— Это поначалу. Через месяц-другой оклемаешься, и какая-нибудь глупость обязательно ударит в голову. А по причине, что тебя все это шакалье уважает, надзор за тобой будет особый.
— Карцер?
— Зачем? Каждый вечер и каждое утро будешь отмечаться.
— Думаете, сбегу?
— А черт тебя знает! Вообще-то отсюда народ ни разу еще не сбегал. А куда бежать-то? Остров!.. Либо в тайге зверь загрызет, либо за берегом море проглотит. Куда бежать, Соня?
— Некуда.
— Есть куда. В тюрьму! А она здесь, рядышком. Наблюдала ее?
— Наблюдала.
— Я считаю, в нашу Александровскую тюрьму лучше не попадать. Подохнешь в считаные дни. Поэтому живи пока в поселке для своего удовольствия и общего покоя.
Сонька молчала, безразлично глядя на Солодова.
— Что еще?
— А еще тут тобой один человек который год интересуется.
— Арестант?
— А других у нас тут нет! — рассмеялся начальник. — Арестант. Но живет не у нас, в соседнем поселке.
Сонька чуть оживилась:
— Как зовут?
— Меня?
— Нет, арестанта, который интересуется.
— Не помню… Не наша фамилия, не русская. Как опять напомнит о себе, так и кликну.
Воровка поднялась, поклонилась:
— Благодарю, господин начальник.
— Это за что? — удивился он.
— В подобном заведении мне никогда не предлагали стул.
Прапорщик польщенно расхохотался:
— Так ведь, мадам Сонька! Разве мы не понимаем, что вы тоже люди! Человеки! Особенно бабы! Пусть даже оступившиеся, но не окончательно! Потому уважение к вам проявлять иногда следует. Тем более к такой барышне, как Сонька Золотая Ручка. Не баловать особенно, конечно, но стул предложить можно.
* * *
К бараку Соньку провожал все тот же симпатичный полуазиат. Изредка по пути попадались то женщины-арестантки, то мужчины. По дороге воровка искоса наблюдала за своим конвоиром, спустя какое-то время спросила:
— А почему я под охраной? Народ вон просто так ходит.
— Так то народ, а ты Сонька Золотая Ручка. Надо, чтоб и ты здесь привыкла, и чтоб народ к тебе привык.
— Тебя как зовут?
— А тебе зачем? — засмеялся охранник.
— Хочу познакомиться.
— Зачем?
Соньке понравился простой нрав парня:
— Ты мне нравишься.
Такое заявление совсем его рассмешило:
— Так ты ж старая для меня!
Такое признание царапнуло женщину, но она вида не подала.
— Нравишься не как мужчина, а как человек.
— А тебе откуда знать, какой я человек?
— Видно.
— Это как? — Конвоиру было забавно болтать со знаменитой воровкой.
— Веселый, хорошая улыбка, и, по-моему, ты совсем не злой.
— Да, — согласился довольный охранник. — Я добрый. Меня за это начальник шибко ругает.
— Ты не русский?
— Почему? Русский! Наполовину. Мама — чукча, отец — русский офицер. Правда, он маму сразу же бросил. Живет, мама говорит, в Санкт-Петербурге. А зовут меня Коля, ну, Николай.
Сонька была довольна.
— Ты только, Коля, никому не говори, что мы с тобой беседовали.
— Почему?
— Тебе нужны неприятности?
— Не нужны.
— Хуже всего будет, если узнает твой добрый начальник.
— Солодов? Какой же он добрый? Это он с виду такой. Даже стул может арестанту подать, лишь бы заморочить голову… Зверь зверем!
Некоторое время шли молча.
— Я тебя, Сонька, представлял совсем другой.
— Какой?
— Злой. А на самом деле мы с тобой добрые и веселые. — И Коля заливисто рассмеялся.
* * *
Женщин пригнали на прииски затемно, хотя сама работа началась, когда стало совсем светло. Морозы еще не ударили, но земля уже остыла, и вода в речке, где мыли золото, была студеная.
Арестанток распределили по всей длине речки, в которой водилось золото, дали каждой по железной лопате и мелкому решету, вогнали по колено в воду, и работа началась.
Конвоиров вокруг было столько, сколько узниц. За каждым гребком песка или промывки в сите следило сразу несколько пар глаз, и украсть хотя бы самый мелкий золотой камушек было невозможно.
Спина начинала ныть уже после часа работы. Ноги превращались в одубевшие бревна, руки от песка и холодной воды становились красными и корявыми, глаза от напряжения, чтоб не прозевать золотую песчинку, слезились и теряли остроту.
Сонька выпрямилась, пожаловалась работающей рядом Груне:
— Не могу больше… Упаду.
— Ты упадешь, они поднимут, — кивнула та на конвоиров.
— Не болтать меж собой! — тут же закричал один из охранников. — На два шага прочь друг от друга!
Женщины послушно выполнили команду, и каждая занялась работой.
В нескольких метрах от Соньки немолодая худая узница неожиданно прекратила работу и медленно осела в воду. К ней тут же бросились два охранника.
— Встать, паскуда! Работать! Встать!
Один из охранников крепко огрел узницу батогом, она медленно поднялась и снова взялась за лопату и решето.
* * *
Женщины возвращались с приисков, когда уже было темно. Просека была узкая, земля под ногами мерзлая, в воздухе летали снежинки. Брели узницы еле-еле, хотя устали, видно, и охранники, поэтому не особенно подгоняли.
Сонька неожиданно увидела рядом с собой Николая. Он в темноте улыбнулся ей, как бы не для нее, а для всех бросил:
— Крепитесь… Это по-первой трудно. Потом привыкнете. — И заспешил вперед.
Груня посмотрела ему вслед:
— Заботливый. — И рассмеялась: — Клинья под тебя подбивает, что ли?
— А может, под тебя? — огрызнулась Сонька.
— Я толстая. А ты вон как французская королева.
* * *
Арестанток в бараке было не более десяти человек. Некоторые спали, а иные вполголоса разговаривали, штопали одежду либо вычесывали из голов друг друга гнид и вшей.
Груня спросила Соньку:
— Чего вызывал начальник?
— А ты почем знаешь, что вызывал начальник? — удивилась воровка.
Та рассмеялась:
— Так не на свидание же ходила?! Вербовал тебя, что ли?
— По-твоему, я сукалда?
— Не знаю… Здесь от честной до сукалды всего ничего.
— По себе судишь? — зло спросила Сонька.
— И по себе тоже. Ведь нагнуть могут любого. А уж тебя сам бог велел.
— Почему?
— Кличка у тебя звонкая.
Груня отвернулась от соседки и приготовилась ко сну.
* * *
Это было странное зрелище: более сотни безликих женщин в окружении дюжих охранников и собак на поводках безмолвно стояли над узкой речкой в ожидании чего-то. Но как только солнце вышло из-за сопки и стало светло, охранники дружно заорали, защелкали батогами.
— Всем в воду! Работать!
Женщины послушно, хоть и с содроганием от холодной воды начали входить в речку, таща за собой решета и лопаты.
— Живее! — кричали охранники. — День короткий! Живее!
Сонька принялась нагребать песок в решето, затем последовала промывка и определение на ощупь и на глаз крупиц золота. Самое интересное, что золото действительно попадалось часто и довольно крупных размеров.
Приемщицы, тоже из заключенных, принимали вымытое золото и передавали его вольнонаемным. Груня никуда от Соньки не отходила, все время была рядом. Это раздражало Соньку, она старалась отойти от нее подальше, но товарка через момент снова оказывалась рядом.
Груня выбрала момент, прошептала воровке:
— Давай притырим золотишка.
Та посмотрела на нее, как на сумасшедшую.
— Пошла ты… Мне еще жить охота.
— Жить? — засмеялась Груня. — Разве это жизнь? А на золотишко хоть жрачки прикупим. Да и мужичка какого-нибудь на ночь сманить можно. Они ведь бродят по поселку совсем неприкаянные.
— Пошла, сказала.
* * *
Женщины обедали, расположившись прямо на стылой земле. Из походной солдатской кухни в их миски черпали перловую кашу, отрезали по крохотному ломтику хлеба и наливали в алюминиевые кружки чай, больше похожий на черный мазут.
Арестантки ели молча, не обращая друг на друга внимания, и лишь стук ложек о железные миски разносился над урочищем.
Груня опять обедала рядом с Сонькой. Неожиданно она нагнулась к воровке, прошептала:
— Гляди, чего у меня, — и показала маленький кусочек золота.
— Отойди! — почти не разжимая губ, выдавила Сонька.
— Сдрейфила, что ли? — рассмеялась Груня.
— Отойди.
Охранник заметил их перешептывание, решительно направился к ним.
— Господи, сейчас убьет, — белыми губами произнесла Груня и незаметно сунула золото в карман Сонькиной телогрейки.
— Чего у тебя? — склонился над Груней охранник.
— Ничего… У меня ничего.
Мужчина быстро пошарил по ее карманам, повернулся к Соньке:
— У тебя?
— Не знаю… Ничего нет, — с некоторой запинкой ответила та.
Охранник полез в один ее карман, во второй, обнаружил там кусочек золота. Поднес его к лицу, желая убедиться, что это и вправду золото.
