Вода опускалась и поднималась, унося с собой следы дневных городских происшествий. В эту ночь темная, почти черная ее масса тащила за собой в открытое море тело моложавой светловолосой женщины.
Возраст неопределенный. На вид не старая. Но, как известно, моложавость — лишь маска молодости.
Впрочем, о ее лице судить было трудно: страшным, просто зверским ударом оно было превращено в кровавое месиво.
К тыльной стороне сжатой в кулак ладони прилипли остатки раскрошенного крекера.
От трупа, несмотря на пребывание в воде, исходил слабый, едва уловимый, но все-таки ощутимый запах миндаля. Женщина, судя по всему, следила за собой при жизни. Была ухоженная: на руках сохранился аккуратный маникюр.
* * *
Звонок Карла настиг Анну, едва она переступила порог своей московской квартиры.
— Есть новости! — сообщил он с места в карьер.
Оказывается, за то время, что Светлова добиралась из Амстердама в Берлин, а потом в Москву, голландская полиция выловила из воды тело Марион Крам.
Она была голландской подданной. Моложавой привлекательной женщиной сорока трех лет с признаками насильственной смерти.
Карл прочел об этом в газетной криминальной сводке и тут же позвонил Анне в Москву.
К сожалению, ничего сверх того, о чем было написано, он сообщить не мог: голландские полицейские не болтали направо и налево с кем попало об обстоятельствах столь тяжкого преступления.
Правда, из газеты милейший Карл также узнал, что амстердамская полиция разыскивает русскую — предположительно туристку, — посетившую Крам незадолго до того дня, как ее тело было выловлено из воды…
Близкие соседи — очевидно, другие, более словоохотливые, чем мрачный саксофонист, — сообщили репортеру криминальной хроники, что видели и слышали, как в своем маленьком садике на барже Крам разговаривала с кем-то по-русски — это был некий силуэт в белой куртке с низко опущенным капюшоном.
— Как соседи поняли, что это женщина? Почему так решили? — спросила Анна.
И далекий голос Карла, хмыкнув, пояснил в трубку:
— Когда гостья уходила, Крам будто бы пробормотала на голландском языке:
— Идиотка!
* * *
— Ну, как поездка? — поинтересовался у жены Петя Стариков.
— Замечательно! Германия — прекрасная страна. Мощная, красивая, все наилучшего качества, и населяют ее очень милые, воспитанные и славные немцы. Да, по-моему, нынешние европейцы — это просто хорошие люди.
— Хорошие — это какие?
— Хорошие — это не глупые, не завистливые и не хамоватые. Достаточно обладать перечисленными качествами, и получается хороший человек.
— Ну, я рад за европейцев.
— А вот Амстердам немножко замусорен, но это, видишь ли, философия города.
Петя с нескрываемым интересом взглянул на жену:
— А ты и в Амстердаме успела побывать?
— Нет! Мне рассказывали, — спохватилась Светлова. — Я только хотела туда попасть! Ну, там ведь рукой подать…
Аня малодушно опустила подлинные, не экскурсионные цели своей поездки.
Откуда все-таки в ней этот ужасный авантюризм и неприличный азарт? Анна даже пыталась как-то найти этому объяснение… Корни искала, как и полагается, в своем детстве. Некоторые эпизоды и впрямь тянули на объяснения. Особенно с игрушечным кроликом.
Однажды в одном из автоматов, перед сеансом в кино, она выиграла кролика. Никому из столпившихся вокруг, жарко дышащих и ревниво наблюдающих за происходящим дошколят микрорайона не удалось… А ей, Светловой, удалось. При этом было понятно, что это фантастическая, ничем не объяснимая «просто удача». Обыкновенное, так сказать, чудо. Кролик уже почти сорвался с крючка и полетел вниз, обратно, в кучу никому никогда не достающихся призов, но в последний момент каким-то невероятным образом изменил траекторию полета и попал точно в желоб, выкидывающий выигрыши наружу. А уж оттуда прямо в руки счастливице. Аудитория ахнула. Анна схватила кролика за уши, прижала к груди и почему-то побежала. Хотя была «домашней» девочкой, у которой никогда никто ничего не отнимал — ни одноклассники, ни дворовые недоброжелатели, ни уличные, специализирующиеся на карманных деньгах малолетние ровесники-рэкетиры.
Но тут она схватила и побежала. Наверное, таково инстинктивное отношение к удаче — уберечь ее.
Кролик был, в общем-то, никудышным: розовым, трехкопеечным, но Анна не расставалась с ним ни на минуту дня три. Потому что кролик — это и было материализовавшееся везение. Розовое трехкопеечное, но везение. И Анна просто еще не знала, что полагается делать, когда на тебя сваливается розовый нежданный, негаданный кролик, то бишь Госпожа Удача…
«Тебя ждет судьба героев Достоевского, — прокомментировала событие бабушка. — С этого все и начинается: азарт, игральные автоматы, сумасшедшая, ничем не заслуженная удача, желание повторить легкий успех, опасное представление, что в жизни можно достичь чего-то без труда…»
Бабушка была сторонницей строгих правил в жизни и воспитании и ни в каких рыбок, вытащенных из пруда без труда, тем более золотых, не верила.
Другие родственники, представлявшие более легкое, «метафизическое» отношение к жизни и считавшие, что не все поддается логическому объяснению, заметили по поводу кролика: "Может, ребенок одарен способностью выигрывать в лотерею?
Это ведь тоже природный дар…"
Позже, повзрослев, Анна поняла: это неплохо, когда каждый говорит свое… Хорошо, когда человек может услышать разные мнения.
Но бабушка, очевидно, была права насчет азарта…
Сейчас, разговаривая с мужем, Светлова поймала себя на укоренившемся в ней за последнее время двоедушии.
Очевидно, это можно было уже квалифицировать даже как сознательную — ну, ладно, пусть полусознательную! — коварную тактику. Она сообщала Петру о том, что ввязалась в расследование на той стадии, когда уже извлечь ее из «процесса» было практически невозможно.
К тому времени, когда она поставила мужа в известность, развитие событий дошло уже до необратимого состояния — до того «интересного» момента, когда Анна вынуждена была защищаться, убегать или нападать. То есть у нее уже не оставалось выбора, действовать или отойти в сторону.
Однако удивительно, что обычно бдительный Петр теперь вовсе не выказывал желания ловить жену на слове и вообще — вникать в подробности. Он больше помалкивал, помалкивал и выглядел опасно задумчивым.
Наконец этому нашлось объяснение.
— Вот, Аня. А я тоже собрался в дорогу…
— Это как?!
— Да, и скажу сразу и честно… Отказаться от предложения у меня не хватит духу. Я очень хочу поехать и очень хочу этой работы. А ехать нужно пока одному.
— Понятно! Если не секрет, куда?
Впрочем, что было спрашивать: на земном шаре была только одна страна, от поездки в которую Стариков не смог бы отказаться даже под угрозой развода.
Компания, в российском филиале которой Петя работал, наконец построила в Южной Африке свой автомобильный завод, и Старикову открылся шанс — участвовать в продвижении продукции на рынке, давно захваченном конкурентами компании.
Это было почти что дохлым номером в стране, традиционно ориентирующейся на «БМВ»… Ну да, чем трудней задача, тем почетнее!
Петя не мог отказаться от шанса. Эта страна притягивала его как магнит, несмотря на все сложности текущего политического момента и страдания белого населения. Ну, впрочем, это для тех, кто понимает.
Что делать, Стариков никогда не мог устоять перед красотой.
А от мужа Аня знала, что, например, в бурском языке «африкаанс» слов, предназначенных для описания красоты пейзажа, реки, неба, восхода, заката, океана, больше, чем даже в «великом и могучем» русском.
Так много, как в ни каком другом языке! Потому что и красоты эти южноафриканские пейзажи такой невероятной, какой больше нигде, наверное, нет на свете.
И Петя уезжал жить и работать среди этих пейзажей.
А Светлова оставалась.
Адвокаты инюрколлегии славились тем, что помогали родственникам представителей криминалитета без особых проблем добраться до счетов, которые погибшие в разборках бандиты оставляли в зарубежных банках. Адвокаты действовали умело и довольно быстро. Говорили, что для них почти не существует ничего невозможного. Об этом слагались легенды, что и подвигло Светлову на визит к господину Фонвизину.
Леонтий Фонвизин пристально, но вполне деликатно оглядел посетительницу:
— Вы что же, ее дочка?
— Нет.
— Внучка?
— Нет.
— Близкая родственница?
— Нет.
— Очень-очень дальняя родственница?
— Нет!
— Трудно доказываемая степень родства?
— Нет.
— А кто же?
— ?!
Леонтий лишь приподнял краешек брови, что свидетельствовало о высшей степени невозмутимого адвокатского удивления.
