— Верю! — быстро воскликнул Фима. — Вот теперь — верю!
Сенька перевел растерянный взгляд с Фимы на Якименко:
— Так шо он мне тут расписывал?
Якименко без всякой симпатии взглянул на Фиму, но тут же соврал с простодушным выражением лица:
— Фима ошибся. То было не с мадам Коцюбой, а у Якова Бедовера.
— Во! — шлепнул ладонью по коленке Фима. — Вспомним за Якова Бедовера!
— Где прятали награбленное? — встрял, насупившись для полноты момента, Якименко.
Затравленный взгляд Сеньки Шалого заметался по комнате.
— Награбленное? — наконец выдавил он из себя.
— Нет, заработанное честным трудом! — рявкнул Фима. — Хватит Клару Целкин строить!
— Не знаю я ничего! — взвыл Сенька. — Вы других спрашивайте! Я не знаю!..
С полминуты Фима и Якименко молча смотрели, как Шалый, оскалив щербатый рот, дергая головой и вращая глазами, сползает со стула на пол и бьется, стараясь, впрочем, не травмировать раненую ногу. Наконец Фима взял его за шиворот.
— Сеня! — душевно произнес он. — Друг!.. Не дай бог, конечно… Шо ты мне истерику тут мастыришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись! Ты вже ж с себе наговорил с вышку. Теперь тяни на снисхождение пролетарского суда. Мудрое, но несговорчивое.
— Других спросите! —жалобно протянул Сенька, но биться перестал. — Не знаю я…
Устало вздохнув, Фима присел перед Шалым на корточки. В его прозрачных глазах плескалось искреннее сочувствие.
— Сема, верни награбленное в мозолистые руки. Тебе еще с них кушать — подумай сам…
— Да шо ж такое, а… — Омельянчук, отдуваясь, пытался отцепить от стопки намертво въевшийся в нее дырокол.
— Дай я тебе прострелю эти несчастные дырки, — улыбнулся Гоцман.
Начальник УГРО, раздраженно сопя, отшвырнул папку вместе с дыроколом, поднял глаза на подчиненного.
— Объясни мне только одно… — начал Гоцман.
Но ему помешал сияющий Якименко, ворвавшийся в кабинет без стука.
— Разрешите, Андрей Остапыч?.. Давид Маркович, Сенька Шалый раскололся! По семи эпизодам! И схованку, где заховали все бебехи, выдал!
— Так хватайте ноги в руки и тараньте его до того места, пока теплый! — рявкнул Гоцман. — Бикицер!
— Я уже отправил его с Фимой! — радостно закивал Якименко. — Дождусь грузовик и тоже поскочу!
Лицо Гоцмана потемнело.
— Шо значит «отправил его с Фимой»?! — взревел он. — Кто такой Фима?! Он сотрудник или кем?!
— Так я ж под конвоем, — растерянно пролепетал капитан.
Гоцман досадливо махнул на него рукой — проваливай!.. Плотно закрыл за Якименко дверь и повернулся к Омельянчуку.
— Нет, мне это начинает сильно нравиться, — заметил молчавший до этого Омельянчук. — Отправил его с Фимой! А?!..
— За Фиму помолчим, — махнул рукой Гоцман, — ты лучше объясни, какой гэц тебя с утра укусил?..
— Жуков едет. — Омельянчук коротко взглянул на портрет над своим столом и вздохнул. — Под Помошной за пять минут до его эшелона рванули рельсу… И провода, подлюки, все пообрывали.
Гоцман присвистнул, потом рассудительно пожал плечами:
— Так это пусть у «Смерша» [1] штаны преют.
— Или, — согласно кивнул Омельянчук, но тут же завелся снова: — А у нас здесь тихая полянка с лебедями, да?! Щипачи присматривают за мокрушниками…
И обмяк, успокоился, сел в кресло и поискал глазами дырокол.
— Ладно, иди. Докручивай Шалого и займись гоп-стопом на Арбузной. Час назад обрадовали…
Видавший виды серый «Опель-Адмирал» притормозил на некотором расстоянии от места происшествия. Где именно это место располагалось, Гоцман увидел издалека. Там пульсировала, размахивала руками, гомонила толпа любопытных. Мокрый от жары и напряжения оперуполномоченный Тишак честно пытался опросить свидетелей, но вместо этого получал кучу самых разнообразных сведений одновременно по меньшей мере от десяти человек. Вторая толпа, не такая людная, но тоже красноречивая, обступила медицинский фургон, куда под руководством судмедэксперта Арсенина грузили тела убитых. На проезжей части, опустившись на корточки, орудовал криминалист, немолодой усатый молдаванин Черноуцану. Его от напора любознательных горожан ограждали трое милиционеров.
Гоцман неспешно двигался к толпе. В нее только что влилась торговка семечками, логично рассудившая, что среди такого множества людей всегда найдутся голодные.
— Семачка, семачка! Жирна та хрустяща! — голосила она. — Лушпайки сами сплевутся!.. Семачка!
— За что семачка? — осведомился Гоцман.
— За пять.
— А шо так кусается?
— Хай за три, но с недосыпом.
— За четыре с горкой… — Гоцман вынул кошелек и кивнул на убитых: — Кто их так?
— А я знаю? — пожала плечами торговка. — Семачка-то, посмотрите, як прожа-арена! Як ото-обрана…
Кинув торговке две монетки и ссыпав семечки в карман, Гоцман двинулся дальше. Тишак, изнемогая под натиском любопытных, жалобно повторял как заведенный: «Те, кто свидетели, стоят на месте. Остальные отойдите. Вы мне мешаете. Отойдите…»
Завидев Гоцмана, он умолк. Толпа тоже заметно притихла.
— Всем два шага назад и дышать носом, — негромко произнес Гоцман, обводя взглядом лица людей. Его просьба была немедленно выполнена.
— Давид Маркович! — радостно загомонил кто-то из первых рядов. — Таки вам здрасте! Вы видали, шо творится тут с утра?!
Молчание Гоцмана было выразительным. Толпе ничего не оставалось, как последовать его примеру.
— Нападение на инкассаторов, — моргая от волнения, заговорил Тишак. — Случилось полтора часа назад. Несли деньги из артели шорников до банка. Двое убитых, один сбежал в подворотню… Раненый. Сейчас сидит — вона, сам не в себе. Михальнюк фамилия.
Гоцман сделал короткий жест рукой, и толпа послушно расступилась, открыв сидевшего на краю тротуара невзрачного мужичонку. Не обращая ни на кого внимания, он раскачивался из стороны в сторону и что-то бубнил.
— Еще что? — спросил Гоцман, мельком взглянув на Михальнюка и доставая из кармана горсть семечек.
— Нападавших, по словам очевидцев, было трое, — потерянно произнес Тишак.
Очевидцы тут же начали его дополнять, но, подчинившись выразительному взгляду Гоцмана, умолкли.
— Подъехали на «Додже», — продолжал оперативник, — на нем же и уехали. Один был за рулем, двое стреляли. В военной форме. Других примет никто не помнит, все было очень быстро…
— Блондины, брюнеты, толстые, худые? — обронил Гоцман, сплевывая шелуху.
— Никто не знает, — бойко высказался морщинистый старичок в потертом пиджаке, — они же с ходу начали палить!
Гоцман посмотрел на старичка, и того быстро утянули за полу пиджака обратно в толпу.
— А инкассаторы что, пешком гуляли? — поинтересовался Гоцман у Тишака. — Физкультурники?
В толпе кто-то хихикнул, на него зашикали.
— Машина сломалась, — объяснил Тишак, — а идти тут три квартала…
Криминалист Черноуцану, прежде чем начать говорить, долго морщил лоб, вздыхал, пожимал плечами, вытягивал нижнюю губу, теребил усы. Гоцман знал эту его особенность — предварять доклад долгим мимансом — и потому не торопил.
— Я нашел три гильзы, — наконец медленно, как бы нехотя заговорил Черноуцану. — Две предположительно от «вальтера», одна от «парабеллума». Гильзы нападавших… Никто из инкассаторов оружие не достал, не успел. Стреляли метров с трех… Асфальт сухой. Поэтому след шин не обнаружился. Больше ничего пока…
— И сколько взяли? — обернулся Гоцман к Тишаку.
— По словам инкассатора, — тот кивнул на Михальнюка, — сорок две тысячи шестьсот семнадцать рублей.
Хрустя семечками — не обманула торговка, были они и впрямь хороши — и не обращая внимания на людей, провожавших его взглядами, Гоцман направился к фургону «скорой помощи». Рядом с крылом полуторки стоял Арсенин.
— Как самочувствие? — тихо поинтересовался он. Гоцман нетерпеливо отмахнулся, кивнул на фургон.
— По одному огнестрельному ранению, — так же негромко сказал Арсенин, — в сердце и сонную артерию. Скончались сразу…
