— Видите, — заключил Симмонс, — не все так уж простенько и незатейливо. А, Брэкетт?
Опершись о поручни «Харбор Квин», пассажир глядел на дома Саусалито, выжидая, пока пароход выплывет на середину Залива. Убедившись, что рядом никого, он извлек из внутреннего кармана пистолет, завернутый в носок, перегнулся через поручни и раскрыл ладонь. Он следил за тем, как тяжелый шерстяной сверток взбаламутил гладь воды… и исчез. Вернувшись к столику под стеклянным навесом, пассажир допил пиво и заказал еще «Туборг».
— Пожалуйста, еще бутылочку. Крошка.
Брэкетт стоял у распахнутой дверцы «плимута». Короткий взгляд на тело Лумиса — и с него хватило. Смерть — чудовищная аномалия жизни, даже если она настигает человека в постели, а его ложе окружают внуки, или на поле битвы под знаменами своей страны. Не назовешь ее ни благословенной, ни героической; к ней не идут никакие удобные определения, какими наделяют ее благочестивые живые в молитвах, советах или запоздалых некрологах. Смерть — конец жизни, и все тут. Если Лумис (сейчас уже официально подтверждено, что это он) полагал. что когда тебе суют дуло пистолета в рот и высаживают мозги на бежевую обивку машины, ты просто «удираешь от мира», то помоги ему Боже.
— Попечальтесь, попечальтесь о нем, Брэкетт. Больше-то некому. Даст ему штат гроб, так он, того гляди, стянет у гроба ручки.
Брэкетт промолчал, он смотрел на бело-розовую мыльную пену, которую спускали в водосток.
— Норму Уитли пропустим через АПБ [2], — продолжал Симмонс, — мы ее разыщем. Наркоманов найти нетрудно.
Брэкетт зашагал к выходу, но детектив, обогнав его, бросил повелительно:
— Не встревайте! Делом занимаемся мы.
— Правда? И как же вы мне помешаете? Лишите лицензии? Я не нарушаю закон, лейтенант, вам меня не зацепить.
— Законодательные книги. Брэкетт, ух какие толстенные. Диву даешься, чего в них только не напихано!
— Знаю. Читал.
Он двинулся дальше, но лейтенант опять резко преградил ему дорогу.
— Брэкетт, ну что для вас Лумис?
— Ничего. Я познакомился с ним только утром.
— Надо же, вот совпадение!
— Пусть так.
— О… — Симмонс улыбнулся. — …Скажите-ка, а вас никогда не тянуло на родину? В Англию?
— Изредка.
— Так, пожалуйста, если вас вдруг снова одолеет тоска по родине, известите нас. Договорились?
Театрально подмигнув, Симмонс растворился в толпе. Брэкетт застыл на секунду, потом до него дошло, что подвал тонет в криках, табачном дыму и толкотне, и он поспешил к выходу, к прохладе уличного воздуха. Он уже вышел к пандусу, когда услышал, что его зовут. Не оборачиваясь, он проталкивался к барьеру, но Йохансен все-таки настиг его.
— Уолтер! Погоди! Куда ты так мчишься?
— Звякни как-нибудь, Херб. Спешу.
— А я хотел пригласить тебя к обеду. Жена будет рада повидаться с тобой.
— Извини. — Брэкетт приостановился. — В другой раз. Ладно? Привет Хайлари.
— Хайлари? — удивился Йохансен.
— Ну да. Ведь у тебя жена — Хайлари?
— Нет… Виржиния. С Хайлари мы развелись четыре года назад.
— A-а. Ну что ж… Значит, привет Виржинии.
И, улыбнувшись, Брэкетт выбрался на улицу. У «бьюика» его опять перехватил встревоженный Йохансен.
— Уолтер! С тобой все в порядке?
— Все отлично…
— Может, ты из-за Симмонса… Так наплюй. Послушал бы ты, что он со мной позволяет!
— Поберегись, Херб, задавят!
Йохансен оглянулся и быстро отскочил на тротуар.
— А какие у тебя планы? — спросил он, опять напуская на себя важность — выражение, которое он репетировал для обложки «Тайм».
— Пару месяцев назад я отказался от одной работенки, а сейчас вот решил взяться.
— Ну и отлично, Уолтер.
— Не волнуйся. Путаться у вас под ногами не собираюсь. Дело касается одной девушки. Просила разыскать отца.
— А-а! — с заметным облегчением вздохнул Йохансен. — Если чем могу помочь… Все что надо… Я не забыл прежние времена. Как ты мне помогал…
— Да, Херб. Кое-что нужно.
— Так не стесняйся!
— Помнишь девушку, что разбилась ночью?
— Я… — Йохансен замялся. — Я не веду это дело.
— Знаю. Но скажи, куда отгоняют машины?
— Как когда. Если проверяем, не краденая ли, перегоняем на наш тюремный двор.
— Это рядом с доками, верно?
— Да. Рядом. Но туда нужен пропуск.
— Понятно. Может, устроишь мне?
Йохансен только что не танцевал от смущения.
— Понимаешь… Я бы, Уолтер, с удовольствием… Но, в общем…
— Ладно, забудь.
— Неохота марать себе послужной список. Ты же понимаешь.
— Понимаю, понимаю.
— Но если что еще…
— Говорю же, забудь. Привет Виржинии. О’кей?
Йохансен кивнул. Брэкетт улыбнулся, потрепал его по плечу и спросил:
— Есть тут рядышком телефон?
— В гараже.
— Нет, туда не хочется.
— Еще в кулинарии. — Он указал на кулинарию рядом с мотелем.
— Спасибо, Херб. — Брэкетт снова потрепал его по плечу и отправился в кулинарию. Йохансен провожал его взглядом, пока тот не скрылся в магазине, а потом поправил галстук и вернулся на мойку к репортерам.
В кулинарии народу толпилось не меньше, чем в гараже, но никто ничего не покупал, не соблазнялись даже радугой вывесок в окне. Все грудились у прилавка, обсуждая драму на мойке и возмущаясь, к чему же идет мир. Брэкетт с трудом докричался, узнавая про телефон. Наконец из толпы откликнулись — телефон в углу, звоните на здоровье.
— Спасибо. — Брэкетт мешкал, восхищался магазином, вот Либерман позавидовал бы! Наконец снял трубку и набрал номер. Ему ответил настороженный женский голос:
— Алло?
— Мириэм? Уолтер Брэкетт.
— А, Уолтер! Как живешь?
— Отлично. Как детишки?
— Нормально. Когда ты появишься?
— Скоро. Скоро. Сидни дома?
— Нет, вышел.
— На дежурстве?
— Нет. Дежурил вчера. Вышел погулять.
— И когда придет?
— Сказал, скоро. Но прошло уже три часа.
— Когда придет, попроси, пусть встретит меня у тюремного двора. Скажем, в шесть.
— Где?
— У тюремного загона. Где машины. Пожалуйста, Мириэм. Он очень нужен.
— Конечно, Уолтер… Но…
— В шесть, Мириэм. До свидания. Забегу на днях.
Положив трубку, Брэкетт уставился в пространство. Он чувствовал слабость и какое-то странное возбуждение: ему вдруг открылось, на что он решился. Что ему надо искать, он не знал. Но знал точно, что первый шаг сделан. И знал направление, в каком собирался шагать.
— Спасибо, — бросил он продавцу.
— Вы тоже детектив?
— В общем, да.
— А он захаживал к нам.
— Кто?
— Да тот, которого убили. Он из мотеля, верно?
— Один заходил?
— Всегда один. Все? Да. Пара пакетов пива, растворимый кофе «Максуэлл», баночка джема и горячее мясо со ржаным хлебом.
— А говорил о чем-нибудь?
— Нет. И слава Богу.
— И вы никогда никого с ним не видели?
— Никогда. Никого. Я уже говорил вашим дружкам.
— Спасибо, — поблагодарил Брэкетт и стал проталкиваться к двери, но вдруг обернулся: — А сегодня утром он случайно не заходил?
Продавец задумчиво возвел глаза к потолку, склонил голову набок и ответил:
— Нет. Народу толкалось полно, но его не было. Извините.
— Да пустяки. Не важно.
Брэкетт вышел и застыл у витрины, отсутствующе глядя на вывески, меню сэндвичей, отражение мотеля напротив. Он поежился и вернулся к «бьюику». Заворачивая на углу, он снова увидел «мигалки». 4.23. Ярко светило солнце. Не наброшен даже стыдливый покров темноты.
Машина была марки «тойота». Точнее — «тойота краун». Она лежала в углу двора, как опрокинувшееся набок насекомое.
Брэкетт обошел машину, задвинул радиоантенну в кармашек и совершенно отчетливо понял, что все его домыслы (такие стройные на бумаге) — ошибка. Он-то предполагал, что Лумис был скорее всего не пешеходом, а пассажиром или водителем, сидевшим рядом с девушкой…
Но Брэкетт ошибся. Он обошел машину еще раз. Ясно, как день, — будь Лумис пассажиром, ему бы не выбраться: дверцу заклинило. Она защемила бы его, как створки раковины устрицу.
А будь он водителем, то вылетел бы через ветровое стекло в момент столкновения. Но эта участь выпала лишь на долю юной девушки (14 лет, согласно краткой записи в книге Брэкетта) по имени Мэри Малевски. Неизбежный вывод: она ехала одна, сама вела машину и сама погибла, а Лумис, как и заявил, проходил мимо. Обидно, но все было именно так. Вот если бы Брэкетту удалось наткнуться на разгадку в обломках машины, зацепить нить, связывающую Мэри и Лумиса, он бы доказал, что гибель Мэри и убийство Лумиса — не простое совпадение.
Обескураженный, но все-таки стоически сохраняя оптимизм, он зашагал к Сиднею Горовитцу, помощнику инспектора и своему другу. Друг этот терпел все его просьбы (пропуск в тюремный загон — одна из них) из-за личной симпатии, а не по каким-то иным причинам. Ведь он был не партнером Брэкетта, а его соперником.
