– Нет, – почти хором солгал директорат.
– Я клоню к тому, что теперь мне не кассеты бояться нужно, а участи Оресьева. Вы убрали его, что же остановит вас убрать меня, верно? Я с вами разговариваю как взрослый человек, а потому еще раз спрашиваю, что вы хотите похерить больше: приписки или убийство Оресьева?
Кряжин скривил лицо и снова почесал затылок.
– Чего придуряться-то? Сами выберете и сами подскажете, как правильно следствие построить. Лично мне, господа, жить охота. На пенсию выйти, корюшку на малой родине в Питере из Невы подергать и рож ваших больше не видеть. Вы люди бизнеса, так неужели договориться со мной правильно не сможете? Не верю. Напугать – напугали, не вопрос. Но если бы одним испугом уголовное преследование лечилось...
Восторга это предложение не вызвало. Лишь Харин, кажется, наиболее разумный из всех троих, почесал переносицу и буркнул (обреченно как-то):
– Сложную схему вы рисуете, Иван Дмитриевич. Видите ли, такая постановка вопроса... В общем, не всех она устроит.
– Боитесь, что, начав подсказывать, я с приписок выйду на убийство Оресьева? Черт возьми, Владимир Павлович, но я вам только что сказал, что для меня это уже не секрет! Я согласен на сделку, но любой разумный человек при заключении ее будет смотреть вперед. По рукам ударить не долго, а как вы потом будете отвечать на замысловатые вопросы? Или вы всех хотите через свой синематограф пропустить?
Не ждали от него подобной прыти, это было видно по лицам. По влажным лицам. Кряжина больше всего удивляло не глупое упорство директората при понимании очевидного, а то, с какой легкостью ныне делаются такие дела, как убийство. О том, что Оресьева заказали, знают минимум пять человек, и для Кряжина это была уже толпа. Значит, Каргалин и Рылин – не верховные правители, а равные с заводскими деятелями. В Думу они, так сказать, делегированы. У одной половины группы депутатская неприкосновенность, у второй – связи в Госкомстрое. Свои адвокаты, свои киллеры. Естественно, есть и общак. Недостает пока еще одной связи – с правоохранительными органами, но значимость ее понимает Харин. «Проверьте руководителей «МИРа» на связи с милицией», – неосторожно бросил он совсем недавно. Значит, понимает. Значит, и сам такую имеет. При подобном стечении обстоятельств нетрудно догадаться, как такое сообщество именуется, не только Кряжину. Любому обывателю станет понятно, раскрой он перед ним маленькие секреты тонкого следственного искусства.
Трое молчали, и Кряжин чуть поднажал:
– Чтобы приготовить омлет, нужно обязательно разбить яйца. Пусть это будут мои яйца, но бить их нужно точно в сковороду, а не мимо. Иначе это не омлет получится, а сгоревшая плита. Вонь пойдет по всей кухне, и в этом случае обязательно ищут крайнего, чтобы прибрать образовавшееся дерьмо.
Насчет последнего ни один из директората не сомневался. Чего-чего, а его хватает уже предостаточно. Но природная субтильность непреодолимо мешала всем троим спокойно признаться в том, что убийство их же коллеги – это малая жертва во имя большого дела. Глупо было после всего сказанного утверждать, что груз в вагонах и смерть Оресьева никак не связаны. Приехавший из столицы следователь понял это вопреки всему, и сейчас лица директоров напоминали экран монитора «зависшего» компьютера. Они бы и рады начать, но мешает программа, заложенная с рождением их на свет – «убивать нехорошо, это не оправдывается ничем».
– Послушайте, – Кряжин устало потер лоб ребром ладони. – Это для вас труп – событие, а для меня это обыкновенное чудо. Одним нераскрытым больше, одним меньше... Я жить хочу, но, если вы и дальше на меня смотреть будете как бараны, вы же все дело и испортите.
Да, действительно. Дальнейшее молчание и игра в подкидного не имели больше смысла.
– Если дело Оресьева будет расследовано до конца, могут пострадать очень большие люди в Москве, – пробормотал Харин. – Падет тень на Думу, на руководителей некоторых ведомств. Журналисты падки на жареное, и может образоваться международный скандал, выходящий за рамки внутренних государственных недоразумений.
– Вы настоящий патриот, – согласился Кряжин. – За людей переживаете, за страну душой болеете. Даже дочь в блядь превратили ради святого дела. Но тем не менее я понял. Делаем упор на приписки, приносящие вам по пятнадцать тысяч рублей прибыли с состава, и отсекаем от темы Тылика. Таким образом, выходит, что делом займется прокурор Пащенко, приписки потом спишем на косоглазие кладовщиков, которых вы уволите за халатность, и я уеду в Москву искать убийцу Оресьева. А сюда я приезжал зря, мотив убийства находится не здесь. Я правильно ситуацию оценил?
Харин, а вслед за ним и Фелофьянов с Зайкиным, шумно выдохнули. Каждый старался сделать это как можно незаметнее, но вкупе получился легкий бриз, принесший запах пота.
Кряжин медленно складывал документы в одну стопку и смотрел на часы. Стрелки перевалили за двенадцать часов, директорат вполголоса перебрасывался сиплыми звуками, курил и ждал развития событий. Следователь тему освоил хорошо, теперь оставалось проследить за его последними действиями. Он – профессионал, попавший в руки еще больших профессионалов. Не первый и не последний, однако ни в ком быть уверенным до конца нельзя. Через несколько часов ему уезжать из города, и важно, с каким настроем этот следователь будет садиться в самолет. Хорошо бы, в подавленном. Чтобы на высоте десять тысяч метров над землей каверзные мысли в голову не полезли.
– Иван Дмитриевич, – заговорил Харин, и чувствовалось, что на этот раз он выступает не от своего имени, а от коллектива. – Надеюсь, вы понимаете, что наши предупреждения – не шутка? Сейчас кассета лежит и будет недвижима, пока не будет завершено следствие. Кажется, есть такие преступления – «глухарями» вы их называете, верно? Вот и пусть кассета «глухарем» лежит. Но она будет направлена в адрес прокуратуры сразу же, едва вы проявите излишнюю активность...
– Я-то не проявлю, – перебил Кряжин, – а вот Смайлов если проявит?
– Не проявит, – отрезал Харин, и в зале повисла тишина, нарушаемая лишь шуршанием бумаг следователя, помещаемых в папку. – Это не в его интересах.
– Ну, тогда вопрос снят, – заверил Иван Дмитриевич и сунул в зубы сигарету.
Мобильник его хоть и имел спокойную для слуха мелодию, однако заставил «важняка» чуть вздрогнуть. Этот легкий толчок миновал внимание Фелофьянова и Зайкина, которые в тот момент были заняты странным делом. Остекленевшими глазами они смотрели в окно мимо следователя. Харин же имел вид вполне спокойный и играл на столе «зипповской» зажигалкой. Прокручивал в голове весь разговор и размышлял – не прокололся ли где...
– Иван Дмитриевич, – произнесла трубка, – наши люди в Астрахани взяли груз вместе с сопровождающими. В пятидесяти трех мешках вместо цемента обнаружено вещество, до боли напоминающее гексоген. Экспертизы, понятно, никто не делал, однако взрывотехники уверяют, что лично они никакой боли не чувствуют. Это и есть гексоген.
– Кто встречал? – коротко бросил Кряжин.
– Подъехал «КамАЗ», мы пропустили его под разгрузку, после чего провели до рыбной базы на окраине города. «КамАЗ» встречали трое на «Ниве» с лицами очень кавказской национальности... – Иван Дмитриевич слушал голос Сотникова и чувствовал, что разделяет его азарт. Рассказ мало походил на деловой рапорт главного сыскаря столицы, скорее, на восторженный рассказ очевидца, но Кряжин очень хорошо понимал начальника Московского уголовного розыска. Вот так, без ФСБ, взяли и слотошили две с половиной тонны взрывчатого вещества вместе с продавцами и покупателями... – Взяли их, взяли сопровождающих одновременно, они пока молчат, но кто не молчит, верно? У вас как?
– Порядок, – улыбнулся Кряжин. – Спасибо за добрую весть.
Отключил трубку и задумчиво уложил в карман. И попросил Харина, директора, сидевшего ближе всех к двери, – по-доброму попросил, по-свойски:
– Владимир Павлович, не в службу, а в дружбу. Будь добр, прокурора кликни.
Своим не отказывают, и Харин бодро поднялся со стула. Зашел вместе с Вадимом Андреевичем, сел на место и стал ждать. Ждать пришлось недолго.
– Вадим Андреевич, я задерживаю Харина, Зайкина и Фелофьянова по подозрению в совершении преступления. Необходимо организовать раздельную рассадку данных лиц в камерах следственного изолятора.
Определить, кто был изумлен сильнее, оказалось невозможно. Единственный вопрос, на который можно было ответить с уверенностью, это вопрос о том, кто быстрее пришел в себя.
Пащенко быстро дотянулся до телефона, стоящего на столе, и уверенно набрал номер. На Кряжина он не смотрел, но по скулам его бегали желваки и щеки оттенились легким румянцем.
– Иван Дмитриевич, – дрожа голосом, забормотал Харин, – вы совершаете огромную ошибку...
– Пустое, – отмахнулся Кряжин. – О стране подумайте.
