А вот Штокгаузен, между прочим, откровенно обрадовался, когда узнал, что Мохнаткин завершил экспедицию, не дойдя до вершины, и сразу же сообщил в Интернете: «Мохнаткин не залез!» В своем роде это для них была сенсация...
Гордеев спросил почему.
Удивленный Мохнаткин объяснил, что австрийцы были уверены, что «русский залезет». Такая уж у него репутация. А теперь выходило, что у них тоже осталась цель, остался шанс покорить гору первыми.
16 апреля, когда Мохнаткин пришел попрощаться, Штокгаузен сказал ему: «Мы тоже устали. Еще день-два, и будем спускаться». По выражению его лица Мохнаткин понял, что им уже все надоело, и они тоже готовы закончить экспедицию, тем более что к своему высотному лагерю им так и не удалось подойти: за триста метров до него их остановил ураганный ветер. Маршрут у австрийцев был хоть и длиннее, но более безопасный, чем у Мохнаткина...
Когда неделю назад Гордеев более-менее разобрался в том, кто такой Мохнаткин и чем он занимается, он спросил:
— Не может получиться, что вы приезжаете туда, а там уже обосновалась другая экспедиция? — заинтересовался Гордеев.
— Почему же нет? Теоретически это возможно. Но когда австрийцы появились у горы, они сразу сказали, что две команды не могут идти по одному маршруту. Даже немножко расстроились, когда увидели мои веревки. Мне сложно сказать о российских альпинистах, но западные, думаю, по моим веревкам точно не полезут.
— Тогда такой вопрос. Почему на один и тот же маршрут дают разрешение нескольким командам?
— Очень просто. По правилам министерства туризма Непала, никаких ограничений для желающих пройти маршрут нет, только плати взносы. В этом году на Эвересте с юга было около тридцати экспедиций. Ума не приложу, как они там размещались! А вот в Индии с этим строго. Подал заявку — все, другие по этому маршруту не могут лезть.
— Правильно ли я понял, Степан, что вы всегда исповедовали соло восхождения?
— Да.
— И являетесь одним из сильнейших в мире в этом стиле, не так ли?
— Ну...
— Почему же тогда в свое время вы вдруг решили пойти с напарником, откуда появилась ваша дружба с Заверюхиным?
— Хм, — после паузы сказал Мохнаткин. — Всегда есть маршруты, которые одному не пролезть. А хочется! Вот К-2, например. С другой стороны, если я буду делать ставку только на соло, то остановлюсь в своем развитии. Невозможно всегда ходить одному, беспредельно наращивая сложность: часто перешагиваешь за грань допустимого риска. В конце концов, ты просто погибнешь в горах...
Гордеев с некоторым облегчением услышал эти слова. Честно говоря, до сих пор у него складывалось мнение, что Мохнаткин абсолютный фаталист, причем в самом нехорошем смысле этого слова.
— Значит, иногда все же приходится идти на компромисс? — уточнил Гордеев.
— Конечно. Разумеется, к моему восхождению на Джангу это никакого отношения не имеет, — спохватился Мохнаткин.
— Почему?
— Потому что тут вся фишка в том, чтобы пройти всю дистанцию одному, эта экспедиция — следующая в моей биографии ступень сложности. Я не зацикливаюсь на том, чтобы ходить только в одиночку. Хотя и не отрицаю, что по-прежнему буду делать соло восхождения. В Гималаях в том числе. Но этим маршрутом надо идти одному.
— Что в горах психологически проще для совместного существования, — поинтересовался Гордеев, — два человека или пять?
— Если у двоих хороший контакт, то вдвоем проще. Если контакта нет, то лучше пусть в экспедиции будет пять человек. От одного за месяц устал — можешь с другим пообщаться.
—А возраст альпинизму не помеха?
Мохнаткин пожал плечами:
— Ощущаешь его только в процессе восстановления. В двадцать пять лет я на следующий день после больших нагрузок был как огурчик. А сейчас мне требуется на это гораздо больше времени. Но, честно говоря, в горах это чувствуется не так сильно. Вот когда тренируешься, особенно когда выполняешь большие объемы — лазанье, бег, то не успеваешь восстанавливаться. Сейчас мне сорок, я стал, наверно, мудрее, опытнее — это очень важно в альпинизме, особенно в гималайском. Опыт и мудрость позволяют правильно рассчитать силы. Впрочем, как, наверно, в любом виде человеческой деятельности. Вы согласны со мной, Юрий Петрович?
«Черт, — подумал Гордеев, — может, надо срочно заняться альпинизмом, пока мне еще нет сорока?»
— А почему вы вообще стали альпинистом? — спросил Гордеев и сам пожалел: как-то слишком уж в лоб, слишком бесцеремонно.
Но, оказалось, ничего, Мохнаткин не закрылся, как того опасался адвокат, и после паузы сказал:
— Знаете, мне почему-то всегда было трудно найти собеседника. О чем говорят люди друг с другом? Иду я иногда по улице, смотрю на людей: одни сидят в кафе и о чем-то разговаривают, другие шагают по тротуару и беседуют, жестикулируя и перебивая друг друга. И в машине водитель разговаривает с тем, кто сидит рядом. И даже на велосипеде. Я имею в виду двух людей, едущих на велосипедах и ухитряющихся переговариваться. Но о чем они говорят? Что они могут сказать друг другу? Иногда бессонной ночью я слышу за окном голоса, а выглянув, вижу двух-трех человек: сделают несколько шагов и останавливаются и говорят о чем-то, потом снова сделают несколько шагов и опять говорят. Где эти люди находят друг друга? Я пробовал заглядывать в кафе, но говорил там только с официантом: один кофе, пожалуйста. Потом еще один. Вот с женщинами все по-другому, потому что с ними можно разговаривать без слов. У меня с женщинами никогда трудностей не было...
— Завидую вам, — пробормотал Гордеев.
— Ну «никогда» — это, пожалуй, слишком сильно сказано, — поправился Мохнаткин, — вернее будет — «почти никогда». А я не с одной имел дело.
— Вы женаты?
—Да уж.
— Интересно, как ей такой образ жизни мужа? Или она у вас тоже скалолаз?
— Нет, зачем нам такая семья? — после паузы сказал Мохнаткин. — Она детей воспитывает.
— Сколько их у вас?
— Трое.
— Понятно. Так как же насчет жены? Не отвечайте, если не хотите.
— Отчего же, — флегматично пожал плечами Мохнаткин. — Знаете, с женой до свадьбы мы разговаривали довольно мало. Потом поженились и теперь почти совсем не разговариваем.
—А с горами вы, выходит, диалог ведете?
— Ну... по крайней мере, с ними проще, чем с людьми.
— Значит ли это, что альпинисты относятся к горам, как к живым существам? — с усмешкой спросил Гордеев.
Мохнаткин кивнул, затем, немного подумав, сказал:
—Я, по крайней мере.
— В таком случае, — спросил удивленный Гордеев, — какой у Джанги характер, мужской или женский?
— Когда я спрашивал у нее разрешение подняться, обращался к ней, как к женщине.
— Спрашивали разрешение? — переспросил Гордеев, подумав, что ослышался.
— Много раз спрашивал, — подтвердил Мохнаткин.
— Но вы не взошли... В таком случае почему же она не разрешила?
Мохнаткин покачал головой:
— Не знаю, может, еще не готова, капризничает.
— Степан, вы суеверны?
—Да нет, в общем-то. Хотя... Нет, я так не думаю.
— Может, все-таки скажете?
— Ерунда, не стоит.
— И все же?
Наконец Гордеев выдавил из альпиниста сведения о том, что спонсор (Заверюхин) дал ему флажки и вымпелы, чтобы он сфотографировался сними на вершине. Но еще в начале экспедиции, когда речь об этом зашла, Мохнаткин подумал, что, возможно, на гору он не залезет.
Действительно, ерунда какая-то, подумал Гордеев, не стоит внимания.
— А как же вы собирались сфотографироваться, если вершину штурмовали в одиночку?
— Ну у меня хороший фотоаппарат был, с большим углом съемки.
Гордеев кивнул: понятно, мол.
— Как же вы с горой прощались? Сказали ей что-нибудь ласковое?
— Не-а. Я так устал, что даже не оборачивался, когда уходил. А осенью, уходя, я все время оборачивался. Смотрел, смотрел, не мог оторваться. Гора ведь очень красивая. Так и ушел. Но она меня сильно достала, я до сих пор не могу восстановиться полностью...
Маевская немного опоздала. Она вошла стремительным шагом, длинные волосы разметались по плечам, и Гордеев снова не смог не отметить, насколько она хороша. Все по-прежнему было при ней — и длинные волосы, и длинные ноги, и темно-синие глаза. Она была в джинсах, кроссовках и коричневом кожаном пиджаке. Гордеев закрыл в компьютере папку «Мохнаткин» и предложил гостье на выбор — чай, кофе или минеральную воду, но она отказалась и как бы ответным жестом поставила ему на стол нечто завернутое в полиэтиленовый пакет.
Гордеев посмотрел на нее вопросительно, и Маевская сказала:
—А вы разверните.
Гордеев раскрыл пакет и достал оттуда то, что по форме в нем и угадывалось — бутылку. Это был арма-ньяк, уже знакомый Гордееву, только не тот, что сам он покупал вчера, а «Шабо» — лимитированной серии и тридцатилетней выдержки, который стоил, если адвокату не изменяла память, четыреста семнадцать с половиной долларов.
