Увидев сумку на плече пасынка, Василий Андреевич убито опустился на табурет, продолжая хвататься за грудь и шепча свое прежнее, надоевшее:
— Сынок, все не так. Объясню.
Оглядевшись по сторонам (не забыл ли чего), Никита резко вдруг наклонился к нему и злобно прошептал в левый глаз:
— Какой я тебе «сынок»?!
Отчим жалобно захлопал глазами и жалобно, слезливо попросил:
— Не уезжай! Не делай этого! Бог тебя накажет!
В ответ Никита только дернул щекой и, круто обойдясь с дверью, вышел на веранду, туда, где готовилась поминальная закуска. Женщины, стоявшие у плиты, молча и внимательно глядели на него. Они слышали то, что произошло в комнате. Одна из них решилась на неприязненный вопрос.
— Ты что, впрямь уезжаешь?
Никита глянул на часы.
— Через час поезд.
— Подожди до завтра.
— Я не могу ждать до завтра.
— А поминки?
Никита прищурился.
— Она мне простит.
Только что закончилась очередная серия латиноамериканского сериала. Задыхаясь, поползли по лестницам пятиэтажки одинокие старухи, чтобы, собравшись на скамейке у подъезда, пересказать друг другу только что увиденное. Когда обмен мнениями был в самом разгаре, к скамейке подошел белобрысый юноша, прилично, хотя и по-современному одетый. Подошел и громко пропел:
— Здравствуйте, бабуленьки!
Бабки остолбенели. Совсем к другому типу общения с нынешними молодыми людьми они привыкли.
— Здравствуй, коли не шутишь, — сказала самая толстая и самая авторитетная старуха. Недоверчивость, смешанная с удовлетворением, звучала в ее голосе.
Денис Зацепин вытер несуществующий пот со лба и, картинно отдуваясь, уселся на край скамейки.
— Уф.
— Что с тобой? — спросила знающая жизнь толстуха, подмигивая одним глазом заинтригованным товаркам.
— Умаялся я, бабуленьки.
— С чего бы это?
— Перетрудился?
— За девками бегать устал?
— Или от школы?
Наперебой полезли с ироническими расспросами теряющие бдительность телезрительницы.
— Да нет, — мрачнея ответил Денис, — друга ищу.
— Друга?
— Ну да. Где-то здесь он живет. Сашей Петровым его зовут.
— Саша?
— Петров?
— Кажись, нету тут таких.
— Я точного адреса не знаю. Не запомнил. А надо его обязательно предупредить.
— Да что такое?
— Да контрольная. Он не знает, что завтра контрольная по математике. Если не подготовится… — Денис горестно махнул рукой, — не видать ему медали.
— А ты по телефону позвони.
— Пробовал. Неисправен он у них, видно. После третьей цифры идут гудки.
— Да-а…
Проникаясь драматизмом ситуации, старухи напрягали свои мозги, стараясь вспомнить хоть что-нибудь о попавшем в сложную ситуацию медалисте Петрове.
— Нет, нету тут такого.
— А может, примета какая, какой он?
— Какой, какой? — очень притворно задумался Денис, — а, вот — собака у него есть.
— Собака? Какая собака?
— Да здоровенная. И всех грызет. Породы не знаю, только он сам жаловался: стонут от нее все вокруг.
— Собака? Кусается? — старухи добросовестно отработали и эту версию.
— В третьем корпусе есть одна, — задумчиво сказала бабка, которую все знали под именем Ниловна, — только она…
— Что она? — оживился лучший друг Петрова Саши, — кусается? Воет по ночам?
— Цапает, конечно.
— Ну и что еще?
— Только маленькая она. Черненькая. Ушки торчком. За пятки норовит.
Денис разочарованно покачал головой.
— За пятки не совсем то. Не совсем.
— Ну, кусает это что. Укусила и пошла. Хуже, когда лает, — ввалилась в разговор авторитетная бабка.
— Собака лает, ветер носит, — выступила с народной мудростью востроносая карга в платочке.
— Очень ты понимаешь, Семеновна, — срезала ее толстуха, — мне вон как жаловался Толстиков. Он из оркестра, играет. И за стеной ее, собаку эту, слышит каждый божий день. Как хозяева уйдут, она в голос. И час может лаять и два. Волосы дыбом идут. Пробки в уши хоть вставляй. И вставляет.
— Помогает? — поинтересовалась глуховатая Ниловна.
— Лает, говорите? — спросил Денис.
— Страсть как. Нет никакой жизни.
— Собака лает, ветер носит, — стояла на своем Семеновна.
— А где, вы говорите, проживает эта собачка? — вкрадчиво спросил Денис.
— Где, где, за тем домом дом стоит. В том подъезде, что ближе к мусорным бакам, она и проживает.
— Спасибо, бабуленьки, спасибо, пойду дальше, друга искать пойду.
— Пожалуйста, коли не шутишь.
Он ел, низко наклонившись над тарелкой. Длинные волосы почти касались шашлыка. Рядом с тарелкой стояла полупустая кружка пива. Пиво было подернуто ряской жидкой пены. Со стороны закопченного мангала доносились волны горелого запаха, перемешанного с непонятной речью. Когда едок оторвал свой взгляд от созерцания того, что еще предстояло с отвращением съесть, то взгляд его обрел не панораму Таганской площади, а физиономию белобрысого курносого паренька с острым подбородком и простодушными голубыми глазками.
Денису взгляд волосатого незнакомца понравился. Понравилась его пессимистическая поза, безрадостное движение челюстей. То, что нужно. Такой не уйдет.
Только вид пивной пены вызвал у юноши неприятную ассоциацию, вспомнилась ему пена другая, текущая из собачьей пасти.
— Вы любите собак? — спросил Денис.
Волосатый безвкусно прожевал кусок мяса и отрицательно покачал головой.
— Скорей нет, чем да.
— А способны вы ненавидеть собаку?
Отхлебнув пива, волосатый спросил:
— Тебе чего надо?
— Не бойтесь, я не собираюсь предлагать вам щенка.
Собеседник огляделся, определяя, не становится ли он жертвой какой-нибудь провокации.
— А скажите, если не секрет, почему вы едите здесь, а не дома?
— Слушай…
— Ладно, ладно, не буду больше вас морочить. Вы ведь живете вон в том доме, вон его видно из-за башни, правильно?
— Слушай, парень, или ты…
— У вас за стеной лает собака. Все время лает, целыми днями, правильно?
Волосатый опять отпил пива.
Денис, делая все более наивные и честные глаза, продолжал говорить.
— В дневное время вы по большей части дома, профессия такая, правильно? А она лает и лает. Хозяину вы говорили, а он не верит, правильно?
— Когда он приходит с работы, она лаять перестает.
— Вот-вот, а потом он наверное крутой, скотина такая, да? Ему плевать, что его собака кому-то мешает. Ему даже приятно, что ее вынуждены терпеть. А она каждый день… Травить пробовали?
— Что?
— Ну, мясо со стрихнином, например.
— Тебе что надо, ты прямо говори!
Денис вздохнул.
— Помочь хочу.
— Помочь?
— Да, хочу избавить вас от собаки. От пса этого проклятого. От его лая.
Волосатый достал из кармана куртки мятый клетчатый платок и ощупал рот.
— Сколько стоить будет?
— Вы все поняли отлично.
— Ты говори, сколько?
— Немного. Сейчас пятьдесят, по окончании дела сто. Что вы молчите? Много? Вы слишком дешево цените свой покой. А потом, у нас гарантия.
— Нас? Что, целая фирма?
— Это неважно, — поморщился Денис, ему было неприятно, что он хоть и микроскопически, но проговорился.
— А гарантия какая?
— Очень важная, очень. Это нужно, чтобы блокировать злого хозяина. Он никогда не догадается, что собаку убили. Она просто заснет. Заснет и все. Он никогда ни в чем вас не заподозрит, понимаете?
Волосатый задумался, глядя поверх головы Дениса, можно было подумать, что его страшно заинтересовала игра огоньков в вертикальном глазу светофора.
— Да решайтесь. Собака глупая, жирная, никакой от нее пользы, кроме лая. Одна луженая глотка и неудобство для окружающих. Вы рано или поздно свихнетесь. Я вам предлагаю надежный, чистый вариант.
— А если я…
— Куда-то заявите? Это совсем глупо и никому не нужно. Отпереться — раз плюнуть. Что вы еще можете сделать? Предупредить хозяина? Чтобы завоевать его расположение? Но собака-то лаять не перестанет от этого.
Волосатый усмехнулся.
— А почему ты думаешь, что я тебе заплачу не только аванс?
— Ну, вы же не дурак. Стоит мне намекнуть — анонимно — хозяину, что собачка его голосистая умерла не совсем своей смертью, у вас вместо неудобств начнутся неприятности.
Измученный лаем музыкант достал из кармана кошелек.
— А где гарантия, что ты не исчезнешь навсегда с этим полтинником?
Денис поморщился, как дирижер при звуке явной фальши.
— Гарантией является мое желание кроме этого полтинника заработать еще и стольник.
— Предусмотрительный мальчик.
— И честный.
