Сначала она стеснялась своих порывов, но потом заметила, что ее страстность не тяготит Санни, а напротив, радует его, даже льстит его мужскому самолюбию. Она полностью покорялась его желаниям, зная, что ничего плохого он не может причинить ей. В их связи таилась животная первобытность, но такая же невинность и чистота. Будто и впрямь они оба были созданы друг для друга на шестой день творения.
Только когда Люси узнала о покушении на дона Корлеоне, она вдруг осознала, что и ее возлюбленному, значит, угрожает опасность. Сидя одна в своей квартире, она не плакала, а выла от ужаса, как раненая волчица. Три недели, в течение которых Санни вынужден был затаиться в Лонг-Бич, Люси провела исключительно на таблетках и на спиртном, глуша муки дурных предчувствий. Боль и тоска ощущалась ею почти физически, ее тело ломало и сворачивало. Но он появился вновь, она смогла дотронуться до него, прижаться, почувствовать каждой мышцей, каждой клеточкой. Могла держаться за него, не отпуская ни на минуту, пока не настал миг расставания. С тех пор он опять регулярно приходил к ней каждую неделю. Ночь накануне убийства стала последней ночью их счастья.
Люси узнала о его смерти из газет, и в тот же вечер наглоталась снотворного в немыслимых дозах. Но таблетки почему-то не убили ее, а одурманили. Сознание отключилось, зато включился инстинкт сохранения жизни. Отравленная, ничего не видя вокруг, она выбралась из квартиры и свалилась прямо в подъезде лифта. Там, на лестничной площадке, ее и обнаружили и отправили в больницу. Занятые гибелью Санни, газеты уделили ее попытке самоубийства лишь несколько строк — их связь оставалась секретом для окружающих.
В больнице Люси навестил сам Том Хейген. Он постарался утешить ее, пообещал работу в Лас-Вегасе под началом Фредди, брата Санни. Он же позаботился о ее переезде, когда она смогла встать на ноги. Том спросил, не беременна ли она и не было ли какой-нибудь особой причины травиться таблетками. Она отрицательно покачала головой. А не собирался ли Санни приехать к ней в ту роковую ночь? Не звонил ли заранее?
— Нет, — ответила Люси. — Санни не звонил и не приезжал. — Она не удержалась и сказала Хейгену ту правду, которая камнем давила ей грудь: — Он — единственный на свете мужчина, которого я любила и буду любить когда-нибудь.
По лицу Тома скользнула легкая улыбка.
— А что тут особенного? — взвилась Люси. — Разве ты можешь сомневаться в том, что Санни достоин любви? Ты, которого он подобрал на помойке, сделал своим братом?
— Тогда он был совсем другим, — задумчиво сказал Том. — Он очень вырос с тех пор и стал совсем другим человеком. Скорее жестким, чем добрым и внушающим любовь.
— Только не со мной, — отвергла Люси Манчини. — Может, с кем другим он и был жестким, я не знаю. Со мной он был лучше всех.
У нее не хватило сил объяснить Тому, как нежно относился к ней Санни. Он никогда не сердился, не раздражался, не повышал голоса в ее присутствии.
Том Хейген снял для Люси квартиру в Лас-Вегасе и помог во всех вопросах. Он сам проводил ее в аэропорт и по дороге заставил пообещать, что она будет звонить ему, если почувствует себя одинокой или если что-то пойдет не так. Достаточно телефонного звонка, чтобы он немедленно сделал для нее все, что возможно.
Уже стоя у трапа в самолет, Люси не удержалась и спросила:
— Отец Санни знает, что ты опекаешь меня?
Хейген улыбнулся:
— Я действую по собственной инициативе, но наши желания совпадают. Дон слишком ярый приверженец старых взглядов, чтобы мог позволить себе проявить участие в чем-то, нарушающем законные интересы вдовы его сына. Но он знает, как ты молода и как относился к тебе Санни, и считает, что сын понимал, что делал. А когда ты наглоталась таблеток, это потрясло всех.
Он не стал объяснять Люси, что для дона Корлеоне сама идея самоубийства, совершенного из-за любви, кажется противоестественной.
Теперь, больше года спустя, здесь, в Лас-Вегасе, Люси, наконец, почувствовала, что время залечивает ее рану. Ей хороню и спокойно жилось. С удивлением она подумала однажды, что почти счастлива. Случалось, ей ночами снился Санни и она ощущала его ласку совсем как наяву и, просыпаясь перед рассветом, старалась продлить это ощущение сама, пока с облегчением не засыпала вновь. После Санни она не подпускала больше мужчин к себе близко, но жизнь на курорте действовала успокаивающе: купалась в прохладной воде бассейна, лежала на солнечном пляже, каталась на лодке по озеру Мид или просто выезжала на автомобиле и колесила одна по пустынным окрестностям.
Она исхудала, стала стройнее, правда, утратила облик цветущей итальянской девушки. Теперь Люси куда больше походила на типичную американку, каких немало работало в здешних отелях.
По работе ей никак не приходилось соприкасаться с Фредо Корлеоне, но иногда, встретившись случайно, он останавливался поболтать с нею. Ее удивило, что он тоже резко переменился после покушения на дона. В Лас-Вегасе Фредо обрел себя: стал дамским угодником, прекрасно одевался и вообще полностью подходил для роли распорядителя казино и богатого курорта.
Лето в Лас-Вегасе выдалось жарким и длинным. Фредо тоже загорел и похудел, а костюм, сшитый умелым голливудским портным, придавал ему вид изысканный, но несколько манекенный.
Том Хейген навестил здесь Люди примерно через полгода после того, как она обосновалась в Лас-Вегасе. Каждый месяц она получала чек на шестьсот долларов сверх положенного жалования, Хейген объяснил ей, что получение этих денег надо соответствующим образом оформить — для отчета перед налоговой инспекцией. Надо, чтобы она подписала доверенность на его имя. Ей было все равно, что подписывать. Том сказал еще, что на ее имя они купили часть акций местного отеля. Это связано с некоторыми формальностями, но все будет сделано так, чтобы как можно меньше затруднять Люси. Однако обсуждать подобные дела с посторонними не стоит, ни к чему вовсе. Если возникнут вопросы у официальных лиц, у тех же налоговых инспекторов, например, пусть она адресует всех к своему адвокату, то есть к Тому, и ее оставят в покое. Люси была согласна на все.
Она прекрасно осознавала, впрочем, что Корлеоне используют ее как подставную фигуру, но какое это имело значение? Ей совсем не составляло труда идти навстречу их пожеланиям. Услуга невелика. Однако, когда Хейген дружески попросил ее присматриваться к тому, что происходит в отеле, а особенно держать в поле зрения Фредди и здешнего босса, Люси удивленно воскликнула:
— Помилуй, Том, что это значит? Я должна шпионить за Фредо? Не станешь же ты требовать от меня подобного?
Хейген улыбнулся открыто:
— Что ты, Люси! Какой тут шпионаж? Отец все время не спокоен из-за Фредо. Он свел здесь компанию с Моу Грином, а это не та фигура, на которую можно положиться. Не хотелось бы допустить, чтобы с Фредо стряслась беда.
Он не стал объяснять ей, что дон финансировал развитие местного курорта не только для того, чтобы дать надежное прибежище среднему сыну. У Вито Корлеоне имелись свои, далеко идущие намерения в отношении курортной зоны Лас-Вегаса. Он искал новые пространства для расширения семейной империи.
Новый врач Юлиус Сегал появился в отеле вскоре после отъезда Тома Хейгена. Высокий и худощавый, он подкупал обаянием, но для врача казался чересчур молодым, даже с точки зрения Люси Манчини.
Они познакомились, потому что у Люси появилась странная опухоль на руке чуть повыше запястья. Несколько дней она переживала по этому поводу, а потом решилась показаться врачу. Медицинский кабинет размещался в одном из крыльев здания отеля.
В приемной сидели две красотки из кордебалета, оживленно болтавшие о своих интимных делах, легкомысленные блондиночки, симпатичные, как куколки. Люси всегда относилась с тихой завистью к такому типу женской красоты.
Когда доктор Юлиус Сегал приоткрыл дверь, приглашая войти одну из куколок, Люси впервые увидела его и сразу засомневалась, стоит ли оставаться здесь дольше. Доктор не внушал доверия, слишком он выглядел несерьезным в мягких светлых брюках и спортивной рубашке с открытым воротом. Вероятно, если бы она пришла за консультацией по какому-то более серьезному или личному вопросу, то тут же и ушла бы. Воспитанная в старых правилах, Люси в глубине души всегда оставалась несколько консервативной, считая, что медицина предполагает основательность и солидность.
В новом докторе только и было солидного, что очки в толстой роговой оправе. Но и то, как спокойно он держался с пациентами, тоже несколько сглаживало первое впечатление. Поэтому, когда она, наконец, попала в его кабинет, недоверие почти сразу улетучилось. В его манере вести себя было нечто располагающее, говорил он мало, и хотя не спешил, чувствовалось, что зря тратить время не в его привычках.
