– У меня нет юбчонки, – обиженно промямлил он и, прижимая к животу одеяло, спустил ноги на пол.
Выведя на улицу эту гадкую парочку, мы усадили ее в машину и поехали в управление. По дороге, до того самого момента, как мне позвонил Земцов, я думал о том, что, наверное, уже никогда не избавлюсь от этого омерзительного, пряного запаха сандала в салоне машины. Раньше мне этот аромат нравился, теперь же, когда мне доподлинно известно, чему он способствовал, у меня набирается полный рот слюны, как перед рвотой.
Все время поездки Савойский не терял времени даром. Он называл фамилии всех моих прямых непосредственных начальников, упоминая Земцова, всех руководителей города и области. Адвокат закончил прессовать меня тем, что провозгласил два имени местных бандюгов, одного из которых мы всем отделом задержали и водворили в СИЗО еще месяц назад, и предсказал, что мои дни сочтены. Если, конечно, я тотчас не остановлю «девятку» и не выпущу из машины его и молодого человека. В этом случае он пообещал все оставить так, как было.
«Девятку» я не остановил, а довез их до самого крыльца управы.
– Ну вы еще пожалеете, – сказал мне напоследок Савойский за секунду до того, как за ним захлопнулась дверь камеры.
Я уже жалею. Пять минут в компании мужиков, любящих зашпиливать друг другу под хвост, – и я чувствую, что шампунем и пемзой тут не обойдешься.
Земцов приехал один.
Его рассказ занял двадцать минут, а разговор с Савойским и того меньше. Нельзя сказать, что я был шокирован откровениями этого адвоката относительно его общения с Решетухой, о чем-то подобном я догадывался, но сами откровения... Они превзошли все ожидания. Я первый раз видел человека, тесно переплетенного с законом и знающего последствия его применения к себе, который был столь откровенен в вещах, о которых опасно разговаривать даже с самим собой...
Если бы не показания его жены и фамилии, обведенные кружочком в журнале регистрации в нотариате, он упирался бы до последнего. Но Земцов не стал проводить с Савойским душеспасительных бесед, просто выложил на стол карты и почти все без исключения доказательства причастности адвоката к событиям, от которых лихорадило город. Игорь Олегович, поняв, что опровергать неопровержимое бессмысленно, обмяк и мало-помалу стал участвовать в разговоре не как человек, в достаточной мере владеющий навыками права, а как банальный уголовник.
Он познакомился с Решетухой год назад, задолго до того момента, как из нотариуса переквалифицировался в адвокаты. Миша приходил к нему удостоверять копию документов на право занятия индивидуальной предпринимательской деятельностью. Произошел некий контакт, который потом перерос в свободное общение, а после – в общие интересы. Интересы у них действительно были общие: накопление средств для безбедного существования. Причина возникновения преступного синдиката стара как мир.
Так наивно размышлял я, слушая речь Савойского. Однако вскоре моему розовому взгляду на события пришел конец. В очередной раз, как это было постоянно в этом кабинете, моя вера в искренность людей пошатнулась и упала набок.
– Я вас перебью. – Земцов посмотрел на Савойского и задал вопрос, который я порывался задать сразу после начала этой печальной истории. – Как же вы могли найти что-то общее с человеком, который почти полностью глух? Это предельно трудно, Игорь Олегович, ибо всем нам хорошо известно, что люди, лишенные слуха, крайне осторожны в новых знакомствах и недоверчивы к людям, которые входят в их жизнь спонтанно.
Савойский долго рассматривал цветок за спиной Земцова, потом медленно перевел взгляд на моего начальника и выдавил:
– А он не глух.
Я заметил, как расслабился Земцов. Солги сейчас Савойский, и все пришлось бы начинать сначала. Если в фундамент откровенности заложена откровенная ложь, которая в корне меняет все показания, значит, ни о какой откровенности не может идти речь. Но Савойский оказался честен, и меня это снова удивило. Для того чтобы так откровенничать, нужна твердая убежденность в том, что Решетуха задержан и дал правдивые показания. Но Савойский был уверен в обратном. В том, что Миша на свободе. К чему же так расстегивать пальто перед первым встречным в милицейской форме? А если Решетуху вовсе не поймают? Зачем вырубать себе могильный камень, если здоровье в порядке?
На это, наверное, обратил внимание и Земцов, однако он сделал вид, что ничего не произошло, и продолжал внимательно выслушивать адвоката. Я тоже сосредоточился, и вот тут моя вера набок и рухнула. Я ожидал услышать от Игоря Олеговича исповедь о том, как он, вступив в преступный сговор с Решетухой, решил околпачивать честных, внезапно разбогатевших горожан. Но на этом разговор прекратился. Глупо обведя меня и Саню глазами, этот маленький гомосексуал заявил:
– Вот, собственно, и все.
Усы Земцова взлетели вверх, как крылья курицы, которой дали пинка под зад.
– Что значит «все»?
– А что, собственно, вы ожидали от меня услышать? – Ну, например, как вы с Решетухой формировали план на месяц по нападению на квартиры законопослушных граждан, – не смутившись, предположил Саня.
– Чего? – Савойский поморщился так, что мне показалось – еще секунда, и его лицо треснет. – Вы в своем уме? Все, к чему сводилось мое общение с Решетухой, – это консультации по различным юридическим моментам его деятельности.
– А как насчет убийства Кантикова в Терновском СИЗО?
– Моего подзащитного убили?! Как?!
– Как бы вам получше объяснить... – поморщился Земцов. – Руками!
– Это одна из страшных новостей, дошедших до меня в последнее время.
– Так, понятно... – Земцов пожевал губами, вынул сигарету и вставил ее в рот. – Макс, отведи товарища в камеру. Кстати, Савойский, вам в какой камере удобнее будет освежать память? В обычной или специальной, для... В состоянии чего ты его задержал, заместитель?
Я сказал, что в состоянии, близком к соитию.
– Значит, в специальной, – решил Земцов. – Для адвокатов, да, Савойский?
– Вы напрасно издеваетесь, – грустно улыбнулся Игорь Олегович. – Когда вы поймете, что заблуждаетесь относительно меня, вам станет ужасно стыдно.
– Я уже сейчас не знаю, как в коридоре показаться, – сказал Земцов. – Это вы напрасно бодаетесь, Савойский. Когда вы поймете, что в отношении вас я совершенно не заблуждаюсь, ужасно будет вам.
У дверей адвокат задержался.
– Почему вы решили, что я каким-то образом связан с разбоями? После моей сделки с квартирами, в одной из которых проживал Решетуха? Или это предположила и донесла до вас умирающая от злости моя жена?
– Да нет, не жена. – Убоповец потрепал кончик уса и отпустил. – Много болтаете, не подумав, при посторонних, Савойский. То, едучи к Юшкину, по памяти номер Решетухи набираете, то самому Юшкину советуете быть осторожным, запуская в дом чужих людей. Сочувствуете алкоголику по факту утраты денег при разбойном нападении. А откуда вам известно, что на Юшкина было совершено разбойное нападение и при этом похищены деньги? Вы же с ним не виделись с момента размена?
Лицо Савойского медленно окрашивалось в малиновый цвет.
– Струге?..
– Я разве называл эту фамилию? Кстати, кто такой Струге?
Игорь Олегович тщательно размял окурок в пепельнице и встал.
– Мне больше нечего вам сказать. Ваша проблема заключается в том, что для предъявления мне обвинения и постановления на арест... Господи, о чем это я?! Для того чтобы коситься на меня, вам не обойтись без показаний Решетухи! Вот в чем ваша проблема. Когда он будет задержан, все прояснится. Только советую поторопиться, ибо счетчик времени, как говорят внутри организованных преступных сообществ, включен.
– Макс, отведи задержанного в камеру, – снова попросил меня Земцов. – Не такая уж это проблема, Игорь Олегович. Нам все было понятно и без вашего рассказа. А поимка Решетухи – вопрос нескольких дней. Ваш подельник Миша будет задержан раньше, чем истекут сутки вашего задержания по подозрению в совершении преступления.
Савойский задержался у двери и неприятно для меня кисло улыбнулся:
– Ничего вам не понятно! И вряд ли когда-нибудь станет понятно... Кстати, пусть ваш дознаватель не беспокоится по поводу предоставления мне адвоката. У меня самого получится лучше, можете поверить.
Минуло почти два дня. Когда до окончания срока содержания Савойского под стражей оставалось что-то около десяти часов, Сане позвонил Антон Павлович. Признаться честно, энтузиазм Земцова в последние часы поубавился. Савойский упирался не хуже вьючного животного и никак не хотел въезжать в ворота с вывеской «Явка с повинной». Более ничего, помимо нашей уверенности в его вине, у нас не было, а на этом далеко не поедешь. Адвокат словно упивался своей уверенностью в скором освобождении и с каждым часом становился все наглее и наглее. Но вскоре я увидел живой огонек в глазах Саши. После последнего разговора со стряпчим он выглядел таким, словно за сорок с небольшим прожитых лет не впитал в себя ничего, кроме отвращения и усталости. Он велел мне отвести Савойского в камеру и сгорбившись направился к подоконнику, где стояла вода, заваривать чай. Не думаю, что эта усталость ускользнула от Савойского, он видел то же, что видел я.
