— Привет, Галчонок! — бодро козырнул капитан и, не дожидаясь приглашения, вошел.
— Ты один? — спросила Галина, выглядывая на лестницу в надежде увидеть там Алексея, притаившегося в ожидании, пока супруга выпустит хотя бы часть пара.
— Да. — Голощекин принял вопрос на свой счет. — Маринка что-то устала. Опять же завтра четверг…
Галина, не обнаружив на площадке мужа, молча отступила, пропуская гостя в дом.
— Ой! — Голощекин замер на пороге комнаты, театрально всплеснув руками. — Галчонок, а где же твои гости? — Не задержавшись на пороге, он вошел, подхватил с крайнего блюда бутерброд с семгой, прикусил, выхватил из середины стола бутылку водки, одним движением свернул крышку.
Галя остановилась у двери, прислонившись к крашеному косяку, и рассеянно смотрела на суетящегося Никиту.
— Так где же гости? Вороны где, Лешка? — Голощекин опрокинул в рот рюмку водки, дожевал бутерброд, выдернул из миски с оливье стрелку лука, исподлобья подмигнул хозяйке: — Что, факир был пьян и фокус не удался?
Галя молчала. Можно было попросить Голощекина съездить к клубу, узнать, в чем дело, но именно Никиту ей просить и не хотелось. Даже к Ворону она обратилась бы за помощью с большей охотой, чем к вездесущему, всемогущему капитану.
— Давай садись! — махнул Галине полуночный гость, разворачивая стул. — Садись, выпьем! Налить?
— Спасибо, не надо.
— Ох, неласковая ты, — покачал головой Го-лощекин, снова растянув свою волчью улыбку, — неласковая! — Он поднялся, с сожалением опуская наполненную рюмку, и двинулся к Галине. — Оттого твой Леха от тебя и бегает. Ха-ха-ха! Вышла кошка за кота, за Кота Котовича, Лешеньку Жгутовича… — Напевая эту немудреную песенку, капитан приблизился к Гале вплотную и полушутя, но крепко обхватил ее бедра.
Не раздумывая ни секунды, Галина сбросила его руки и, толкнув в грудь, опрокинула на стул.
— Заткнись! — резко сказала она. — Еще раз протянешь руки — протянешь ноги!
— Ух, какая ты! — Голощекин радостно осклабился и даже передернулся от удовольствия, словно человек, выскочивший из парилки и прыгнувший в пушистый сугроб. Он не обиделся, встретив отпор, не огорчился. Ситуация, скорее, забавляла его. — У-ух! — еще раз поежился капитан, тряхнув погонами, и добавил серьезно: — Ценю.
Галина отвернулась к окну, поправляя платье. Голощекин поднялся со стула, взял со стола два высоких бокала и бутылку шампанского.
— Ну, давай, неприступная моя, шампусику на брудершафт! — Он протянул бокалы Галине, но та отстранилась.
— Никит, ну что ты-то мне тут цирк устраиваешь? — взмолилась она. — И без тебя тошно!
Вздохнув, Голощекин поставил бокалы и шампанское обратно на стол.
— Хочешь, я сейчас в клуб сбегаю и приведу твоего единственного? А? — Встретив недоверчивый взгляд Галины, он уверенно кивнул: — Да! Приведу. И циркачей загоню!
Не дожидаясь ответа, он зашагал к дверям, по дороге подхватил свою рюмку и кусок лососины с блюда.
— Твое здоровье! — Голощекин одним махом вылил себе в рот содержимое рюмки и, впившись крепкими зубами в кусок рыбы, произнес с сожалением: — Такая снедь пропадает!
— Наймем похоронный оркестр. Верный доход! — Фокусник маршировал по сцене, нацепив барабан и размахивая трубой, как джигит саблей.
— Хорошая мысль! — поддержал жонглер, что-то подкручивая в выигранных «командирских» часах. — Без жмурика ни одного дня не бывает.
— Или, например, свадьбы! — продолжал фокусник. Он в очередной раз попробовал выдуть из трубы что-нибудь, менее похожее на ядовитое шипение.
— Не, на свадьбы с духовым оркестром не сунешься. Кроме Мендельсона, ничего не возьмешь. Клавиши нужны, струнные…
Алексей не участвовал в разговоре. Перспектива использования проигранных инструментов нисколько не волновала его. Инструменты ему больше не принадлежали. И раньше-то они числились казенными, а теперь и вовсе отошли чужим дядям с легкой, но невезучей руки нового заведующего клубом.
Старший лейтенант Алексей Жгут сидел на своем табурете, низко опустив голову и широко расставив босые ноги. Вокруг него стояли и лежали проигранные трубы и барабаны полкового оркестра. В слабом свете лампы дежурного света медные изгибы тускло поблескивали, напоминая лоснящуюся кожу свернувшихся кольцами змей. И эти змеи окружили Алексея, взяли его в кольцо. Не выбраться из кольца, нет спасения.
— Проигрался! Растратил казенное имущ-щ-щество! — шипели змеи.
Алексей сидел, не в силах поднять голову. Азарт выветривался из него, как тяжелый хмель, угар рассеивался, и открывающаяся реальность пугала.
— Возьми сапоги. Какой офицер без сапог? — сказал ему клоун и небрежно бросил обувь на пол. — Срезай занавес, — добавил он, положив перед Алексеем лист бумаги и ручку. — Но только перед этим напиши расписку на все инструменты. А то подумают, что мы их украли!
Ватными пальцами заведующий клубом, без пяти минут подсудимый военного трибунала старший лейтенант Жгут взял ручку и, едва справляясь с дрожью, вывел слово «Расписка». Заглянув через его плечо, клоун удовлетворенно кивнул. Поставив одну ногу на барабан, он принял величественную позу, отдаленно напомнив одного из великих полководцев, осматривающих поле битвы.
— Пиши! — сказал клоун, царственным жестом указывая на листок. — Пиши. Э-э… продано. Продано в качестве шефской помощи… — Он понаблюдал, как из-под трясущейся руки завклубом вьются неровными рядами каракули, и закончил: —…обществу больных детей!
Нацарапанное на листке напоминало ленинский конспект, написанный при помощи гребенки, только вместо слов «Ленин» и «революция» можно было разобрать «инструменты» и «продано».
— Число поставь и подпись, — строго напомнил клоун.
Алексей расписался.
Едва он оторвал руку от листа, клоун выхватил расписку и, размахивая ею над головой, запрыгал по сцене, дребезжащим голосом распевая какой-то марш. Фокусник с барабаном и трубой и жонглер с валторной тотчас пристроились за ним следом, и вся троица, горланя и приплясывая, двинулась по кругу, обходя сидящего старлея и разложенные по сцене инструменты.
Алексей натянул один сапог, достал сигареты и закурил быстрыми жадными затяжками. Отчего так развеселился фокусник, было понятно, но вот мгновенно протрезвевший жонглер, отплясывавший в общей колонне, смотрелся ненатурально.
Мысль о том, что его надули, что он стал жертвой ловких шулеров, даже не пришла в голову Алексею. Эта мысль лежала там в течение последнего часа, и отмахнуться от нее было невозможно. Но за руку он соперника не поймал, игры не прервал, а значит, не имел морального права оспаривать свой проигрыш. В его представлении карточный долг был свят, и, как настоящий офицер и уважающий себя человек, он не имел права отказаться от уплаты по счетам.
Оставалось теперь сидеть на табурете, курить последнюю сигарету и, наблюдая за весельем мошенников, оплакивать свою судьбу. Что могло теперь спасти Алексея Жгута от трибунала? Только бомбовый удар по клубу, под который списали бы пропавшие инструменты.
Циркачи продолжали плясать, орать и кривляться, и никто не мог помешать им куражиться над обманутым старлеем.
Помощь пришла, откуда не ждали.
— Эй, карлик-переросток, — рявкнул вдруг за спиной Алексея чей-то знакомый голос, — чего расплясался?
Танцующая группа распалась. Не то чтобы циркачи испугались этого окрика. Они, скорее, смутились, что были застигнуты посторонним человеком за столь несолидным поведением.
Алексей обернулся на голос, пытаясь разглядеть в полумраке зала его обладателя.
К сцене широким стремительным шагом вышел Голощекин.
— Что за шум, а драки нет? — спросил он, бодро взбегая на сцену.
Клоун попятился, уступая капитану дорогу. Голощекин окинул взглядом разложенные инструменты и взял трубу.
— Полный комплект! Хорошая труба? — спросил он жонглера, но ответа не получил.
Жонглер стоял с отсутствующим видом, скрестив руки на груди, словно не слыша капитана.
Повертев инструмент в руках, Голощекин вдруг подался вперед и, выставив раструб трубы к самому уху жонглера, шумно вдохнул, делая вид, что собирается от души протрубить.
Жонглер испуганно шарахнулся в сторону, и Никита довольно засмеялся.
— Хорошая труба.
— Товарищ, — окликнул капитана клоун, — а вы не вмешивайтесь в наше дело!
Голощекин тотчас подступил к нему вплотную, подчеркивая значительную разницу в росте.
— Ишь карапуз какой! — ощетинился он в недоброй усмешке. — Были ваши дела, стали наши! Так, Леш? — обернулся он к сидящему на табурете Жгуту.
Алексей натянул второй сапог, поднялся, вяло переступая ногами, подошел и вклинился между спорящими.
