Дронго молча смотрел в окно. Неожиданно он попросил остановиться.
— Что случилось? — не понял Федяков.
— Подожди, — попросил Дронго. Он вышел из салона автомобиля и направился к цветочному магазину, откуда вернулся с роскошным букетом, который бережно положил на заднее сиденье, — Это для твоей жены, — пояснил он.
— Спасибо, — смущенно буркнул Костя и резко взял с места.
— Я помню вашу улицу Энгельса, — сказал Дронго, — площадь у Дома Советов и, конечно, проспект Ленина. Сейчас, наверное, уже некоторые названия поменялись. Интересно, что во всех крупных городах Советского Союза, да и в маленьких тоже, были Советские улицы, проспекты Ленина и улицы Энгельса. А потом мы разодрали свою страну на куски, а заодно переименовали некоторые города и улицы, решив, что это сделает нас счастливыми. Как глупо…
— В первое время и нам было непривычно, — признался Костя, — мы ведь вдруг оказались на границе. Макеевка или Горловка уже в другой стране. Нужно пас — порта показывать, границу проходить. А у нас у всех там родные и близкие. Потом привыкли. Сейчас некоторые даже пользуются: везут туда дефицит, а оттуда дешевые товары. Бизнес наладили. В общем, устроились с учетом новых обстоятельств. Знаешь, как наши книги продавались? Если хорошие были, то они и на Украине шли, как в России.
— Значит, ты тоже устроился? — насмешливо спросил Дронго.
— А ты не улыбайся. Жить-то нужно было. Разве я думал, что издателем стану? Я ведь театральный режиссер по профессии. Жизнь заставила издательство открыть. Так и мои товарищи. Среди них и врач есть. Он, правда, подзаработал немного в туристическом бизнесе, а потом не выдержал, в медицину вернулся. У него просто другого выхода не было. Ты ведь то же не от хорошей жизни частным детективом заделался. Раньше был известным человеком, в ООН работал, с Интерполом сотрудничал. А сейчас мотаешься по нашим весям, чтобы какого-то полоумного убийцу защитить. И зачем тебе это нужно?
— Ты опять за свое? — покачал головой Дронго.
— Ладно, больше не буду. Но ты мне скажи, тебе самому не обидно? Кем ты был и кем ты сейчас стал.
— Не знаю, — ответил Дронго, — я ушел из экспертов еще до того, как распался
Союз. В последние годы было слишком много лжи и предательства. Мне еще повезло, я сумел достойно уйти. А сколько людей пострадало, у скольких поломали жизнь. Больше всего повезло в бывшем СССР разведчикам. У них в Первое Главное Управление пришел Примаков и просто спас это ведомство от разгрома. Ему памятник при жизни нужно поставить за такую работу. А потом и того больше — в девяносто восьмом возглавил правительство и всю страну спас. В Аргентине, когда их валюта обвалилась, четырех президентов сменили, по всей стране были грабежи и мародерства. А в России тогда в четыре раза рубль ссохся — и ничего, выжили. И как же Евгения Максимовича отблагодарили? Отправили в отставку и устроили на него массированную атаку.
Дронго помолчал. Константин уважительно ждал продолжения его монолога.
— У меня тогда много чего накопилось. Погибла женщина, которая мне нравилась. Застрелилась другая. В общем все было наперекосяк. И никто не знал, чем кончатся эти идиотские эксперименты Горбачева — Шеварднадзе. Два никчемных политика «сдавали» собственную страну, и я как госчиновник вроде бы в этом должен был соучаствовать, молчаливо наблюдая за ее агонией. Они тогда предали всех и все, что могли. Вот я и решил уйти. А потом жизнь моя как бы разделилась. Теперь я живу немного в Баку, немного в Москве и немного в одной европейской стране.
Дронго не стал называть Италию. Это было его слишком личное дело, чтобы говорить об этом Федякову. Да и вообще он никогда и никому не рассказывал, куда и зачем уезжает.
— Что касается моего приезда сюда, — продолжал Дронго, — то скажу тебе честно: я приехал сюда не потому, что меня наняли. У этого несчастного, подозреваемого в убийстве, нет денег даже для того, чтобы содержать самого себя. Жена и сын Нагиева в Киеве, а ко мне приезжала его сестра. Я ее выслушал и подумал: как могло получиться, что молодой человек, подававший большие надежды, вдруг оказался таким страшным убийцей? Ты вот можешь мне это объяснить?
— Мне чихать на его надежды! — в сердцах выговорил Костя. — Если он убийца, то я не хочу вникать в душевные переживания этого сукина сына. Он должен ответить за свое преступление. Вот и все мое отношение к нему. А на остальное мне плевать.
— Какой ты у нас, оказывается, апатичный, — нахмурился Дронго. — Значит, тебе на все наплевать?
— Нет, не на все. Но когда ребенка убивают, мне плевать на душевные потрясения убийцы, даже если он был круглым отличником, как ты сообщил мне сегодня утром. Мне нужно, чтобы его посадили на всю жизнь. И чтобы он сдох в тюрьме. Вот какое у меня к нему отношение. И это не апатия, а антипатия. В отличие от твоей симпатии. Извини, но я привык говорить правду. Или ты думаешь, что, если он лезгин и мусульманин, я должен к нему по-другому относиться? Вот я два раза был в Штатах, видел, как там белые американцы посадили себе на голову негров. Что из этого хорошего получилось? Уже даже Буш издал указ, что все привилегии негров нужно отменять. Нельзя оставлять глупых чернокожих в институте только на том основании, что они негры, и не принимать талантливых белых ребят, только потому, что у них цвет кожи как у бывших рабовладельцев. Нельзя! И в нашей стране тоже слишком долго цацкались со всеми этими черными, мусульманами, азиатами. Дружба народов, видите ли. Все это херня, Дронго. Вот ты мой друг, и это я понимаю. Есть у меня друг грузин — Шалва Зедгенидзе, которого я очень люблю и уважаю. Но твоих соплеменников, заполонивших наши базары, я любить не обязан. Они, кстати, меня тоже не особенно любят. Все правильно. Своя рубашка ближе к телу. Ты не согласен? — Костя обернулся к Дронго.
— Смотри вперед, — посоветовал тот. — Тебе не кажется, что нужно вообще уважать людей? И одинаково хорошо к ним относится, независимо от окончания их фамилии?
— Нет, не кажется. Они меня не уважают, почему я должен себя насиловать? Ничего подобного я не обязан делать.
— А ты не допускаешь, что мы очень скоро окажемся у опасной черты, если все начнут так откровенно не уважать друг друга? Не думаешь, что в огромной многонациональной России такая проблема может разорвать страну, как она уже разорвала Советский Союз?
— Хватит меня агитировать, — поморщился Федяков, — ты у нас прямо-таки заядлый интернационалист. А я тебе говорю, что здесь у нас свои порядки. Мы живем слишком близко к Кавказу, со всеми его чеченцами, осетинами, ингушами и прочими кавказцами. У нас их слишком много: армян, грузин, азербайджанцев. Они сюда бегут от своих проблем. И если они еще станут убивать наших женщин и детей, мы ни перед чем не остановимся. Неужели ты не можешь понять моих земляков?
— Один человек не может представлять весь свой народ, если это, конечно, не президент, — сказал Дронго. — Никто же не требовал убивать всех соплеменников Чикатило, хоть тот был настоящим зверьем.
— Это разные вещи. Он убивал всех без разбора. А твой лезгин приехал к нам и убил русскую семью.
— Они, кажется, украинцы…
— Какая разница. Все равно славяне. И ты хочешь, чтобы все молчали…
— Я не знал, что ты так изменился за эти годы, — сказал Дронго. — Поворачивай машину. Я не поеду к вам на ужин, не хочу сидеть с тобой за одним столом. Цветы сам передашь жене.
— А говорил, что не обижаешься, — напомнил Федяков, останавливая машину, — кончай валять дурака, поедем. Шалва тоже у нас будет.
— Не хочу. Ты же не любишь всех чернокожих.
— Ты у нас на особом счету; — попытался пошутить Костя. — Ладно, не дергайся. Я тебе правду говорю, а ты обижаешься. Хочешь, я вообще не буду об этом говорить? Ты же сам первый начал.
— Ладно, поехали, — разрешил Дронго. — Иногда полезно выслушивать и подобные речи, чтобы лучше понимать ситуацию.
— И вообще, давай забудем об этом процессе, — предложил Федяков, трогаясь с места. — Ты к нам в гости приехал, а мы собачимся. Некрасиво как-то.
— Смотри вперед, — снова сказал Дронго. — Если попадем в аварию, нас могут положить в одну палату. И тебе придется терпеть мое соседство. — Они переглянулись и рассмеялись.
Машина мягко затормозила у забора, за которым был виден двухэтажный дом.
— Вот и приехали, — сказал Костя, — сейчас загоню машину во двор. Ты не выходи, у меня ворота автоматически открываются. У нас тут тоже двадцать первый век.
Ворота действительно автоматически открылись, и автомобиль въехал во двор. К ним навстречу уже спешили дети хозяина и его супруга, женщина лет тридцати пяти. У нее была стройная фигура, красивое лицо, вьющиеся светло-каштановые волосы. В джинсах и спортивной куртке она выглядела совсем юной. Мальчик и девочка, похожие на отца и мать одновременно, остановились, не решаясь подойти к отцу в присутствии незнакомца.
