— Хорошенькое дело! — возмущенно воскликнула Саша, быстро взяв себя в руки. — И ты об этом своем открытии собираешься докладывать по начальству?
— Нет, конечно, — поспешил успокоить ее Митин. — Хотя посоветоваться с лейтенантом Курским не мешало бы…
Ликина печально покачала головой:
— Ну что ж, иди советуйся со своим лейтенантом. Или ты сначала меня допросить хочешь?
Старший оперуполномоченный понял, что зашел слишком далеко в своей, как ему казалось, невинной болтовне. Он не воспринял всерьез записку Маркиша и изложил Саше всю эту историю, что называется, смеха ради, полагая, что также беззаботно отнесется к его, в сущности, байке и хозяйка квартиры.
Однако та восприняла его речь на полном серьезе, почти что в качестве официального обвинения, и Костя понял, что пора резко менять характер диалога, направляя его в нужное русло.
Он опустился перед женщиной на колени, обнял ее ноги и стал покрывать их поцелуями.
Какое-то время Саша молча принимала его ласки, а потом обеими руками слегка потрепала его по волосам:
— Ну, ладно, Костя, достаточно.
Он, не вставая с колен, задрал голову и посмотрел ей в глаза:
— Я прощен?
— Само собой. Ведь долго сердиться на тебя невозможно, — сказала она со вздохом.
Митин поднялся на ноги, отряхивая форменные брюки:
— Вряд ли так думает наш полковник.
— Что и говорить, Костя, интересы службы у тебя всегда на первом месте! Ты можешь хотя бы наедине с красивой женщиной — ты понимаешь, кого я имею в виду? — забыть о своих ментовских делах?
— Конечно, Сашенька! Пропади они пропадом все эти протоколы, опознания да оперативки! — И он попытался привлечь женщину к себе, поскольку решил, что ситуация для полноценных объятий уже созрела.
Саша, однако, легким толчком руки поставила Митина на место во всех смыслах этого слова.
— Успеешь еще продемонстрировать свое умение целоваться. Я, между прочим, пока тебя ждала, жутко проголодалась.
— Я — тоже! — с энтузиазмом подхватил ее мысль старший оперуполномоченный. — Я, кстати, принес с собой коньяк. — Он полез в свою сумку и выудил оттуда полулитровую бутылку. — «Дойна», молдавский… Мы такой в ресторане с тобой пили. Ты ведь именно его предпочитаешь?
Саша слегка поморщилась.
— Ладно, что принес, то принес. Пошли в комнату, стол уже накрыт.
Сервировка оказалась не слишком богатой, но аппетитной: холодное мясо, ветчина, красная рыба, зелень, немного фруктов. Стол венчали две бутылки грузинского вина «Хванчкара».
Саша выставила на скатерть, дополнительно к бокалам, две рюмки для коньяка.
— Прошу! — Она сделала приглашающий жест рукой.
Два стула располагались на противоположных сторонах стола, что не слишком понравилось Косте. Он сделал попытку поставить их рядом, но, вновь нарвавшись на противодействие хозяйки квартиры, уселся на предложенное ему место.
От коньяка Саша отказалась, попросив налить ей в бокал вина, из солидарности плеснул себе «Хванчкары» и Костя.
Инициативу в произнесении тоста вновь, как и в ресторане «Южный вечер», взяла на себя Александра Ликина:
— Как ни странно сие может прозвучать, я хотела бы поднять этот бокал за тебя, Костя.
— Поддерживаю! — весело откликнулся Митин и протянул к Саше руку с фужером, но хозяйка квартиры не торопилась чокаться.
— Я должна объяснить свой тост. Ты для меня, Костя, — не столько идеальный мужчина, хотя в специфическом шарме тебе не откажешь, сколько идеальная личность. Я бы даже сказала — идеальная человеческая особь. Когда надо, в меру смел, когда надо, в меру труслив, или, скажем мягче, осторожен. Ни к чему, в сущности, не стремишься, включая материальное благополучие, то есть деньги, а значит, объективно никому не можешь причинить даже неумышленного зла. Ты — материализованный персонаж Евангелия. Знаешь, Костя, о такой книге?
— Конечно, это про Иисуса Христа.
— Верно. А ты читал Евангелие?
— Нет, не читал.
— Вот видишь! — воскликнула Саша с непонятным Митину энтузиазмом. — Не начитан, но образован — просто идеальный вариант. Долой книжников и фарисеев! В общем, все у тебя в меру, так, как и должно быть в природе. Так вот о Евангелии… Там сказано… Хотя, может быть, я и ошибаюсь, но вряд ли слишком сильно… Там сказано, что только люди простодушные попадут в Царствие Небесное. А всем остальным уготована иная участь. По-моему, ты, Костя, — из таких вот простодушных, то есть не окончательно испорченных цивилизацией, людей, и потому наши с тобой пути неизбежно разойдутся.
Митин не очень вникал в суть слов актрисы, но заметил, что на ее глазах навернулись самые настоящие слезы, и, протянув руку, нежно погладил женщину по щеке.
— Ну что ты, Саша… Я же тебе говорил: только позови, и я всегда буду рядом с тобой.
— Я знаю, — печально согласилась Александра Ликина, однако слезы продолжали истекать из ее прекрасных глаз. — Но, если со мной что-то случится, то ты, как человек естественный, природный, забудешь меня очень скоро. Как сказано, и петух три раза не прокукарекает…
Костя обидчиво поджал губы.
— Я, значит, тебя скоро забуду… А ты… если со мной что-то случится?..
— С тобой ничего не может случиться, — убежденно ответила Саша. — Когда над всеми нами раздастся Гром Небесный и стрелы молний начнут поражать нашу плоть, длань Всевышнего укроет тебя и раздастся глас Божий: А этот пусть живет! — И она в два приема опрокинула в себя бокал грузинского вина.
Минут пять ужин проходил в молчании: старший оперуполномоченный поглощал закуску, а актриса курила.
— Вкусно, — скупо похвалил Митин кулинарные изыски Саши.
Та никак не отреагировала на его лапидарный комплимент и, докурив сигарету до фильтра, вдруг словно обожгла Костю сфокусированным на нем взглядом:
— Так ты едешь со мной?
— Куда?
— Неважно. Я еще сама толком не знаю. Но сюда мы больше не вернемся.
— А когда?
— Завтра утром.
Митин заерзал на стуле:
— Мне же еще собраться надо. Да и денег у меня нет.
— Будет день — будет и пища, — на церковный манер продекламировала она. — Тебе, как человеку Евангелия, деньги вообще не нужны. Впрочем, — Саша вздохнула, — мы все же живем на грешной земле. Потому ты сейчас пойдешь домой и возьмешь все самое необходимое, включая документы на свою квартиру. Ты потом продашь ее заочно. Ну а пока… — Она взяла в руки золотой медальон, висевший у нее на груди. — Здесь есть все, что нам надо. По крайней мере, на первое время.
С минуту Митин тупо смотрел на медальон, который Ликина отпустила, и теперь он возлежал на ее высокой, глубоко декольтированной груди — на нее Костя и перевел заинтересованный взгляд. Быстро нараставшее в нем желание отодвинуло все остальные чувства и помыслы на второй план.
Все это Ликина легко прочла в его глазах.
— У нас впереди целая жизнь, и уж совершенно точно — целая ночь, — ласково сказала она. — И эту ночь я обещаю сделать для тебя незабываемой. Но сейчас, Костя, иди домой. Возьми с собой все, что тебе нужно. И главное — документы. В принципе, мы должны быть готовы к отъезду в любую минуту. Так что поторопись.
— Хорошо… — Он встал из-за стола и посмотрел на Сашу умоляющим взглядом. — Но можно хотя бы…
— Нет! Все будет, как только ты вернешься. Иди и не забудь захлопнуть за собой дверь.
Сглотнув слюну, Митин направился к двери и, открыв замок, отворил ее.
И в лоб ему сразу же уткнулось дуло пистолета.
Даже сейчас, когда все добытые им сведения указывали на то, что сдала его Гангуту и похитила громадную партию наркотиков именно Александра Ликина, Финк не мог поверить в подобное. Не мог понять, как, казалось бы, горячо любящая его и не менее горячо любимая им женщина пошла на такую беспримерную подлость, как решилась на эту дьявольскую комбинацию и как в конце концов провернула ее?
И как она вообще пронюхала о героине в Малинине? Видимо, он был не слишком осторожен в своих телефонных переговорах, а Саша незаметно, но целенаправленно вела за ним слежку.
Однако зачем ей это было надо? Чего ей не хватало, ведь он ей ни в чем не отказывал? Может, снюхалась с кем?
Не скажешь, конечно, что отношения с этой блестящей женщиной были у него совсем уж безоблачными, в чем, в первую очередь, виноват он сам. И все же такого разворота событий они никак не предвещали…
Финк сидел за рулем своего «Лексуса» и наблюдал за окнами ее дома. Наблюдал… На деле он просто откладывал решительное объяснение с Сашей, для самого себя мотивируя свое бездействие тем, что следует дождаться темноты. Несмотря ни на что, он, Герман Финклер, боялся ее потерять, а это неизбежно произойдет после их предстоящей, так сказать, разборки.
