был с ней неосторожно доверчив — красивая любовница может сильно затуманить мозги нам, мужикам. Полагаю, она поделилась с подругой, наверняка поделилась. И кого-то из них осенило утаить эту взрывную кассету, проливающую, очевидно, свет на обстоятельства внезапной кончины… Во всяком случае, на дату несомненно. Боссы им верили. На Ингу даже возложили ответственную миссию официально представлять покойного на деловой арене. Закручивалась грандиозная афера с живым трупом — на их глазах и с их участием. Представляю, сколь велик был соблазн. Владеть таким оружием и не воспользоваться? Наверное, не один день обсуждали и обмозговывали. И рассудили, что кто-то из них должен уйти в подполье и — «отсель грозить мы будем шведу».
