— Кого?
— Стаса.
— А-а… — Только сейчас я вспомнила о желании Монтесумы приобрести жилплощадь своего бывшего и такого ненавистного ей сутенера. Выходит, она не шутила. — Поздравляю.
— Пока не с чем. Предстоит бойня, но я все равно своего добьюсь.
Я вздохнула. Монтесуме было мало одной маленькой, ' крошечной, никому не нужной смерти маленького, крошечного, никому не нужного типа. Монтесума была готова нанять бригаду столяров, чтобы они загоняли гвозди в гроб Стаса всю оставшуюся жизнь.
— Попугая я уже забрала, — продолжала удивлять меня Монтесума. — У консьержки. Правда, пришлось выложить двести баксов…
— Старого Тоомаса?
— Его, родимого. Развлекает меня матами. Да еще с интонациями Стаса.
Я вспомнила голову Стаса, залитую кровью. И Старого Тоомаса, гадившего на простыню. Старый Тоомас видел убийство Стаса, но он был таким же ничего не значащим свидетелем, как и перстень Аллы Кодриной, как и Нож-убийца, как и я сама…
Старый Тоомас был свидетелем-неудачником.
Меня ведь тоже можно причислить к свидетелям-неудачникам. Мир полон свидетелями-неудачниками, мир юпцит ими. Ни один волос не упадет с головы жертвы без молчаливого благословения какой-нибудь никому не нужной, изгрызенной собакой тапки. Тапка будет валяться под креслом и глазеть на место преступления… Ни одно горло не будет перерезано без молчаливого согласия какой-нибудь фарфоровой пастушки с отбитыми руками. Пастушка будет стоять на комоде и глазеть на место преступления…
И вообще, черт возьми… Арены убийств окружены вещами! Вещи толпятся, подталкивают друг друга и становятся на цыпочки — только бы рассмотреть, только бы не пропустить самое главное! Они всегда опускают палец вниз. Они всегда требуют смерти. И почти никогда — жизни.
Они никого и никогда не спасут.
На них нельзя положиться.
Интересно, что думает об этом частный детектив Рейно Юускула-старший?..
— Эй! Что это с тобой? — вывела меня из философского (чур меня!) транса Монтесума.
— Ачто?
— У тебя такое лицо…
— И какое же у меня лицо?
— Дурацкое. Как у законченного олигофрена. Прости, конечно…
Куррат!.. Порассуждала о высоком, на свою голову! Нет, надо прекращать эту порочную практику: чуть что — сразу же хвататься за мозги, как за револьвер, и делать далеко идущие выводы. Прав, прав был покойный Стасевич: от излишнего мудрствования у женщин моего типа образуются морщины…
— Это потому что я не крашусь. Совсем себя забросила.
— Ничего. Когда выберемся из этой истории, отведу тебя к своей косметичке.
— У меня — своя косметичка, Монти… И своя массажистка. И своя маникюрша…
Я оперлась рукой на сливной бачок и задумалась. Массажистку звали Ленусик. А маникюршу — Светик… Или наоборот? И кто такая Наденька? Дознаватель по делу об убийстве Олева Киви или все-таки парикмахерша?.. В моей несчастной голове спутались имена и события они легко менялись местами и замещали друг друга. Даже покойный Олев Киви прятался за спину покойного Станислава Дремова. Даже настоящее колье было подменено фальшивым. Даже отчаянная сериальная героиня Полины Чарской не смогла бы разгрести те кучи дерьма, которые меня окружали…
— Ну вот, опять, — испуганно бросила Монтесума. — Опять у тебя та же фигня с лицом. Не расстраивай свою любимую подругу. Умоляю!
— Не буду, — клятвенно пообещала я.
Не буду больше размышлять ни о чем. Поручу это неблагодарное занятие Рейно. Пускай эстонцы думают, у них голова большая…
— Слушай, а почему мы сидим на очке?
— Спохватилась. Слава богу. — Я отодвинула щеколду и пропустила Монти вперед.
Мы вывалились из кабинки и сразу же напоролись на застывший взгляд какой-то околонаучной кобры. Кобра стояла на хвосте возле зеркальной панели над умывальниками и поправляла какие-то медалюшки у себя на груди.
При нашем появлении змеиные медалюшки звякнули.
— Простите, вы не подскажете, Тео Лермитт уже выступает? — светски спросила Монти, изо всех сил симулируя принадлежность к искусствоведческому сообществу.
— Сейчас выступает Нгуен Ван Чонг. Профессор Лермитт — следующий, — надменно произнесла Кобра. — Да вас, девушка, кто пустил на симпозиум в таком виде?
Конечно же, это касалось моего походного вица. Монти же была выше всяких похвал: она нарядилась на этот чертов симпозиум как на выступление труппы Мориса Бежара. Не хватало только бриллиантов в ушах и театрального бинокля.
— Вообще-то я случайно здесь… Я шприц искала… — Я лучезарно улыбнулась Кобре. — У вас случайно нет щприца?..
Монти совсем не по-бизнесвуменовски ойкнула, сделала нечто похожее на книксен и поволокла меня к выходу из сортира.
— Ты что, ополоумела? Что за тексты? — прошипела она. — Хочешь, чтобы нас отсюда выкинули, как щенков?
— Да ладно тебе, Монти… Уже и пошутить нельзя.
— Тебе же нельзя светиться, дура ты набитая!..
Монти бросила меня на диван в темном углу холла, села рядом и принялась копаться в сумочке.
— Вот. Возьми, — она протянула мне мобильник. — Он уже подключен.
— Зачем?
— Затем, чтобы я была спокойна. Чтобы я могла связаться с тобой в любую минуту. И ты со мной. Обещаешь?
— Конечно.
Подарок был настолько же щедр, насколько и неожидан. Я расчувствовалась и даже подпустила слезу.
— Я с тобой никогда не рассчитаюсь, Монти!
— Пустяки. Рассчитаешься. Будешь вкалывать на лесопилке. В благословенной Швеции. Среди реликтовых лесов. Из мужиков — только бобры и белки-летяги. Отдохнешь душой и телом. Телом, естественно, прежде всего. Пойдем, а то пропустим профессора!..
…Профессора я все-таки пропустила.
Я заснула, едва лишь он приступил к основной части своего доклада и принялся довольно ловко, хотя и туманно, излагать основы непонятной мне балийской мифологии. И ее пантеона, увековеченного в масках, бумажных фонарях и подсвечниках. И как только он произнес имя верховного божества («Санг Хьянг Тунггал»), я содрогнулась всем телом, сдвинула на затылок наушники и благополучно отрубилась.
А проснулась оттого, что Монти трясла меня за плечо.
— Ну-ка, вставай, нравственная уродка! Как можно спать, когда человек говорит о таком!..
— О каком? — Возвращение из сна в реальность всег-Да давалось мне тяжело.
— О сущности мироздания. — По холеному лицу Каринэ Суреновны Арзуманян, никогда прежде не замеченной мной в религиозном фанатизме, прокатилась одинокая слеза просветления.
— Смотри, как тебя прибило! — Я повесила наушники на спинку кресла. — Куда едешь в качестве миссионерки?
— Не твое дело…
Я сбавила обороты. В конце концов, Монтесума печется обо мне, как о единоутробной сестре, пусть и менее удачливой. И лезшей на свет божий не головой, а задницей. Да еще и мобильник!.. Вспомнив об игрушке, презентованной мне Монтесумой, я сказала примирительно:
— Что, любопытно было послушать?
— Феерически! Только ты можешь спать в такие моменты, чмо необразованное!
— У меня есть смягчающие обстоятельства… Я не спала всю ночь. Мы с Рейно…
— Уволь меня от своих мужиков. Ты даже в могиле найдешь с кем перепихнутъся!
— Это вряд ли. А если ты будешь так реагировать на выступления всяких проповедников, то у тебя откроется кровотечение на руках и на ногах… Как это называется, я забыла?
— Стигматы…
— Вот именно, стигматы.
— Лучше стигматы, чем всю дорогу дрыхнуть. Ты даже убийство проспала.
Что правда, то правда. Монтесума умела вставить в строку нужное лыко. Я зевнула ей в лицо.
— Кстати, об убийстве. Не забывай, что он один из подозреваемых. И подозрения с него еще никто не снимал…
— Может быть, стоит взять у него автограф? Ты как думаешь?
Ценная мысль. Но Монтесума!.. Монтесума была не лучше Кайе, которая жаждала пары строк от Полины Чарской. Хотя, с другой стороны… Автограф и Полина Чарская моментально слились в моем мозгу, обвили друг друга в экстазе и высекли еще одну ценную мысль.
Анонимка Тео Лермитта, которую Рейно передал мне. Она и сейчас лежала в заднем кармане моих джинсов. Так почему бы ею не воспользоваться?..
Но стоило мне подумать об этом, как я получила унизительный и довольно ощутимый удар под колени и оказалась на полу.
— Что происходит? — просипела я.
— Лежи тихо, — таким же шепотом ответила мне Монти. — В зале гиена.
— Какая еще гиена?
— Фээсбэшная. Навуходоносор стриженый. Лемешонок.
— Лемешонок? — Я инстинктивно поджала колени к подбородку. — А что он здесь делает?
— Меня высматривает, подонок. Думает, что я приведу его к тебе.
— А ты?
— Разбежалась! Тварь такая! — От переполнявшей ее ненависти к Лемешонку Монти снова стукнула меня под коленную чашечку. — Нет, я не приведу его к тебе. Я приведу его к разжалованию. И ссылке в область! В какие-нибудь богом забытые Александровские Концы!..
