Магомед берет такси и едет к памятнику автору «Памятника», — усмехнувшись, согласился Борис Магомедович.
Минут десять он стоял с коротко пикавшей трубкой в руке, глядя на пустую дорожную сумку и разбросанные вокруг нее вещи. Лицо его было мрачно, левая бровь приподнята.
В 20.27 Борис Магомедович Базлаев, пнув сумку ногой, быстро и решительно набрал хорошо знакомый ему номер телефона.
Жорик Фабер словно бы ждал его звонка.
— Я приехал, — сказал Магомед. — Есть разговор. Срочный. Сугубо конфиденциальный.
— Вас понял, — не называя собеседника по имени, сказал Фаберже. — Куда подъехать?
— Гостиница «Интурист», номер триста тринадцать. Постучи три раза, потом один раз и еще три раза. Когда будешь?
— Примерно через час.
— О’кэй. Жду.
С 20.30 до 20.42 Борис Магомедович был в душевой комнате. Выйдя из нее, он покидал шмотки в сумку, достал из кармана кожаной куртки якутскую посылочку и перочинным ножиком взрезал на ней шпагат. Под полиэтиленом была вощеная бумага, под бумагой — вата, под ватой — аккуратно завернутая в станиоль коробочка, черная, сафьяновая, явно ювелирного назначения. Волнуясь, Борис Магомедович сел за письменный стол и, включив лампу, осторожно открыл аккуратную, с серебряной защелочкой, крышечку.
В коробочке из-под драгоценностей находился мелкий, буроватого цвета порошок. Оторопело моргая, Магомед взял щепотку неведомого вещества двумя пальцами и, поднеся ее к ноздрям, понюхал.
Это была ошибка, роковая, непоправимая! В пыль растертый чемеричный корень подействовал практически мгновенно. В носу у Бориса Магомедовича защекотало, завертело, засвербило. Закатив глаза, он запрокинул голову — ап!.. ап!.. ап!.. — и чихнул, едва не ударившись лбом об стол: а-ап-чхи!..
Облачком взметнулось над столом — едкое, в микроскопических дозах добавлявшееся некогда к нюхательным табакам зелье. Князь Потемкин-Таврический, смеху ради угостивший им небезызвестного графа Калиостро, по слухам, довел последнего до пароксизма и полнейшего, с падением на пол и коликами, конфуза!..
— А-а… ап-чхи!.. ап-чхи!.. аа-ап-чхи!.. — трижды чихнул неосторожный Борис Магомедович, но это, увы, было только начало! Сорок минут подряд обитатель 313-го номера только и делал, что чихал, чихал отчаянно, громко, безостановочно!
В 21.25 в двери его номера постучали. Стук был тот самый, условный: сначала три удара, потом один, потом еще три. Изнеможенно шатающийся, с вытаращенными красными глазами Борис Магомедович, повернув ключ, открыл дверь… и очередной чих застрял у него во рту. Вместо ожидаемого Фабера Ж. на пороге стояли двое: жующий жвачку и зачем-то натягивающий на руки перчатки Вовчик Убивец и какой-то незнакомый, плотный, приземистый, лысый мужик в мятом, с пузырями на коленях, костюмчике серого цвета, смутно на кого-то похожий и саркастически усмехающийся.
Борис Магомедович все-таки чихнул.
— Будь здоров, дорогой! — хрипло сказал неизвестный, и только теперь до Магомеда дошло, кто пожаловал к нему в гости.
— Ашот?! Микадо?.. Ты?! — пятясь, пробормотал он.
И Ашот Акопович, на лице которого не было почему-то столь характерных для него кавказских усов, удивленно приподнял густые темные брови:
— Ашот, Микадо?.. Да нет же, нет больше никакого Ашота, никакого Микадо. Гражданин Акопян умер, скоропостижно скончался, узнав о том, что его пистолет попал в руки правоохранительных органов. Ведь так же, Мочила?
— Так, Князюшка! — кивнул шеястый игрок в покер, у которого был перебинтованный лоб и совершенно непроницаемые маленькие глазки.
Магомед хотел было что-то сказать, но вместо этого чихнул. Потом еще. И еще раз.
— Ай-ай-ай! — закрывая за собой дверь, покачал головой человек, названный Князюшкой. — А я ведь предупреждал, что это лекарство особенное, уникальное. Знаешь, от чего оно, Магомед?.. По глазам вижу, что догадываешься! Правильно, дорогой: от измены!..
— А… а… а-ап-чхи! — согнулся пополам Борис Магомедович, который вдруг понял все: неряшливый лысый пахан еще там, в Питере, знал, чем кончится этот идиотский автопробег. Никакой «начинки» в джипе не было и не должно было быть! Ашот Акопович одним выстрелом убивал сразу нескольких зайцев: Торчка, Киндер-сюрприза, его, простофилю, — всех свидетелей и соучастников своего прошлого существования. Находившийся в розыске Микадо попросту обрубал концы, расправляясь заодно с надоевшими ему любовниками, неверной любовницей и шулерски обыгранным в очередной раз любовником этой самой любовницы…
— А… а… а… — разинул рот собиравшийся чихнуть вот уже в тысячный, должно быть, раз Магомед.
— Опять, опять! — сокрушенно всплеснул руками лысый кидальщик. — Ах, да сделай же что-нибудь, Вовчик, помоги товарищу!..
— По́нято! — сказал Убивец, доставая из-за пазухи вороненый «люгер» с уже навинченным на ствол глушителем. Он щелкнул курком и, не переставая жевать, спокойно выстрелил в настежь распахнутое ротовое отверстие своего недавнего подельника и попутчика, а когда тот тяжело рухнул на ковер, свинтил никелированный цилиндрик с дымящейся еще черной дыркой и, нагнувшись, вложил пистолет в правую ладонь так и не чихнувшего перед смертью Бориса Магомедовича.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
про то, как Любовь, она же Надежда, становится еще и Верой
— На, куколка, покушай, моего горя послушай! — сказала Василиса, протягивая сидевшей на столе Дурехе ложку с говяжьей тушенкой. — Жила я себе, поживала, тоски-печали не знала… Ну это так, для рифмы, как у Эдика, но в общем и целом, как любит выражаться Федор, который на самом деле вовсе, Дуреха, не Федор, в общем и целом так ведь оно и было. Где уж тут тосковать-печалиться, когда угоняешь чужие иномарки с наворотами? Или когда с Кощеем… Ну, чего глазищи вытаращила? Не хочешь эту дрянь есть — так и скажи… Мне вот тоже, честно сказать, кусок хлеба в горло не лезет. Почему, спрашиваешь?.. Эх, да потому, что раньше я, Дуреха, об одном, а теперь, мамочки, сразу о двоих думаю…
Вот такие, прямо скажем, невеселые разговоры вела Любовь Ивановна, сидючи в тесной клетушке офицерского общежития. Да ведь и было от чего загрустить!..
Из Воронежа взлетели нормально. Федор был вполне на вид бодр и даже шутил. Когда набрали высоту, он вынул из кармана плоскую металлическую фляжку.
— Ну что, лягушка-путешественница, давай выпьем!
— На брудершафт?
Федор засмеялся:
— Для начала — за знакомство.
— А разве мы не знакомы?
— Да как тебе сказать, — пожал широченными плечищами дядечка — достань воробышка, голову которому повторно перебинтовали у военных летунов
