– Не волнуйся, паренек, мы на верном пути, – процедил сквозь зубы лейтенант, когда грузовик, вздымая тучи пыли цвета пива, скрылся из виду.
О скандале, учиненном в кафе юным офицериком с авиабазы, рассказала проститутка по прозвищу Тюлениха. Она явилась в комиссариат с жалобой на то, что ее «кот» в этот раз отдубасил ее сильней чем обычно,
– С такими синячищами по всему телу я клиентов не найду. Значит, ничего не заработаю, и он снова примется за меня. Объясните хоть вы ему, сеньор начальник. Моих слов он не понимает.
Так вот, эта самая Тюлениха и рассказала, что накануне вечером видела этого лейтенанта в кафе. Он сидел в полном одиночестве за столиком, уставленным целой батареей стаканчиков с писко[1], и хлопал их один за другим, как воду. И видно было, что цель его – не выпить, а надраться, причем как можно скорей. Когда же он этой цели достиг, то расстегнул штаны и оросил близсидевших девиц, их клиентов и «котов». Потом взгромоздился на стойку и плясал на ней до тех пор, пока не подоспел наряд военной полиции. Китаец Лао, хозяин заведения, только умолял посетителей не трогать разбушевавшегося лейтенанта: «Не связывайтесь с ним – себе дороже обойдется. Закроют мое кафе, тем и кончится. Военные выкрутятся, а мы с вами влипнем».
Рассказ Тюленихи вроде бы не произвел на лейтенанта Сильву особого впечатления. Однако на следующий день, когда они с Литумой обедали у доньи Адрианы, один из завсегдатаев поведал им, что лейтенантик повторил и умножил свои славные деянья – переколотил в кафе множество бутылок, заявляя, что ему нравится смотреть, как они звездочками разлетаются в воздухе. Чтобы унять его, снова пришлось вызывать патруль. И наконец в комиссариат явился сам плачущий Лао.
– Такого еще не было: спустил штаны и присел по большой нужде на площадке для танцев. Совсем рехнулся. Он вроде бы специально нарывается на драку. Примите меры, или это плохо кончится, клянусь: кто-нибудь его пристрелит. А неприятностей с авиабазой мне не нужно.
– Поговорите с полковником Миндро, – посоветовал Сильва. – Это его подчиненный, ему с ним и разбираться.
– Ни за что на свете я не сунусь к полковнику, – ответил Лао. – Я его боюсь. Говорят, он сущая сатана.
– В таком случае, милый друг, ты в дерьме по уши, и помочь я тебе не могу. На военных моя власть не распространяется. Будь этот дебошир штатским, забрал бы с дорогой душой.
Китаец Лао тоскующими глазами оглядел обоих полицейских.
– Значит, вы ничего не предпримете?
– Мы будем молиться за тебя, – сказал Сильва. – Будь здоров, Лао, кланяйся от нас твоим девицам.
Однако едва за китайцем закрылась дверь, он повернулся к Литуме, который одним пальцем выстукивал на древнем «Ремингтоне» суточную сводку происшествий, и от голоса лейтенанта у того мороз пошел по коже.
– Странноватая история с этим летчиком. Как ты полагаешь?
– Я полагаю, что да, – кивнул Литума и, помолчав, спросил: – А что в ней странного?
– В заведении китайца Лао собираются самые отпетые головорезы, и никто не осмелится буянить там просто так, для развлечения. Заметь: четыре дня кряду. Вот это и странно мне. А тебе нет?
– Мне тоже, – заверил его Литума. Он еще не вполне понял, куда клонит его начальник, но насторожил уши. – Вы думаете, что…
– Я думаю, нам стоит попробовать, какое пиво подают у китайца. Надеюсь, хозяин нам обрадуется и денег не возьмет.
Заведение Лао кочевало по всей Таларе, потому что местный священник падре Доминго задался целью уничтожить это гнездо разврата. Едва лишь он узнавал, где оно находится, как с помощью муниципалитета тотчас закрывал его. Проходило несколько дней, и бордель возрождался в какой-нибудь лачуге, в трех-четырех кварталах от того места, где был раньше. И в конце концов китаец победил. Теперь он со своими девицами расположился на самой окраине города, в наскоро перестроенном складе – ветхом и неказистом строении с земляным полом, который ежедневно сбрызгивали водой, чтобы не было пыли, с крышей из неплотно пригнанных, стонавших под напором ветра жердей. Стены задних комнат, куда девицы приводили своих гостей, были все в щелях на радость мальчишкам и пьяным, подглядывавшим за парочками.
Лейтенант Сильва и Литума посмотрели ковбойский фильм в открытом кинотеатре сеньора Фириаса (экран заменяла церковная стена, что давало падре Доминго право подвергать репертуар предварительной цензуре) и не спеша направились к Лао. Литума шаркал подошвами по рыхлой земле, еле передвигая ноги. Лейтенант курил.
– Ну растолкуйте же мне, какая мысль вас осенила? Какая связь между этим буяном летчиком и убийством Молеро?
– Ничего меня не осенило, – выпустил лейтенант клуб дыма. – Просто мы все время попадаем пальцем в небо, так что нельзя упускать никакого шанса – вдруг повезет? На самый худой конец просто заглянем в веселый дом, устроим смотр личному составу. Впрочем, ту, о ком я мечтаю, мы там не найдем.
«Ну, понес, сейчас заведет про толстуху, – подумал Литума. – Вот чудак, ей-богу».
– Вчера ночью я ей кое-что продемонстрировал, – меланхолично начал вспоминать лейтенант. – Я вышел побрызгать в хлев, а она как раз несет корм свинье. Разумеется, я обернулся. «Вот, – сказал я, – вот что я приготовил для вас, донья Адриана. Как только придет охота, я к вашим услугам».
Он засмеялся, потеряв спокойствие, как всегда, когда заводил речь про хозяйку харчевни.
– Ну а она что? – подыграл ему Литума, ибо знал, что нет для лейтенанта Сильвы наслаждения выше, чем поговорить о хозяйке.
– Ну, что она? Убежала, конечно. Сделала вид, что оскорблена до смерти, – вздохнул лейтенант. – Однако все прекрасно разглядела. И призадумалась. А может быть, и размечталась. Наверно, сравнила со ржавой лейкой своего дона Матиаса. Я смутил ее, Литума, я ее пронял. Она не устоит. И в этот день мы с тобой выпьем и отпразднуем победу как подобает.
– Удивляюсь я вашему упорству, господин лейтенант. Донья Адриана должна была бы из одного этого вознаградить вас.
В заведении Лао было малолюдно, и обрадованный китаец выбежал к ним навстречу.
– Вот спасибо, что пришли, вот спасибо! Я верил, что вы откликнетесь. Проходите, проходите! Видите, как у меня сегодня пусто? Все из-за этого сумасброда. Люди приходят, чтобы развлечься, а не затем, чтобы их за их же деньги поливали. Никто сюда теперь глаз не кажет, никто не хочет неприятностей.
– А его самого нет еще? – спросил лейтенант.
– Он часам к одиннадцати приходит. Явится, будьте покойны, никуда не денется.
Он отвел полицейских за столик в дальнем углу, принес пива. Тотчас подскочили девицы с намерением завести беседу, но лейтенант отшил их. Не до вас, красавицы, тут дело мужское. Тюлениха в порыве благодарности за то, что Литума пригрозил посадить ее «кота» в клоповник, если тот еще раз ее излупцует, чмокнула полицейского в ухо и прошептала: «Как захочешь, только свистни, вот уж три дня он меня пальцем не тронул».
Летчик ввалился в заведение около полуночи. Лейтенант с Литумой к тому времени уже выпили по четвертой кружке. Китаец даже не успел подать им знак: Литума, изучавший лица всех вновь прибывших, сам догадался, кто пришел. Молодой, смуглый, худой, острижен коротко, чуть не «под ноль», в форменной рубашке и брюках, однако без нашивок и знаков различия. Он был один; вошел, ни с кем не поздоровался, не обратил никакого внимания на шепот, ропот, переглядывания, подталкивания друг друга локтем, начавшиеся при его появлении, и прямиком направился к стойке бара. Уселся на табурет, отрывисто заказал первую порцию. Сердце Литумы учащенно забилось. Он не сводил с летчика глаз, а тот залпом выпил рюмку писко и немедленно спросил вторую.
– И вот так каждый раз, – шепнула Тюлениха, сидевшая за соседним столиком с каким-то морячком. – А на третьей или четвертой самый цирк и начнется.
Но в этот вечер цирк начался между пятой и шестой – Литума считал, наблюдая поверх голов танцующих за летчиком. Он сидел, подперев голову ладонями, и неотрывно смотрел на стаканчик писко, надежно защищенный его локтями. Он не шевелился и был погружен в размышления, отделявшие его от девиц, сутенеров, от прочих посетителей и от всего мира. На мгновение оживая, он механическим движением подносил стаканчик к губам и снова замирал. Где-то между пятым и шестым стаканом Литума отвлекся, а когда взглянул на стойку, летчика возле нее уже не было. Литума завертел головой и обнаружил объект наблюдения на танцевальном пятачке. Офицерик предпринял атаку на одну из пар: Рыжуху и ее кавалера, низенького человечка при галстуке, но без пиджака. Человечек, полузадушенный объятиями Рыжухи, танцевал очень усердно и старательно. Лейтенант ухватил его за рубаху и отпихнул, заявив при этом во всеуслышание:
– Виноват! Я тоже хочу подержаться!
Человечек в галстуке отлетел в сторону, стал растерянно озираться по сторонам, будто просил, чтобы ему объяснили, что происходит, или посоветовали, как следует поступать в подобном случае. Китаец жестами показывал ему, чтоб не задирался. Человечек счел за благо внять этому совету, пожал плечами, направился в тот угол, где сидели девицы, и с сокрушенным видом пригласил на танец Конопатую. Лейтенант тем временем разошелся вовсю: скакал, махал руками, корчил рожи. Но во всем этом кривлянии не было и тени веселья. Может быть, он просто хотел привлечь к себе внимание? Он, что называется, нарывался. Все эти его прыжки и судорожные подергивания нужны ему были для того лишь, чтобы локтями, плечами, головой задевать как можно больше народу. «Ого, – подумал Литума, – не пора ли вмешаться?» Однако лейтенант безмятежно покуривал, пускал дым колечками и смотрел на выходки летчика одобрительно – так, словно они его забавляли. Танцующие тоже пока еще сдерживались. Когда летчик натыкался на них, они отходили в сторонку, улыбались, пожимали плечами – дескать, что с полоумного взять? Когда музыка смолкла, летчик вернулся к стойке и потребовал еще порцию.
