Последним прибыл дон Филипп Таталья, глава рода, который своей поддержкой «турка» Солоццо развязал междоусобную войну. Бросив открытый вызов Корлеоне, Таталья почти преуспели в достижении поставленной цели, но не смогли добиться, как ни странно, уважения от прочих семейств. Их откровенно презирали и за то, что Солоццо, по сути дела, позволил себе втянуть Семью Таталья в собственную авантюру, а ведь именно эта авантюра и шумиха вокруг нее ударила по карману всех, без исключения, дельцов преступного мира. Сколько начинаний остались незавершенными, сколько доходов было упущено, сколько лишних взяток пришлось переплатить чиновникам и полицейским, чтобы совсем не провалить имеющиеся предприятия!
К тому же в свои шестьдесят лет Филипп Таталья молодился и таскался по бабам. Потворствовать слабостям ему было легко — при том, что Семья Таталья зарабатывала на женщинах. Основой бизнеса у них всегда являлась проституция, точнее, сутенерство, только в широких и организованных размерах. Кроме того, Таталья прибрали к рукам практически все ночные увеселительные заведения Нью-Йорка, и поэтому легко могли помочь начинающим исполнителям и также легко прижать любого из удачливых певцов или комиков, оказывая влияние на фабрикантов грампластинок. Но во главе угла для Семьи Таталья все равно оставалась проституция.
Как личность Филипп Таталья тоже не вызывал особых симпатий у собратьев. Он причитал и жаловался на нескончаемые расходы, утверждал, что счета из прачечных за стирку полотенец и белья для сотрудниц съедают львиную долю доходов, хотя все знали, что Семья Таталья владеет целым комплексом прачечных комбинатов. Скулил, что девицы ленивы все, как одна, и норовят сбежать или того пуще, покончить жизнь самоубийством. Что сводники — пропойцы и жулики, понятия не имеют о верности — продадут от делать нечего. Толкового работника ни за какие пряники не сыщешь. А сицилийские парни воротят нос от такой работы, считают ниже своего достоинства сутенерство, тоже — чистюли, небось, перерезать горло ни секунды не засомневаются.
Таталья обычно охотно делился своими трудностями со всеми, кому не лень было его слушать, даже если не находил в своих собеседниках ни внимания, ни сочувствия. Наоборот, его разглагольствования вызывали только насмешки и брезгливость. Может быть, оттого-то даже победа над Семьей Корлеоне не принесла Таталье ни авторитета, ни популярности. Все знали, что свою силу Таталья черпал сначала в турке Солоццо, а потом — в опоре на головорезов Барзини, и значит, победу нельзя было считать почетной и заслуженной. Да и то, что Таталье не удалось воспользоваться преимуществом первого удара, который мог бы стать единственным, будь они более ловкими и решительными, тоже не служило им на пользу. Ведь смерть дона Корлеоне развязала бы гордиев узел и война окончилась бы, еще не начавшись.
Но дон Корлеоне остался жив и сидел во главе стола. Обе Семьи — и Таталья, и Корлеоне — потеряли сыновей в междоусобной войне, поэтому при встрече они обменялись только вежливыми кивками, подтверждающими, что признали друг друга. Дон Вито Корлеоне притягивал к себе взгляды собравшихся уже потому, что все старались рассмотреть признаки недавней немощи, слабости, горечи от поражений в его спокойном и властном лице. Тот факт, что великий дон ищет мира после недавней гибели горячо любимого сына, вызывал недоумение и настораживал. Что это? Расписка в собственном бессилии?
Конечно, Семье Корлеоне не просто пришлось, и могущество ее, наверное, поослабло. Но нынешнее совещание тем и любопытно, что должно расставить все по своим местам.
Пока все обменивались приветствиями и перебрасывались дружескими репликами, пока выпили по первой рюмке, прошло почти полчаса. Наконец дон Вито Корлеоне уселся поудобнее за ореховым полированным столом, Том Хейген пристроился за его спиной, слева от дона — и все остальные восприняли это как сигнал к началу. Доны тоже разместились вокруг стола, а сопровождающие их телохранители и советники — рядом, чтобы быть в случае необходимости под рукой у хозяина.
Дон Вито Корлеоне заговорил. Заговорил так, будто ничего не изменилось с того времени, когда Семья Корлеоне заслуженно признавалась первой среди равных. Будто он сам не перенес тяжелого ранения, а старший сын не убит из-за угла, будто империю его не раздирают на куски, число подданных не уменьшилось, а остальных сыновей не разбросало по свету, одного — на запад, под защиту Молинари, другого — в сицилийскую глушь, под покровительство старых друзей.
Дон говорил сдержанно и ровно, на сицилийском диалекте.
— Спасибо всем, что приехали, — сказал он. — Я считаю приезд каждого как услугу, оказанную вами мне лично, и теперь я перед вами в вечном долгу, — он сердечно улыбнулся. — Скажу сразу, что я не хочу ни ссориться, ни выяснять отношений. Моя единственная задача — поговорить трезво и разумно, как подобает серьезным людям. Я со своей стороны готов сделать все возможное, чтобы мы разъехались отсюда друзьями. Поверьте моему слову, — это искреннее слово. И те, кто знает меня, знает и цену моим обещаниям. Так что давайте сразу перейдем к делу. Мы люди честные и порядочные, и нам ни к чему выдавать друг другу векселя. Пусть этим занимаются юристы, — он замолчал.
Все кругом тоже молчали. Одни дымили сигарами, другие прихлебывали из бокала, но никто не торопился высказываться. Что-что, а слушать эти люди умели, и терпение их было неистощимо.
Кроме того, имелись у них и другие общие черты характера. Ведь каждый по-своему сумел отказаться от власти государства над собой, отказался признать законы организованного общества. Тем более не считали они нужным подчиниться власти над собой других людей. Не существовало на свете силы, способной подчинить их помимо их собственного желания. Все они сохранили свободную волю, выбрав путь насилий и убийств. Противостоять им могла только смерть. Или здравый смысл.
Дон Вито Корлеоне вздохнул.
— Как мы все могли допустить, чтобы дело зашло так далеко? — задал он риторический вопрос и не стал дожидаться ответа. — Ну, теперь уже все равно. Слишком много наделано безрассудства. Много бед бессмысленных и никому не нужных. Я хотел бы систематизировать ситуацию, какой она видится мне, если не возражаете? — он замолчал, давая возможность высказаться, но никто не произнес ни слова.
Тогда дон продолжил:
— Теперь, когда я опять, благодарение Господу, здоров и принял на себя руководство делами Семьи, может быть, смогу отыскать разумный выход из совершившегося. Наверное, мой сын был слишком горяч и действовал чересчур прямолинейно. Что скажешь против этого? Но началось все с того, как ко мне обратился с деловым предложением Солоццо, которому понадобились мои деньги и мое влияние, чтобы наладить свой бизнес. Он сразу оговорил, что его поддерживают Таталья. Речь шла о наркотиках, а наркотики меня не интересуют. Я человек спокойный, а такие дела, на мой вкус, излишне взбудоражили бы жизнь Семьи. Я так и объяснил Солоццо, причем проявил должное уважение и к нему, и к семейству Таталья. Я отказал ему с максимальной любезностью и заверил, что его бизнес никак не пересекается с моим, и что хотя такие дела меня не интересуют, я желаю ему всяческих успехов на избранном поприще. Я не знаю, почему Солоццо воспринял мой отказ как личное оскорбление и зачем он навлек столько горя на всех нас. Что поделаешь, каждый сам кузнец своей судьбы. Уверен, что любой из присутствующих здесь может поведать собственную грустную историю о невзгодах. Но мы собрались все-таки не для этого.
Дон Корлеоне остановился, показал глазами Тому Хейгену на бутылку с минеральной водой, и Том немедленно подал ему бокал. Дон сделал глоток.
— Я предлагаю мир, — сказал он. — Довольно крови. Таталья потеряли сына. Я тоже потерял своего первенца. Мы в расчете. Что даст нам в будущем бесконечная резня, поможет ли она уменьшить боль от постигшей нас утраты? Как выжил бы род людской, если бы кровная месть диктовала законы? Вендетта всегда была проклятьем нашей Сицилии. Если все мужчины заняты исключительно кровной местью, им некогда добывать хлеб для семьи. Это неразумно. И поэтому я призываю сейчас: оставим все, как есть. Я не предпринял никаких шагов, чтобы найти предателя и убийц своего сына. Если мы заключим мир, я и не стану делать этого. У меня есть другой сын, который не может вернуться домой. Если вы гарантируете мне его безопасность, я смогу уладить дело с властями. Это мое единственное условие, и уладив с ним, мы сможем прийти к любому соглашению по другим интересующим всех нас проблемам, — Вито Корлеоне выложил ладони на стол перед собой и закончил: — Я все сказал.
Речь прозвучала отлично. Все увидели, что перед ними прежний дон Корлеоне. Разумный. Рассудительный. Мягкий в выражениях, но умеющий убеждать. И каждый отметил про себя, что дон объявил о своем полном выздоровлении. Этого факта нельзя было недооценить. Значит, несмотря на все горести, свалившиеся на Семью Корлеоне за последнее время, дон считает себя в полной силе и отнюдь не собирается шутить.
