– Только из нее баба выглядывает, – растерянно прокомментировал еще более зоркий Джабар. – На вид веселая, руками машет. Что ей от нас надо?
– А ты не догадываешься? – гнусно засмеялся Сарабай. – Ты не знаешь, чего бабам от нас, мужчин, надо?
– Русская, – Тенгиз захлопал глазами.
– И этот, который с ней, тоже русский, – заметил Джабар. – Свистит…
– Вот мы им сейчас устроим дружбу народов, – пообещал Сарабай, прикрывая ружье корпусом. – Будут знать, как по нашей земле ездить.
* * *
Громов дал спутникам хорошенько отоспаться, да и сам постарался наверстать упущенное. Предстоял обратный путь домой, который, как известно, всегда длиннее, чем тот, который начинается от родного порога.
Умылись, без аппетита перекусили. Корольков, глаза которого после пережитых испытаний сделались по-кроличьи розовыми, норовил держаться поближе к «Ниве», в которой хранился вожделенный мешок героина. Отметив это, Громов велел ему садиться за руль «семерки» и следовать в хвосте.
– Двигаемся на север? – спросил Корольков неестественно бодрым голосом.
– Не сразу, – огорчил его Громов, приобнимая понурую дочь. – Жасман рассказывал, что неподалеку обитает местный бай, некто Кабиров. Он в курсе недавних событий. Возможно, за деньги удастся выяснить у него какие-то новые подробности.
– Конечно, за деньги, – недовольно воскликнул Корольков. – За мои деньги!
Теперь, когда отравлявшие его существование братья Рубинчики исчезли с жизненного горизонта, он чувствовал себя значительно увереннее, чем прежде. Ленчика, насколько можно было понять из сбивчивых показаний экипажа вертолета, просто выбросили на ходу, как ненужный хлам. Жора сгорел заживо. Таким образом, естественных врагов у Игоря Королькова больше не осталось. Если не считать…
Провожая взглядом Громова и его дочь, направившихся к машине, он крикнул:
– Это пустая трата времени. И денег.
Бац, бац! – хлесткие хлопки поочередно захлопнувшихся дверей «Нивы» были единственным ответом на его реплику. Королькова будто двумя презрительными пощечинами наградили.
– Гордые? – прошипел он, забираясь в нутро «семерки». – Я тоже гордый.
В знак протеста он включил радио на всю громкость и, следуя за «Нивой», загорланил в унисон с группой, исполняющей в эфире свой свеженький хит «Гони беса до небес»:
– Не вини-и меня, я ни в чем не виноват,
И обня-ять тебя я, конечно, был бы рад,
Только, во-от беда, злобный бес сидит во мне,
Не дает он нам побыть наедине…
Корольков пел, отстукивал пальцами ритм на руле, кривлялся. Словно ему и в самом деле было весело.
А в передней машине молчали. Долго молчали. До тех пор, пока впереди не показался пологий холм, на вершине которого крошечные, как муравьи, человечки копошились вокруг какого-то странного сооружения. Оно обрисовывалось на фоне неба все отчетливее и отчетливее, пока не стало ясно, что это не приземистый столб и не просто обломок деревянной конструкции, как показалось вначале.
Крест. Черный крест у дороги. А на нем висит…
– Человек? – скорее удивилась, чем ужаснулась Ленка. До нее никак не доходил смысл происходящего. Не хотел доходить. Мозг отказывался признавать очевидное.
– Человек, – подтвердил Громов, глаза которого превратились в две смотровые щели. – Распятый на кресте человек. Надеюсь, еще живой.
– Этого не может быть.
– К сожалению, может.
Громов выплюнул недавно прикуренную сигарету.
Прибавившая скорость «Нива» свернула с дороги и запрыгала по ухабам, скрежеща разболтанными подвесками. Чем больше сокращалось расстояние до людей на холме, тем сильнее отвисала нижняя челюсть Ленки.
– Да ведь это же… это же… – лепетала она, не в силах высказать вслух свою страшную догадку.
Громов отлично понимал, что пытается сказать его дочь. Он узнал в худом, как скелет, человеке Андрея Костечкина. Узнал раньше, чем это позволило сделать зрение. На мгновение остановившееся сердце подсказало ему правду. И теперь оно колотилось в груди так громко, что его удары отдавались в ушах. Едва сдерживая желание утопить педаль газа до предела, Громов сбросил скорость и велел дочери:
– Выгляни в окно и помаши рукой.
– Зачем? – спросила Ленка, едва шевеля омертвевшим языком.
– Пусть думают, что ты пьяная или спятившая.
– Я, кажется, и вправду спятила. – Ленкины губы искривились, как у человека, пытающегося улыбнуться на лютом морозе.
– Кричи, – попросил Громов сквозь зубы. – Смейся. Пусть подпустят нас на расстояние выстрела.
– Э-гей! – заголосила Ленка, высовываясь наружу чуть ли не по пояс. – Эге-гей!
Ее голос прерывался от рыданий, а казалось – она заходится безумным хохотом.
Выглянувший из своего окна Громов поддержал ее залихватским посвистом:
– Фью, мужики, алё!.. У нас дурь отменная… Хотите хорошей дури?..
До троих казахов, сгрудившихся возле покосившегося креста, осталось не более ста метров, и он принял левее, чтобы после сближения можно было вести огонь без помех, через открытое пространство.
– Прилетел аэроплан, – вопил он, следя за каждым движением противников. – Он привез кашкарский план…
Би-ип, биииип! – протяжно завывал клаксон «Нивы». Это Ленка подсобляла отцу, обе руки которого были заняты: левая – управлением автомобиля, правая – взведением затвора пистолета. При этом она не забывала кричать, давая выход скопившейся внутри боли:
– А вот и мы!.. Не ждали?.. Не ждали, да?..
Поникшая голова Андрея не дрогнула, не повернулась в сторону приближающегося шума. Отреагировали только его палачи.
Юркий, как полевая мышь, юноша с пергаментным лицом выставил перед собой двустволку… Вислоусый казах в круглой шапке вооружился чем-то, напоминающим пику… Вскочивший на коня джигит суетливо набивал пулями барабан своего старенького нагана…
– Ну, здравствуйте… – Совершив крутой вираж, «Нива» резко затормозила. Выскочивший наружу Громов открыл стрельбу еще раньше, чем прорвался сквозь тучу поднятой колесами пыли. Сначала почти наугад, просто по силуэтам. Потом – по смутно обозначившимся фигурам.
Он остановился не раньше, чем разрядил две трети обоймы, но последние пули были потрачены зря, потому что те, кого он хотел убить, были убиты значительно раньше. «Во всем виновата пыль, – сказал себе Громов, вытирая слезящиеся глаза. – Проклятая пыль. Из-за нее пришлось палить дольше, чем это требовалось на самом деле».
Глубокий вдох, глубокий выдох. Вдох, выдох. Пелена упала с глаз, зрение прояснилось.
Андрей висел на кресте, такой же неживой, как деревянные брусья, к которым его прибили гвоздями. Громов перевел взгляд на его палачей.
Желтолицый юноша как взвел оба курка своей двустволки ребром ладони, так и опрокинулся навзничь, и теперь неподвижно лежал на спине, равнодушный к тому, что его овчинный тулупчик постепенно пропитывается кровью.
Всхрапывала и поднималась на дыбы кобыла, стремясь избавиться от трупа своего наездника, обе ноги которого застряли в стременах.
Живым оставался только раненный в обе ноги и плечо казах с пикой, но это продолжалось недолго – ровно столько, сколько Громову потребовалось времени для того, чтобы задать ему несколько коротких вопросов.
Вогнав пулю в переносицу взвизгнувшего казаха, Громов развернулся на каблуках и зашагал к кресту, у подножья которого скорчилась его дочь. Глаза Андрея были открыты, но смотрели они не на оплакивающую его жену, а куда-то вдаль, где ничего, кроме низких облаков, не было.
– Лена… Леночка…
Молчание. Громов отвернулся. Внизу, вцепившись за распахнутую дверцу «семерки», маячил Корольков, не решившийся подъехать поближе. Чего он ждал? Что Андрей воскреснет и все забудется, как страшный сон? Что все можно будет начать сначала?
– Топай сюда, – крикнул Громов, маня бизнесмена пистолетным стволом. – Требуется твое непосредственное участие. Помог человека убить, теперь поможешь его похоронить, понял?
– Да, – закивал Корольков, взбираясь по откосу, – конечно. Я понял.
– Бери лопату, раз понял. Могилу копай поглубже, на совесть. Она тебе что-нибудь подсказывает, м-м?
– Мо… могила?
– Совесть.
– Да. – Опустив голову, Корольков принялся ковырять землю лопатой. – Все так ужасно… Даже не знаю, как теперь ей в глаза смотреть. – Он покосился на Ленку.
– А ты не смотри, – крикнула она, выпрямляясь во весь рост. – Никогда не смотри мне в глаза, слышишь?
– Хорошо, хорошо. – Корольков приналег на лопату всем весом, покряхтывая от усердия. Выворачиваемые им пласты земли постепенно образовывали отвратительную на вид черную кучу.
Сделав еще несколько глубоких вдохов и выдохов, Громов направился к «Ниве».
– Ты куда? – резко спросила Ленка.
– Хочу наведаться к здешнему баю. Скоро вернусь.
– Останься!
Громов замер на полпути. Вернулся. Протянул дочери еще не успевший остыть «универсал», положил сверху полную обойму.
