– Кого мы убили? Ты, типа, можешь сказать?
– Что, кого-то не того, в натуре, укокошили? – отвлекся от машин Протасов.
– Э-э-э… – заклинило Армейца. Атасов заглянул в документы, и у него вытянулось лицо.
– Е-мое, – не выдержал Протасов, – огласите весь список, в натуре.
– ЭСБэУ. Мы пришили эСБэУшников. Вот так, типа, переплет.
– Попадение! Голимое говно! – у Протасова сдали нервы.
– Заткнись, типа! – прикрикнул Атасов. – Ну, что у тебя? – последнее относилось к вернувшемуся от «Эксплорера» Бандуре.
– Твой «Стечкин», – Андрей передал пистолет Атасову. – В «Форде» один труп. На заднем сидении. Ни нашего друга Лени, ни этого выпердка в шрамах. И орденов твоих нету.
– Каких орденов? – спросил Протасов.
– Б-дь! – выругался Атасов, убирая АПС за ремень.
– Прочешем лес? – предложил Волына.
– Бе-без собак? – засомневался Армеец.
– Надо было Гриму прихватить. Он бы, по-любому, след там, и прочее…
– Он тебе, типа, нанюхает. Все, парни. По коням, типа, и сматываемся.
– А тачки?
– Сжечь.
* * *
суббота, 5-е марта, ближе к обеду
– Иди ко мне, – позвал Боник с дивана. Юля только вышла из душа, и стояла босая на полу. Благо, пол был с подогревом, не говоря о климатической установке, установленной в особняке осенью. Подходила к концу первая мартовская неделя, но в Ялте было холодно. За окнами моросил дождь. Впрочем, они были с тройным стеклопакетом. В спальне было тепло.
– У тебя встал, – хихикнула девушка. Бедра у нее были по-мальчишечьи острыми, живот поджарым. В пупке искрилась капелька воды.
– Встал, – согласился Боник. Его коробило от жаргона, на котором привыкла объясняться Юлия. Ему вообще не нравились малолетки. Никогда раньше не нравились. Вацик отдавал предпочтение зрелым женщинам, таким как Мила или Анна Ледовая. Раньше, до Юли отдавал. С ним произошло нечто, чему он не находил объяснения. Юля не просто вскружила ему голову. Она отключила ему мозги. «Если только Витряков пронюхает, что ты наставляешь ему рога… спишь с его девчонкой…» От одной мысли об этом Бонику становилось дурно. Но, он ничего не мог поделать. Не даром говорят: седина в бороду, бес в ребро.
– Ты мне голову кружишь, котенок, – бормотал Бонифацкий, не в силах оторваться от аккуратно выбритого лобка.
– Как дурь? – Юлия подошла вплотную. Боник приник губами к атласному животу, слизнув капельки воды.
– Ой! Щекотно, б-дь! – взвизгнула Юля.
– Не матерись.
– А Винтарю посрать.
– Не ругайся, говорю. Я тебе не Витряков.
– Ты классный. А он мне и самой остоеб. И член у него горбатый какой-то. Толстый. Как всунет… Больно, б-дь. Когда ты его на хер пошлешь, Вацик? Как обещал?
Пока Боник собирался с ответом, запищал мобильный. Бонифацкий, кряхтя, потянулся за трубкой.
– Я слушаю?
– Вацик? Это ты?! – пролаял из динамика Витряков. Поморщившись, Боник немного отстранился:
– Я слушаю, Леня.
– Легок на помине, поцовей. – Юля скорчила гримасу.
– Тише ты! – шикнул Бонифацкий, зажимая пальцем микрофон.
– Чего ты его сцишь?
– Ты не один? – насторожился из Киева Винтарь.
– С чего ты взял, Леня? – несколько нервозно спросил Боник.
– А вроде баба болтает?
– Телевизор.
– А… – ответ навряд ли удовлетворил Витрякова, но сейчас ему было не до выяснения подробностей.
«Поразительная чувствительность, – содрогнулся Бонифацкий, – можно подумать, у него видеофон под рукой. «Или, точнее, перед носом».
– Слушай, Вацик, тут полный пипец! Этот Поришайло, сука, по беспределу на нас накатил. Такое, б-дь на х… устроил! Смерть, б-дь на х… мухам! Ты понял?!
– Что стряслось?
– Что стряслось?! – переспросил Витряков, и его голос задрожал от бешенства. – Я тебе скажу, б-дь на х… что! Я вчера с твоими гавриками перебазарил…
– С Павлом Ивановичем?
– И с ним тоже, б-дь. Он нам своих пацанов прислал.
– Из конторы?
– Нет, б-дь на х… из балета. – Витряков сцедил слюну через зубы. Боник так не умел. И вообще никогда не пробовал.
– Поехали мы сегодня на точку…
– На ликероводочный склад? – уточнил Вацик.
– Ну. – Витряков замолк, заново переваривая пережитое.
– Я слушаю, Леня.
– Я, б-дь на х… счастлив, что ты слушаешь. После склада я с фазаном этим сраным стрелу, б-дь, забил. В одиннадцать утра.
– С Артемом, в смысле?
– Нет, б-дь, с папой римским. А он, шкура, видать нас еще от гостиницы пас. И когда мы на стрелу через сраный лес перлись, они нам, б-дь, такую прочуханку устроили! Конкретную, б-дь! Ебическая сила! Ты, б-дь на х… слушаешь, или нет?!
– Слушаю, – сказал Боник. А что было еще говорить?
– Сучары! Шкуры! – Витряков сорвался на крик. – Из автоматов посекли. Помидора замочили. Кашкету граблю зацепило. Мы с Филей в норме, а всех твоих эСБэУшников к драной бабке, в капусту! Ты слушаешь, Боник?
– Да, – кивнул Бонифацкий, и одернул Юлькину руку, устроившуюся было на пенисе. – Не сейчас!
– Фи! Противный.
– Умолкни!
– Чего ты там говоришь? Не понял?!
– Это телевизор. Возвращайтесь в Ялту, Леня.
– Я этого, б-дь, Поришайлу, в очко трахну… Это, б-дь на х… война.
– Да, – кивнул Боник. Это война. Но танцевать мы будем отсюда. Мы их в Пионерске припрем. Кто у тебя остался?
– Филя, Кашкет и Кинг-Конг.
– Слушай, Леня. Надо бы, чтобы Павел Иванович по своим каналам прояснил, на какие силовые структуры опирается этот Поришайло.
– А? Не понял? О чем ты говоришь?
– Я говорю, что бы Павел Иванович…
– Слушай, Вацик. У меня с утра в балде звенит! Не слышу, б-дь на х… ни хрена. Сам ему позвони.
– Хорошо. Тогда возвращайтесь.
– Слышишь, Вацик! И еще скажи своему Павлу, как будешь базарить, чтобы на нас его эСБэУшников не повесили. Мы их и пальцем не трогали.
– Я позвоню. Не повесят. Сегодня же выезжайте.
– Хорошо.
– Сегодня в «Боцмане» зажигают, – сказала Юля, когда Боник нажал отбой. – Поехали, папочка. Оторвемся. А потом трахнемся.
– Не называй меня папочкой! – рявкнул Боник, и вышел, грохнув дверью.
* * *
суббота, после обеда
Из лесу приятели вернулись к Атасову. Андрей сразу засел за телефон. Дома раз за разом срабатывал автоответчик.
– Да что она, звук выключила, что ли?
– Что-то не так, Андрюша? – Армеец устроился на краешке тумбочки.
– Кристина куда-то запропастилась…
Он рассказал Эдику все как есть, чувствуя облегчение от того, что часть тревоги передалась приятелю. Хоть она никогда не делится поровну. Но, Армеец хотя бы умел слушать.
– В-вчера не встретил? – переспросил Эдик. – Так, может, она еще в больнице?
– Я там был вчера. – Пустая палата Кристины до сих пор стояла перед глазами.
К ним подошел Атасов:
– Ты, Бандура, наговорился? Освободи линию! Позвонить надо.
– Мне надо съездить домой, – Андрей накинул куртку. – Может, телефон не работает?
– Ты сообщение о-оставил?
– А как же. Четыре раза подряд. Мол, где я и что. Перезвони.
– Давай вместе прокатимся, – неожиданно предложил Армеец. – Вдвоем веселее. Если ты не п-против.
Андрей был «за». На душе лежал камень, который вдвоем нести легче. Так ему, по крайней мере, казалось.
– Спасибо, дружище.
Предупредив Атасова, они вышли на улицу и уселись в машину Эдика.
* * *
Квартира на бульваре Ивана Лепсе хранила тысячу ее следов. Пол был чисто подметен, посуда вымыта и расставлена по полкам. На двери холодильника Андрей обнаружил записку, сделанную Кристиной на оторванном уголке «Экспресс-объявы», и прикрепленную при помощи миниатюрного магнита:
Андрюшенька, зайчик. Суп с фрикадельками в кастрюльке, тушеное мясо и гарнир – в гусятнице. Кисель я перелила в банку. Приедешь раньше меня, разогревай и кушай. Я скоро буду.
Твоя Кристина.
Андрей распахнул дверцу. В полном соответствии записке кастрюля, казанок и кисель в банке стояли, как «Богатыри» с картины Васнецова.[117] Сердце Андрея сжалось. От любви, от нежности и благодарности. И от очень нехорошего предчувствия…
Проскользнула нелепая мысль, что Кристину он больше не увидит.
«Ты когда в больнице-то был?»
«Ну, пару дней назад…»
«Вот, значит, и попрощался. И записка – это последнее „Прости“, имей в виду».
«Ой, непохоже», – попытался улыбнуться Андрей.
«А похожие только в сериалах пишут».
– Ерунда! – сказал Бандура, и замотал головой как конь, которого замучила мошкара.
– Ты о чем? – удивился Армеец. – Что не так? Еды полно. На роту, а то и батальон наготовлено. Ч-чего, спрашивается, нос вешать?
«Все, все не так!», – захотелось крикнуть Андрею, но он сдержался, не крикнул.
– В-вышла куда-то, – предположил Эдик. – В магазин, например.
